Была свидетельницей того, что он чувствовал себя совершенно одиноким.
Сжимая его крепче, я пообещала:
— Мы вернем ее, Валентин. Так или иначе, но мы вернем ее.
Он посмотрел на меня и признался:
— Я не знаю, что делать.
Мое сердце разрывалось от того, каким потерянным и юным он казался.
— Понимаю, — прохрипела я. — Но способ найдется. Мы что-нибудь придумаем.
Он заслужил услышать, что все получится, хотя в глубине души я не была уверена.
Валентин уставился на меня. Он смотрел на меня, как на ангела. Погладив тыльной стороной своей ладони его озабоченное лицо, я сказала:
— У тебя есть я, Валентин. Я никуда не уйду. Я здесь ради тебя, с тобой... Я люблю тебя.
— Kotyonok (котенок), — прошептал он, и ласковое обращение согрело меня до глубины души. — Ты моя? Ты принадлежишь мне?
Улыбаясь сквозь охватившие меня эмоции, я кивнула:
— Да. Я твоя.
Валентин попытался пошевелиться, но поморщился от пронзившей его боли. Отклонившись в сторону, я закатала рукава свитера и сказала:
— Сейчас вернусь. Я собираюсь привести тебя в порядок. Собираюсь заставить твою боль уйти.
Валентин сжал мою руку, но, когда я улыбнулась и кивнула, он отпустил меня. Я выскочила из камеры и помчалась вверх по лестнице. Человек, которого Киса назвала Павлом, стоял наверху. Расправив плечи, я приказала:
— Мне нужно, чтобы внизу включили отопление. Еще мне нужна аптечка и мыльные принадлежности. Немедленно!
Павел молча кивнул и через несколько минут принес то, что я просила.
Я села на пол рядом с Валентином.
— Спасибо, — сказала я Павлу, беря в руки мокрое полотенце и чувствуя тепло от вентиляционного отверстия, поднимавшего температуру в камере.
Когда он уже собирался уходить, я окликнула его:
— Павел? — он обернулся. — Не мог бы ты принести один из тех гимнастических матов, которые я видела наверху, и постельные принадлежности?
Он нахмурился, услышав мою просьбу, но, пока я протирала Валентина, принес все необходимое и оставил нас одних.
Я мыла Валентина до тех пор, пока снова не увидела его прекрасную светлую кожу. Заал порезал его чем-то острым. Очищая раны и поливая их перекисью, я поняла, что понятия не имею, на что способен Заал. Я любила его безоговорочно. Он был моим братом. Но, как и Валентин, и как я подозревала и Лука, Заал был опытным убийцей.
Два монстра, которых я любила.
Прижав стерильные полоски к ранам Валентина и обмотав их бинтами, я убрала в сторону аптечку. Взяв гимнастический мат, я оттащила его в угол камеры и расстелила найденные Павлом постельные принадлежности. Он принес совершенно новые подушки и пуховое одеяло. Я подозревала, что Киса приложила к этому руку.
Как только импровизированная постель была готова, я обернулась и увидела, что Валентин поднимается с пола. Его ноги дрожали от напряжения. Он покачнулся, и я подбежала, чтобы помочь ему удержать равновесие, а затем подвела его к мату.
Он лег, и я натянула одеяло на его тело. Затем заметила, что его широкая грудь быстро поднимается и опускается. Его сверкающие голубые глаза смотрели на меня. Гадая, что случилось, я скользнула рядом с ним, разделяя его подушку. Я взяла его за руку, прижимая поцелуй к его пальцам, и спросила:
— Что такое?
Его красивое покрытое шрамами лицо было противоречивым, раскрасневшимся и теплым на ощупь. Молчание длилось так долго, что я не думала, что он заговорит. Затем он произнес:
— Я так долго спал в клетке, что уже не помню, чтобы когда-нибудь спал на чем-то мягком, — у меня упало сердце и перехватило горло. — Не помню, чтобы у меня когда-нибудь было одеяло.
— Валентин помолчал и, придвинув голову поближе, продолжил:
— И я знаю, что никто никогда не укладывал меня в постель. Никто никогда не заботился обо мне настолько, чтобы делать это.
— Валентин... — начала я слабым и хриплым голосом.
