– Почему бы и нет? Вы с ним почти одногодки. Ты не представляешь, какой он зануда. Он хочет все знать: где я бываю, с кем, не много ли себе позволяю…
– И что же ты ему рассказывала?
– Ничего. Моя личная жизнь принадлежит только мне. Жаль, что он этого не понимает.
– А кто он у тебя?
– Профессор. Нет ничего хуже отца-профессора. Пока ты еще маленькая, ты его не интересуешь, ведь он постоянно занят своими делами, а когда начинаешь взрослеть, его вдруг прошибает, он начинает совать нос во все твои дела, интересоваться, не попала ли ты в плохую компанию, давать глупые советы и пугать абортами.
– А мама?
– Ну, мама, совсем другая… она меня лучше понимает…
– А чем она занимается?
– А что это тебя вдруг так заинтересовали мои родители?
– Ты ведь никогда ничего о них не рассказывала. Это выглядело странно. Ты ни разу даже словечком о них не обмолвилась.
– Я это нарочно. Боялась, что ты начнешь душу травить, начнешь заливать: а ты подумала о своих несчастных родителях? А как они переживут твое самоубийство? Вот этого я боялась. А теперь не боюсь, потому и рассказываю.
– И чем же занимается твоя мама?
– Мама? Мама – врач. У меня прекрасная мама.
– И как она смотрит на то, что папанька по вечерам заседает… ну, ладно на кафедре, а то ведь – в баре?
– Ну, это очень редко случается. Я была просто ошарашена, увидев его там. Кажется, он все же нас не заметил. Боже, я вся дрожу.
– Неужели это было бы так страшно, если бы ты нас познакомила?
Марьяна посмотрела на меня так, словно я задал ей вопрос по тригонометрии.
– Ты забыл, сколько мне лет? Я, заметь, еще даже паспорт не получала? Я так себе думаю, что он со своими связями мог бы тебя даже привлечь к ответственности. За растление несовершеннолетних. Тоже мне придумал: познакомить!
И все же какая-то назойливая мысль мне подсказывала, что она говорит неправду, слишком уж театрально, неискренне звучали ее реплики, а уже через несколько минут я был почти уверен, что она пудрит мне мозги. Это ощущение окрепло после того, как мы вышли из «двойки» на конечной остановке и я привычно двинулся по направлению к остановке ее автобуса. Марьяна настояла, чтобы в этот раз проводить сначала меня. Такого никогда раньше не было, и, ссылаясь на вечернее время, я не соглашался, но Марьяна все же настояла на своем и не успокоилась, пока не усадила меня на винниковский автобус. Делала вид, что причиной столь необычного поведения якобы была моя простуда, и мне необходимо быстрее добраться домой, поскорей принять аспирин. Внешне в такой заботе не было ничего удивительного, женщины любят иногда проявлять свои материнские инстинкты, к тому же я действительно несколько раз усердно чихал и сморкался в платочек. И все же червь сомнения продолжал шевелиться во мне, и я, не доехав до Винников, сошел на ближайшей остановке, пересел на львовский автобус и вернулся к тому же бару, откуда мы пулей вылетели час тому назад.
В те годы баров было еще маловато, и обычно все они по вечерам набивались под завязку. Этот не отличался от других, за столиками сидело, по меньшей мере, два десятка вероятных папенек Марьяны. Я с трудом нашел свободное место за столиком в самом углу, где сплетничали две дамы в возрасте от тридцати до сорока пяти. В своей далеко не бедной на приключения жизни я не имел счастья познать женщину бальзаковского возраста. Какими женщины бывают в тридцать пять или сорок лет, я не имел малейшего представления, но самое интересное – и не стремился это познать. Такие женщины почему-то интересовали меня в юности, однако мне так, как Бальзаку, не пофартило, хотя я, наверное, с удовольствием пожил бы под крылышком какой-нибудь матроны в те времена, когда прятался от КГБ во Львове без прописки, а значит, и без работы. Судьба легкомысленно подсовывала мне одних только девушек от пятнадцати до двадцати восьми, при этом большинство из них имели от двадцати до двадцати четырех. Одно, что я хорошо усвоил, это то, что двадцативосьмилетняя девушка – у меня таких было всего две – очень далека от идеала ласкового котенка и смахивает больше на пантеру. Девушки, которым перевалило за двадцать пять, уже носят в себе привитый росток старой девы, который до двадцати восьми разрастается в пышный розовый куст с колючими шипами. Она уже не девушка, но еще и не старая, однако приручить ее так же непросто, как и взрослого кота или жеребца, в ней бурлят силы столь могучие, что подчинить их слишком тяжело, и надо быть отменным ковбоем, чтобы объездить такого мустанга. Излишне говорить, что у меня не было никакого желания терять время на эту утомительную процедуру, и при первом же случае я спрыгивал на полной скорости.
Естественно, что обе дамы не будили в моих джинсах никаких эмоций. Я заказал бокал «Медвежьей крови» и сосредоточенно потягивал вино, сканируя столик за столиком в попытке вычислить папаньку Марьяны. Как я уже сказал, практически каждый из двух десятков мужчин моего возраста мог быть ее отцом, если он вообще здесь был, а я почему-то слишком засомневался в этом. У меня сложилось впечатление, что вовсе не от отца родного так стремительно рванула Марьяна, а от кого-то другого, с кем ни за что не хотела меня познакомить. Кто бы это мог быть? Молодых ребят здесь вообще не было – в этот бар молодежь наведывалась редко. Кто еще мог быть такой, с кем моя встреча могла испортить Марьяне настроение? Настолько, что она пожелала убедиться, что я сяду в винниковский автобус и не вернусь обратно. Разумеется, она почувствовала, что я могу это сделать. Мои размышления прервали соседки по столику:
– Простите, что мы вас отвлекаем, но у одной из нас сегодня день рождения, и мы бы хотели угостить вас коньяком.
– А то вы пьете что-то несерьезное, – добавила ее подруга.
– Мне нравится процесс пития, – сказал я, – поэтому пью вино. И у кого из вас день рождения?
– А вот угадайте.
– Вы обе такие праздничные, что это трудно сделать.
– А вы все же попробуйте. И позвольте мы вам нальем коньяку.
– Боже упаси. Я пью только вино.
– И все же мы хотим вас угостить. Бармен, бутылку «Медвежьей крови»! – певуче попросила дама, и через минуту раскупоренная бутылка красовалась на нашем столе.
И снова я вынужден употребить выражение «в те времена». Ну да, в те времена во Львове продавалось чудесное болгарское вино «Медвежья кровь». То, что продается под этим названием сейчас, – просто моча. Мы выпили и сразу же познакомились. Дамочек звали Оля и Галя. Обе были в теле, с пышными бюстами и накрашены так, что их бокалы краснели от помады. Я живо представил, как, выходя из туалета, они подкрашивают губы, растягивая их в глуповатой улыбке, затем причмокивали ими, кончиком языка проводили по зубам, слизывая следы помады, наконец припудривали носы и только тогда выходили на люди. Не имея к тому ни настроения, ни особого желания, я все же вынужден был поддерживать с ними общение, и тут-то всплыла любопытная вещь. Они, оказывается, видели нас с Марьяной, когда мы зашли в бар.
