Краткая улыбка изогнула его губы. Что думают его работники теперь, когда Виктория попросила коробочку презервативов?
— Кто утешит вас сегодня ночью, Габриэль? — спросил Джон.
Габриэль не мог отогнать образ Виктории, вспыхнувший перед глазами. Виктории, наблюдающей за мужчиной-шлюхой и женщиной через прозрачное зеркало. Виктории, предлагающей Габриэлю прикоснуться к ней.
Он вспомнил груди Виктории, пылающие от наслаждения, когда ее живот сжимался, готовый к оргазму, а разведенные ноги жаждали большего: больше пальцев, больше Габриэля.
— Для некоторых мужчин нет утешения, — коротко ответил он.
Однако Габриэль был утешен.
Мысль о втором мужчине вызвала холодный озноб в его позвоночнике. Если бы он коснулся его теперь…
— Я пошел на это с готовностью, Габриэль. — Голова Джона вырисовывалась силуэтом на фоне мерцающего газового света. — Не вините себя.
Габриэль спрашивал себя, как далеко зашел Джон, чтобы помочь ему. Он предложил единственное утешение, какое мог.
— Я прибавлю тебе денег.
— Нет нужды. — Габриэль не мог видеть выражение лица Джона, но в этом и не было надобности. — Когда вы доберетесь до человека, которого ищете, я куплю ферму. Сегодня я обнаружил, что за последние десять лет вы вернули мне мою человечность. За это я благодарен вам.
А за то, что попросил изобразить шлюху, которой когда-то работал в клубе, Джон никогда не простит Габриэля.
Габриэль вернул Джону человечность лишь затем, чтобы снова отобрать ее.
Кэб качнулся; дверь закрылась.
Габриэль остался один, как он и предпочитал. Не было причины чувствовать, как мрак сдавливает грудь.
Не было причины чувствовать потерю работника.
Габриэль намеренно помогал мужчинам и женщинам, не имеющих иного выбора, кроме воровства или проституции, найти работу, более подходящую их нуждам. Он возьмет другого человека и найдет замену.
Он должен быть рад уходу Джона. Габриэль не был рад.
Второй мужчина систематически разрушал новую жизнь Габриэля так же, как разрушил старую.
Но он дал ему женщину. И Габриэль все еще не знал почему.
Виктория вслепую наблюдала, как Габриэль открыл большой шкаф, видя мысленным взглядом то, что слышала. Тишина забила ее уши. Открылся и закрылся ящик. Открылся и закрылся второй ящик. Открылся третий ящик.
Она представляла содержимое каждого ящика.
Она видела его нижнее белье, касалась его шерстяных кальсон — прекрасной шерсти, мягкой как шелк, — смотрела на пистолет и нож, утонувшие в груде накрахмаленных белых льняных рубашек.
Третий ящик закрылся.
По шелесту закрывающейся двери Виктория поняла, что Габриэль вышел.
Она спрашивала себя, сколько сейчас времени.
Она спрашивала себя, когда Габриэль простит ее. И сразу поняла, что он не простит ее, пока не простит себя.
Виктория спрашивала себя, что она будет ощущать после потери девственности; теперь она знала. Она ощущала пустоту.
Она открыла глаза и уставилась на черную яму, которая была потолком: мысленным взглядом она снова видела блеск белой эмалевой краски и пот, заливавший лицо Габриэля, словно слезы.
Виктория узнала прикосновения Габриэля. Она никогда не будет полной без них.
Приподняв ноги над кроватью, Виктория села.
И сморщилась.
Она чувствовала себя так, словно в ней была пробита дыра.
Она чувствовала себя так, словно ее сердце было вырвано из груди.
Она не просила этого… Писем. Боли.
Наслаждения.
Виктория прошла в ванную. И вспомнила…
«Я замерзла. Мне кажется, что я никогда больше не смогу согреться».
Габриэль согрел ее, сначала одеждой, а потом своими пальцем, губами, языком, bite.
Виктория ступила в медную ванну. И вспомнила…
«Душ для печени»… Он нужен не для того, чтобы массировать печень?
— Нет.
— Этот душ возбуждает мужчин?
— Не в такой степени, как женщин.
Виктория встала под поток обжигающе-горячей воды. И вспомнила…
«Я помню, как в первый раз увидел женщин вот так.
— Что ты подумал, когда увидел ее… вот так?
— Я подумал, что если у мужчины есть душа, она находится в женщине».
Виктория намылилась. И вспомнила… каждое место, которого коснулся Габриэль. Ее губ. Языка. Щеки. Грудей.
Клитора…
При воспоминании клитор Виктории запульсировал.
Пульсировал ли при воспоминаниях Габриэль?
Ее половые губы набухли; они излучали жар. Он назвал ее влагалище portail.
«Мне нравится, как ты произносишь моё имя.
— Как именно?
— Словно ты веришь, что у меня есть душа».
Виктория быстро смыла мыльную пену и насухо вытерлась полотенцем.
В щетке Габриэля не застряло ни темных, ни светлых волос. Все свидетельства их соединения уничтожены.
Его зубная щетка была влажной. Отводя глаза от темноволосой женщины в зеркале, она почистила зубы.
У Виктории все еще не было никакой одежды.
Шелковый халат остался в спальне, на полу, где она уронила его. Ощутив неожиданную застенчивость, Виктория обернула вокруг тела влажное банное полотенце.
Ей не следовало удивляться, обнаружив, что спальня Габриэля занята. Но она удивилась.
Виктория сжала стянутое узлом полотенце между грудями. В то же момент мужчина с каштановыми волосами поднял глаза. На вид ему было за тридцать, и он не казался особенно огорченным увидеть женщину, одетую лишь в полотенце.
Она сразу узнала в нем человека, который привел ее к Габриэлю в ту ночь, когда она продала свою девственность. Гастон, называл его Габриэль.
Спутанные мысли пронеслись у нее в голове. Он, наверняка, знал о презервативах, которые она попросила. Разболтает ли он теперь служащим о ее костлявости?
Виктория перевела дыхание, чтобы приободриться. Она стояла голой перед мадам Рене и не бежала прикрыться; она сможет, по меньшей мере, стоять перед Гастоном, одетая в полотенце, и не сорваться в истерику.
— Я могу помочь вам, сэр? — спросила она холодным голосом, который, порой, успокаивал расшалившихся подопечных.
Гастон улыбнулся, карие глаза потеплели.
— Mais non,[22] мадемуазель. Я просто принес вам эти коробки.
На протянутых им белых коробках были вытиснены красные розовые лепестки.
Виктория отпрянула.
— Non, non, мадемуазель, — поспешно сказал Гастон. — Я лично доставил их от мадам Рене. Посмотрите?
