Секунды ожидания до её взрыва текут раскалённой лавой, прогревающей и без того маленькое пространство до невыносимо высоких температур. Этим раскалённым, плавящимся перед глазами воздухом невозможно нормально дышать, поэтому я приоткрываю рот, хриплю, задыхаюсь, и в то же время пытаюсь насладиться последними доступными мгновениями чистого блаженства и отчаянно набираю темп, погружаясь в неё всё быстрее и глубже с каждым следующим движением руки.
Маша молчит. Не открывает глаз, не пытается убрать мою руку. Напротив, сжимает ещё крепче и еле ощутимо трогает, поглаживает шрам. И язык её снова движется по моим пальцам, жадно и остервенело зализывает раны на них, словно извиняется и одновременно с тем хочет показать, как сильно меня ненавидит.
Это у нас взаимно.
Движения моих пальцев во рту и внутри неё становятся почти синхронными, и я ловлю самый настоящий кайф от происходящего, как пьяный, одержимый, сумасшедший глядя на извивающееся от удовольствия тело, вслушиваясь в каждый её стон, с ощущением собственной безграничной власти наблюдая за тем, как пальцами свободной ладони она беспомощно комкает простынь, скребёт ногтями по хрустящей накрахмаленной ткани. Целиком и полностью моя. Только моя.
Осталось лишь дождаться, когда она сама сможет это признать.
Я замедляю движения, еле останавливаюсь, разделяя мучительное разочарование вместе с ней. Влажной от её слюны ладонью сжимаю горло, не оставляя ей не единой возможности вырваться и сбежать, а влажные от смазки пальцы быстро облизываю, громко и пошло причмокиваю, вынимая их из своего рта.
Ну же, Ма-шень-ка, сдавайся.
Кладу руку ей на живот, пользуясь тем, что кофта слегка задралась, и веду по горячей коже вниз, снова без препятствий забираюсь под джинсы. Неторопливо спускаюсь по лобку и довольно ухмыляюсь, потому что она по инерции вскидывает бёдра вверх, пытаясь быстрее ощутить прикосновение на самых чувствительных местах.
Но я тяну намеренно. Склоняюсь к ней и нарочито медленно веду языком вдоль по её губам.
Давай же, пожалуйста, Маша. Просто попроси. Поцелуй. Потянись ко мне навстречу, умоляю тебя.
Она лишь ёрзает и выгибается, выхватывая капли удовольствия от случайного соприкосновения клитора с моей ладонью. А меня пришибает гневом разочарования, очередного болезненного провала, ощущением полной потери контроля, и со злобным рыком я делаю несколько размашистых, быстрых толчков пальцами внутрь неё.
Меня трясёт от злости и возбуждения. От желания впиться зубами в нежную кожу на её шее, грызть эти пухлые, маняще приоткрытые губы, накрутить на кулак рассыпавшиеся по подушке светлые волосы. И ебать, ебать, ебать, чтобы она так же пульсировала и сжималась на моём члене, как сейчас — на моих пальцах.
Я жду ещё немного, давая ей время отойти после оргазма. Как последний идиот жду от неё хоть чего-нибудь, утопая в ложных надеждах и всматриваясь в то, как легонько подрагивают её ресницы.
Открой глаза. Открой, открой же их и посмотри на меня в тот момент, когда я готов в ногах у тебя ползать.
Ненавижу себя всё сильнее, но первой убираю руку именно с её шеи, оставляя ещё несколько секунд форы, воспользоваться которыми она не спешит. Отстраняюсь от неё почти рывком, потому что ярость уже отбойным молотком стучит в висках, и стремглав вылетаю из купе.
Мне везёт: навстречу не попадается ни одного человека и туалет оказывается свободен. Расстёгиваю ширинку, даже не задумываясь над собственными действиями, и крепко обхватываю болезненно возбуждённый член ладонью, размазывая по нему оставшуюся после неё влагу.
— Сука! — рычу тихо, впечатываю кулак в стену перед собой и наконец кончаю. Не испытываю оргазм и вообще не чувствую больше никакого удовольствия — только опустошение и долгожданную разрядку для ноющего тела.
