Несмотря на тяжелое чувство, которое вызывала приближающаяся смерть у всех, кто был в зоне ее досягаемости, мы все равно ощущали себя как в тумане, не веря в то, что разворачивалось на наших глазах, против чего мы были бессильны. Каким-то образом этот звонкий смех развеял туман и оказался единственным настоящим звуком в комнате.
Мы словно перебрасывались золотым мячиком смеха.
— Ох, Холли, — произнесла Роксана, содрогаясь и успокаиваясь после хохота. — Ты прекрасный доктор.
— Нет, вовсе нет, — сказала я, приходя в себя. — Я ненавижу это.
— С каких пор?
С тех пор, как ты начала мучиться. Вернее, с тех пор, как я начала мучиться.
Прежде чем я успела ответить, Роксана пронзительно посмотрела на меня и спросила:
— Для тебя наследство матери оказалось тяжелым бременем, правда?
— Ты говоришь о романе? — уточнила я.
— Я имею в виду медицину. — Роксана продолжала сверлить меня взглядом. — Твоя мать бросила все ради того, чтобы изучать медицину. Она рисковала собственной жизнью и семьей ради своей цели. Но ты не такая.
— Я думала об увольнении незадолго до ее смерти, — призналась я. — Но мне не хватило смелости сказать ей, а теперь… я и сама не знаю, чего хочу.
— Прошлой ночью я видела твою мать, — внезапно сообщила Роксана. — Она сказала, чтобы ты не боялась заглянуть под капот.
— Капот? — Я выпрямилась. — Как… это о машине?
Роксана пожала плечами.
— К-а-п-о-т? — по буквам произнесла я.
Она кивнула и спросила:
— Что бы это могло означать для тебя?
Я представила себя стоящей над мотором автомобиля — со всеми его металлическими и пластиковыми лязгающими составляющими: трубками, проводами и прочим, не поддающимся распознаванию.
— Для меня это ничего не значит… совсем ничего… — взволнованно ответила я. — Разве это должно что-то означать?
— В конечном счете — да.
— А как ты поняла, что это была она? — Мне стало по-настоящему интересно.
— Она выглядела почти так же, как ты.
Я заметила, как стекленеют ее голубые глаза с желтым ободком белка, и попросила:
— Роксана, говори.
— Я чувствую себя так, словно меня за что-то наказывают.
— Но тебя не наказывают. Я знаю, что ничего подобного нет. И все, кто живет так долго, получают рак.
Роксана нахмурилась, а потом тихо произнесла:
— Проблема в том, что я не прожила так долго, как хотелось бы.
— Я знаю.
— Я хочу отдохнуть, — сказала Роксана.
В коридоре меня поджидал сюрприз: на скамейке сидел Эд и держал Макса, заснувшего на его плече.
— Как ты узнал, что я здесь? — спросила я, когда он обнял меня свободной рукой.
— Ди позвонила в общежитие, — ответил он. — Хотела узнать, смогу ли я этим вечером побыть с Максом, чтобы они с Алисией спокойно подежурили в госпитале.
— О, понятно. — Я кивнула ему, одновременно разочарованная тем, что он приехал не ради меня, и обрадованная этим же. Чего я действительно хотела, так это завернуть за угол и столкнуться с Мэттью Холемби, как не раз бывало в Сент Кэтрин.
— Она была несколько выбита из колеи, — сказал Эд.
— Роксана? — переспросила я, думая о значении этого «выбита из колеи».
— Нет. Ди. — Он покачал головой. — Терпеть не могу, когда она расстроена.
Я повернулась и уставилась на него.
— Послушай, Холли, я понимаю, что мы уже не вместе, но… — Эд запнулся, после чего повисла длинная пауза и я мысленно приготовилась к его возможному вопросу: не буду ли я злиться, узнав, что он влюбился в Ди? Да. Мне было бы больно, но не так, как от осознания неминуемой смерти Роксаны.
— …будет нормально, если я поеду с вами на Скай? — закончил Эд.
— Скай? — повторила я.
— Роксана хочет совершить путешествие на остров Скай. Я бы тоже хотел отправиться, если ты не против.
Я моргнула. Я понятия не имела, о чем он говорит, но была твердо уверена в том, что Роксана не выдержит путешествия, если только «Скай» не эвфемизм для слова «рай».
— Конечно, Эд, — медленно произнесла я. — Можешь отправиться на Скай.
— Ты присоединишься? — спросил Эд, перекладывая Макса поудобнее таким естественным и осторожным жестом, как если бы это был его ребенок.
— Конечно. Я же не умираю, — сказала я.
