– Это была ваша дочь? – спросила Галя.
Я подумал, что отрицать не было смысла.
– Симпатичная, – сказала Оля.
– Не то слово, красавица, – уточнила Галя. – Студентка?
– Закончила десятый класс.
– О, вы такой молодой отец. А почему она так быстро вывела вас отсюда?
– Не знаю. Возможно, кого-то увидела, смутилась… Я не интересовался.
– Вы, наверное, живете отдельно?
– Да. Мы с ее мамой развелись.
– А мы так и подумали. – Ну, это же надо, какие провидицы! – Но кого тут она могла увидеть? Здесь одни мужики нашего возраста…
– А что, с того времени, как мы ушли, публика не изменилась?
– Практически нет.
– Погоди, кажется, кто-то вышел.
– Ах да, один мужчина вышел. И при этом он не прощался. Он сидел за соседним столиком в этой вот компании и, когда уходил, сказал, что скоро вернется.
Ну и что? – подумал я. Это ничего не меняет. Ведь мне все равно не светит найти здесь того, от кого улепетывала Марьяна. Если бы не эти настырные именинницы, я бы уже слинял, но они настойчиво уговаривали с ними пить, да еще и отгадывать, у кого же из них сегодня день рождения. Их стрекотание начало меня нервировать. Наконец обнаружилось, что именинница – Оля. На радостях, что я угадал, она вытащила меня из-за стола потанцевать с ней, и был этот танец с вихляниями и прижиманиями, от чего я почувствовал огромное желание юркнуть в туалет и исчезнуть, настолько нестерпима была моя ноша в танце. Изрядно захмелевшая от коньяку Оля выписывала ногами кренделя и повисла на мне, прижавшись животом. От нее несло алкоголем, духами, потом и салатом оливье. С трудом отбыв эту танцевальную каторгу, я вернулся к мысли о побеге и решил сделать это немедленно. Поднялся из-за стола и направился к туалету. И в ту же минуту в бар зашел мой старинный приятель Мирон. Мы обнялись, и выяснилось, что это именно он исчез на полтора часа после нашего с Марьяной странного появления в баре. Оказалось, он тогда махал мне рукой, однако Марьяна развернула меня к выходу слишком быстро, чтобы я смог увидеть тот приветственный жест. Мирон возвращался к своей веселой компании и потянул за собой. Я не сопротивлялся, ведь назойливые именинницы мне уже порядком надоели.
Мирон был хирургом, и неудивительно, что за столом сидели одни медики, и все они были уже навеселе. И вот один из них, подмигнув мне, спросил с двусмысленной улыбкой:
– Так вы, пан Юрко, выходит, невинных юниц соблазняете?
– Это каких же? Вот тех? – кивнул я в сторону Оли и Гали.
– Нет, тех, с которыми вы сюда заглядывали и сразу вылетели, как ошпаренные.
– Так ведь у Юрчика такая специализация, – поспешил на выручку Мирон, – творческая молодежь. Одни пацанки, то есть юные поэтессы.
– О, а я и не знал, что Марьяна еще и поэтесса, – сказал тот самый врач, а меня будто током ударило.
– Так вы ее знаете?
Сказать, что у меня в ту минуту сердце билось, как заяц в силке, значит – ничего не сказать.
– Пожалуй, пан Юрко, так, как вы ее знаете, я ее не знаю. Не переживайте. – Язык у него заплетался. – Она моя пациентка. Вот и все.
– У нее что-то с мозгом? – спросил Мирон.
– Логично. Мои пациенты все с мозгом. Впрочем, давайте выпьем. К нам присоединились два милых сотрапезника. Пан Юрко, что вы пьете? Вино? Бармен! Пан Юрко, заказывайте.
Я подумал, что вполне возможно я и сам заделаюсь его пациентом от пережитого шока. Мне не терпелось расспросить, от чего именно страдает Марьяна, однако беседа пошла в таком русле, что вклиниться не было никакой возможности. Пока я напивался, успел хорошенько осознать: человек, которого испугалась Марьяна, был врач… Пьянка затянулась настолько, что я отправился спать к Мирону. Утром, когда он собирался на работу, я признался ему, что хочу разузнать все про Марьяну-пациентку, и Мирон дружески предложил поехать с ним в больницу.
Ехать куда-то с утра после пьянки, предварительно не почистив все перышки дома, не входило в мои привычки, однако выхода не было, железо нужно ковать вовремя.
Мирон с нейрохирургом Ростиславом работал в одной больнице, хотя и на разных этажах, а поскольку у Мирона был свой персональный кабинет, встреча состоялась у него.
– Юрчик хочет все узнать про Марьяну, – сказал Мирон, наполняя рюмки коньяком. – Ты же понимаешь, они встречаются.
– Да, она классная девушка. Не по летам развита. А что, вы так сильно к ней привязались?
– Да, это так. Мы действительно встречаемся.
– Юная поэтесса, понимаешь? – подмигнул Мирон.
– В самом деле, бывает так, что талант, подобно сверхновой звезде, вспыхивает у людей обреченных… – Ростислав внезапно умолк, словно испугавшись, что сболтнул лишнее, затем достал из пачки и поднес ко рту сигарету, попробовал закурить, но тщетно, спички в его пальцах ломались, пока Мирон не подсунул ему зажигалку, затем откашлялся и добавил: – Она больна. Неизлечимо.
Я оцепенел и чувствовал, как душа моя проваливается в неисповедимые тартарары моего тела вместе с сердцем. Наверное, ужас, отразившийся на моем лице, поразил и Ростислава.
– Видите ли, пан Юрко, ситуация весьма деликатная. Я бы не должен вам об этом говорить. Но вот Мирон… а вы его приятель… Короче, если вы строили себе какие-то планы с ней, то… – он выпустил дым поверх моей головы и продолжил: – …не стоит. Она обречена. Мы сделали магнитно-ядерный резонанс мозговой ткани и обнаружили неоперабельную опухоль мозга. Наверное, вы замечали у нее резкие перепады настроения, странную привычку подолгу смотреть в одну точку и не слушать того, что вы ей говорите, а на ваши вопросы отвечать с некоторым опозданием. Иногда по ночам случаются провалы памяти и проявления сомнамбулизма, когда она совершенно не осознает собственное поведение. Сколько раз она при вас теряла сознание?
– Два… нет, три…
– Ну, вот… однажды она потеряет сознание и больше не придет в себя…
– И сколько ты ей даешь? – спросил Мирон.
– Здесь угадать невозможно, это может случиться и через неделю или две, а может и через месяц. В любом случае отмерено ей плачевно мало.
– Она об этом знает? – спросил я.
– Дело в том, что я дал ей другую выписку, в которой нет ни слова об опухоли. Настоящий диагноз получила на руки ее мама. Не знаю, каким образом это прочитала Марьяна… Она пришла ко мне, сунула под нос диагноз и заставила все ей объяснить.
– И вы ей сказали, что надежды нет?
– Я так не мог сказать. Объяснил ей, что бывают случаи, когда с такой опухолью люди жили долгие годы. Но она сразу поставила меня на место. Оказывается, прежде, чем прийти ко мне, она провела день в медицинской библиотеке. Так что… была достаточно информированной… ее интересовало лишь одно: не поздно ли оперировать. Тогда я предложил ей лечь на новое обследование. На девяносто девять процентов я был уверен, что операция уже ничего не даст, и все же хотелось абсолютной определенности.