На губы лезет нервная улыбка, когда я вспоминаю, как ещё в пятницу сидел напротив неё в общежитии и думал, что хуже уже не бывает. Тогда я до сих пор ощущал под ладонью колючий ёжик волос на затылке Паши, за который хватался, чтобы ещё раз как следует приложить его лицом о бардачок, успокоившись только в тот момент, когда сквозь поток матов и угроз услышал приятный хруст его носа. И этого всё равно казалось слишком мало, чтобы компенсировать все проблемы, что он принёс своим появлением.
Ты самонадеянный кретин, Кирилл. Попробуй теперь как-то вылезти из той ямы, куда сам себя закопал и компенсировать ей своё поведение.
В отражении маленького зеркала над раковиной на меня смотрит не руководитель одной из крупнейших компаний, не миллионер, не уважаемый в узком кругу специалист, даже не обычный состоявший мужчина. Там неудачник, хилый и слабый парень с непомерно большими амбициями и жгучим комком злости внутри. Там тот, кто нашёл жалкие оправдания всем своим трусливым поступкам, не смог спасти первого самого ценного человека в своей жизни и удержать второго.
Меня раскачивает вместе с чёртовым вагоном, швыряет от невыносимой, тошнотворной ненависти к себе до пылающей ненависти к ней. Если судьба готовила мне расплату за всё сделанное когда-то, то вот она, прямо сейчас, подгибает дрожащие от слабости колени и склоняет мою голову вниз, хлещет мне по лицу брызгами ледяной воды, которой я пытаюсь смыть с рук свою сперму, её смазку и невидимую глазом чужую кровь.
Они заслужили то, что получили.
И я — тоже.
Только зайдя обратно в купе, почти валюсь на своё сидение, прислоняюсь к стене и откидываю голову назад, прикрывая глаза от усталости. И по давно забытой привычке втягиваю в себя носом всё новые и новые порции чистого наркотика, рассыпанного по воздуху потрясающим терпкими запахом секса.
Если бы хоть в одном из тех шикарных борделей, куда я наведывался по молодости, стоял такой аромат, оттуда вообще не захотелось бы уходить. Но нет, сквозь отвратительно-приторную ваниль, которую усердно распыляли как афродизиак, и сплетение ярко-химических отдушек лубрикантов, там всё равно пробивались запахи хлорки и спирта, которыми всё тщательно обрабатывали между клиентами, и это не позволяло забыть, где именно ты находишься.
На самом дне. С властью и без, с большими деньгами и их полным отсутствием, со старой и новой фамилией — я всю свою жизнь барахтаюсь на дне.
Маша отвернулась обратно к стенке, поджав колени и набросив на себя раздражающий своей белизной пододеяльник. И мне хочется сорвать его и разодрать в клочья, потому что всё здесь должно быть испачкано той грязью, в которой мы оба увязли, играя в свои жестокие игры.
Я знаю, что она не спит. Чувствую, глядя в её напряжённую спину. Слышу, улавливая до сих пор чуть учащённое дыхание.
Мне нужно подняться. Подойти к ней и сесть рядом, коснуться покрасневшими холодными руками. Потереться, прижаться губами к щеке и прошептать самое тяжёлое на свете «Прости меня».
Пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки, лоб касается прохладной и влажной от конденсата чёрной резины между окном и стеной купе, и с еле шевелящихся губ слетает только злобное:
— Притворяться спящей ты не умеешь, Ма-шень-ка.
========== Глава 11. ==========
— Будешь утверждать, что всё нормально? — Вика спрашивает это с сарказмом и будто бы нотками злости, картинно выгибает чётко прорисованную бровь и отталкивается ногами от пола, подъезжая ближе ко мне прямо на своём кресле.
Я знаю, что она переживает. А она знает, что я не скажу правду, поэтому заранее раздражена итогом этого разговора.
— Не буду, — отзываюсь я и пробегаюсь взглядом по опустевшему на время обеда рабочему помещению нашего отдела, как будто проверяю, действительно ли нас некому подслушивать. А на самом деле как могу избегаю укора в глазах первого человека, искренне переживающего обо мне.
С каких пор ты стала такой трусихой, Маша? С каких пор чувства, что свои, что чужие, стали играть для тебя важную роль?
— Не поделишься? — уточняет Вика, вкладывая вопросительную интонацию чисто ради приличия. Я задумываюсь на минуту, — тоже ради приличия, — и отрицательно качаю головой. — Ну пиздец, — выдыхает из себя она и скрещивает руки на груди, недовольно поджимая губы.