— Я всегда был один, — перебил меня Валентин. — Моя мама всегда принимала наркотики, пока однажды не умерла от передозировки. И Инесса, Инессу так долго накачивают наркотиками, что она почти ничего обо мне не помнит. Я один. Так было всегда.
— Ты был одинок, — настаивала я. — Ты был один. Теперь у тебя есть я.
Подбородок Валентина опустился, и он сказал:
— Мне нечего тебе предложить, kotyonok. Я — никто, а ты — printsessa (принцесса) по рождению.
Я отрицательно покачала головой.
— Ты ошибаешься, Валентин, — я видела, как он открыл рот, чтобы возразить, но быстро добавила. — Может быть, когда-то я была кем-то, вроде mafiya printsessa (принцессы мафии), если ты хочешь называть меня так. Но я такая же, как ты. У меня нет родителей. У меня нет ни власти, ни статуса, ничего. Я не printsessa. Я тоже никто.
Валентин изучал мое лицо. Когда он придвинулся ближе, его обнаженная грудь прижалась к моей. От его прикосновения по моей коже побежали мурашки, и перехватило дыхание. Валентин повернулся лицом ко мне и поцеловал в шею. Мои глаза закрылись, и он прошептал:
— Ты не никто. Для меня ты все. Ты моя printsessa (принцесса), моя маленькая грузинская printsessa.
— Ты украл мое дыхание, — прошептала я.
Валентин перекатился так, что часть его груди нависла надо мной, его длинный шрам был отчетливо виден, теперь, когда был чист. Смотря мне прямо в глаза, он прошептал в ответ:
— А ты украла мое сердце.
Мое сердце забилось сильнее, и я улыбнулась. Положив руку ему на щеку, я провела большим пальцем по шраму, отпечатавшемуся в моей душе, и сказала:
— Тогда мы оба — vory serdets (воры сердец); мы похитили сердца друг друга.
Валентин зарычал на мои слова и прижался своим ртом к моему. Моя кровь горела от желания снова быть с ним, но, когда он напрягся от боли, которую вызвал наш контакт, я отстранилась. Взгляд Валентина вспыхнул гневом. Толкнув его на спину, я прижалась щекой к его груди и обвила руками его талию.
— Ш-ш-ш, — успокоила я, и мои пальцы скользнули по мышцам его живота. — Я никуда не уйду. Сейчас мы будем спать, а заниматься любовью, когда ты поправишься.
Валентин прижал меня к себе так крепко, как только позволяли его раны. Вдыхая аромат моих волос, он сказал:
— Ты не можешь оставаться здесь. Ты не можешь оставаться в этой клетке. Ты заслуживаешь большего.
Сжимая его крепче в своих объятиях, я ответила:
— Я остаюсь там, где остаешься ты. И прямо сейчас мы находимся здесь. Я с тобой. Это все, что имеет значение.
Валентин больше ничего не сказал. После долгого времени, когда мы лежали в объятиях друг друга, он неохотно принял несколько таблеток, которые помогли бы ему заснуть и выздороветь. Затем мы уснули в объятиях друг друга.
Я была в камере, в темнице, в самом углу ада.
И я не могла представить себе, где бы еще хотела находиться.
***
Я моргнула, затем снова, пытаясь сфокусировать взгляд на темной фигуре, сидящей рядом с камерой. Мое сердце забилось быстрее, когда я гадала, кто это мог быть. Словно почувствовав мой растущий страх, Валентин прижал меня к себе, но лекарство, которое он принял, погрузило его в глубокий сон.
Я смотрела и вглядывалась, пытаясь разглядеть лицо. Затем тень изменила положение, и тусклый свет показал мне, кто это был.
— Заал? — прошептала я. Я не могла сдвинуться со своей стороны импровизированной кровати. Рука Валентина обвилась вокруг моей талии. Даже во сне он не отпускал меня.
— Да. Это я, — глубокий спокойный голос Заала эхом отразился от стен.
Мое сердце согрелось, когда я услышала его голос. Было приятно быть снова рядом с ним после всех этих лет. Но была и некоторая неловкость.
— Я тебя почти не вижу, — сказала я, прищурившись, чтобы сфокусировать взгляд.
— Не хотел, чтобы ты знала, что я здесь, — признался он. Его голос звучал печально. Я знала, это из-за того, что я причинила ему боль.
— Подойди ближе, sykhaara, — мягко приказала я.