Но когда я шла по коридору, разыскивая своего брата, я чувствовала себя разочарованной и опустошенной, словно половина меня осталась в палате Роксаны. Я как будто медленно сжималась и разжималась подобно легким, качающим воздух: вдох — выдох, вдох — выдох.
Мы с Беном доехали на метро до Чаринг-Кросс, чтобы пройтись по книжным магазинам, но затем вспомнили, что по воскресеньям книжные магазины не открываются до обеда, и поэтому вместо похода за книгами решили пройтись по Кеннингтон-парку и отпраздновать свой день рождения, несмотря на всю меланхолию. Солнце спряталось за нависшими над землей тучами, и, хотя было позднее утро, казалось, что мы гуляем в вечерних сумерках. Все, что находилось ниже кучевых облаков, приобрело золотистый оттенок: в такие моменты у меня всегда возникало ощущение, будто я замедляюсь, как компьютер, которому не хватает оперативной памяти.
Позволить себе заплакать в такую погоду было равносильно тому, что обмочить штаны, не добежав до туалета, — временное тепло уйдет и человек замерзнет до смерти.
— Мне тяжело находиться возле больных людей. Я всегда говорю какие-нибудь глупости. И не представляю, как ты выдерживаешь это, — сказал Бен.
— Я и сама часто говорю не то, что нужно. И делаю то же самое, общаясь со здоровыми людьми.
— Слава Богу, что я не закончил семинарию. Страшно подумать, если бы мне пришлось проводить все свое время в больницах, возлагая руки на страждущих.
— Ты что, собирался исцелять их? — спросила я.
Бен улыбнулся и ответил:
— Нет, Холли, исцелять — это твоя работа, помнишь?
— О да… — отозвалась я.
— А моим долгом стало бы благословлять людей, — продолжил Бен. — И совершать обряд миропомазания.
Я остановилась, чтобы выудить шарф из рюкзака, и подумала, что при моей работе было бы гораздо проще благословлять и совершать миропомазание. Особенно когда пациент уже мертв. Здесь-то уж точно не напортачишь.
— Ты веришь, что человек может просить об исцелении и это сработает? — спросила я у брата.
Бен пожал плечами.
— Может быть. А может, и нет. Странные чудеса все же случаются.
Я вспомнила тот проклятый момент, когда мне пришлось вставлять катетер в грудину Роксаны. Удивительно, как я попала в вену с первой попытки и мне не пришлось делать повторный надрез. Это казалось магией — такой, которую мне было бы неплохо применить в Питтсбурге, в случае с Кларой Шторм.
— Что? — спросил Бен, глядя, как я замерла на месте, держа шарф на вытянутой руке, вместо того чтобы намотать его на шею.
— Просто вспоминаю вчерашний вечер и думаю о том, что магия все же существует.
— Холли, это была не магия. Ты доктор, и ты спасла ей жизнь.
— Бен, я не спасла ей жизнь, она все равно умирает!
Мы дошли до замерзшего пруда, по которому шумно прогуливались утки, выпрашивая хлеб, а на мосту молодая пара хихикала и обнималась.
Я видела, как парень притворяется, будто хочет сбросить девушку через перила. Вот только внизу был лед, так что она, скорее всего, проломила бы себе череп, а не отделалась легким испугом.
— Я не знаю, о чем молиться, — сказала я, пытаясь не обращать внимания на веселящуюся парочку. — Молиться о том, чтобы Роксана выздоровела? Но я знаю, что этого не случится. Молиться, чтобы она поскорее умерла и не страдала от боли? Я даже не знаю теперь, нужно ли мне молиться вообще. Иногда мне кажется, что верить в Бога — это все равно что верить в совершенство нашей мамы.
Бен выглядел ошарашенным моими словами.
— А разве для того, чтобы верить в Бога, тебе нужно, чтобы мама была идеалом?
— Она и не была им, просто… я не хочу снова оказаться обманутой. Вышло так, что вся моя жизнь оказалась ложью, по крайней мере, таким было мое детство.
— Эй, ты забыла, что у нас было одно детство на двоих? — воскликнул Бен.
— А твое тоже было ложью, — усмехнулась я и остановилась, чтобы рассказать Бену правду о маме, о том, как она провела те семь месяцев без нас.
Бен кивнул, он не удивился, хотя и выглядел невесело.
— Я тоже выяснил, что папина паранойя была небеспричинной. А потом мы как-то обедали в Нью-Йорке с Джекси, и, когда я спросил ее напрямик, она ответила на мой вопрос без утайки.
— А почему ты не рассказал мне? — спросила я.
— Потому что ты не хотела знать правду. А я не хотел брать на себя неприятную миссию правдолюбца.
Было так странно, словно мы говорили не о маме, а о Санта-Клаусе. Была ли Сильвия Кэмпбелл настоящим человеком или она просто вымысел?
