"Ну что же, во всяком случае, нормальному человеку такое не может и присниться. И надо признаться - это вдохновляет", - решил Динстлер, берясь за работу. Все необходимые медикаменты были доставлены Луми через Ванду. Готтлиб позвонил жене и, прибегнув к условному знаку, исключающему возможность ловушки, попросил прислать полный курс М1 и М2, предупредив, что вернется через три недели.
Иван не испытывал и тени сомнения, прощаясь со своим лицом, не доставлявшим ему, по-видимому, никаких хлопот. Он был сиротой, а о женщине, ради которой стоило бы сохранить себя говорить категорически не хотел.
- Я совсем один. И мне даже хочется исчезнуть - такое "минисамоубийство". Кроме того, я уверен, что внешнее и внутреннее Я неразрывны. А кое-что меня в себе не устраивает. Надеюсь, Готтлиб, ваша вдумчивая физиономия серьезно займется перевоспитанием этого легковесного, победоносного типа, который уже почти тридцать лет нещадно эксплуатирует представительную визитную карточку - глазки, губки, гордый профиль - тьфу! Как вы думаете, приятно ли сознавать, что за этот камуфляж тебя могут любить?
- А как же с наследниками, Иван? Ваши перспективные отпрыски никогда не будут похожи на своего отца, поглядывая немного свысока на неказистого родителя, - вставил свой контраргумент Луми.
- Вот и отлично, будут всю жизнь удивляться, как это я так здорово изловчился - победил законы генетики силой своего необычайного чадолюбия, парировал Иван.
- Мне это, кажется, в самом деле удалось. Знаете, Иван, моей дочке скоро исполнится два года и она... Ну, в общем, таких детей я больше не встречал... - не мог не похвастаться Динстлер.
- Да, Мио говорил, что у вас прехорошенькая супруга. И девочка, видимо, в нее?
- Что там "хорошенькая". Моя Антония - чудо!
- Никогда бы не подумал, что вы, Готтлиб, окажитесь столь восторженным отцом. Видимо, я недостаточно изучил ваше "дело", предполагая большую дозу скепсиса и самокритики. Ну что же - ставлю себе минус.
Покончив с обязательной программой неофициального общения, они приступили к выполнению задания. Никто не коснулся главного - смысла и цели не только самого предприятия, но и деятельности Пигмалиона в целом. Никто не помянул Организацию, сочинившую и организовавшую весь этот зубодробительный, за гранью здорового понимания, сюжет.
..."Интересно, думал Готтлиб, "работая" над Иваном, - может ли человек собственноручно "вылепить" своего двойника со всеми мучительно знакомыми и ненавистными изъянами, старательно повторяя нелепый экспромт природы и - не сбрендить? Во всяком случае, я уже, наверняка - псих!"
Почти двадцать дней они прожили втроем, превратив свое вынужденное уединение в сплошной фарс. Может быть этот хохот, порою абсолютно идиотический, провоцируемый одним междометием, жестом или гримасой, помог тогда Динстлеру сохранить отстраненность от своих фантасмогорических манипуляций и довести дело до конца. Вся эта история легла в его сознании на одну полку с комедийными кинолентами, которые никогда не запоминались и не особенно смешили, оставляя привкус легкой хмельной неразберихи. И лишь иногда в особые часы пугливых сомнений, Готтлибу казалось, что над эпизодом "двойника" потрудился Хичкок.
"Гадко и глупо, - думал он с отвращением прильнув к своему отражению в зеркале. - Ничто не может быть противнее сознательного повторения гнусности". В конце концов он даже несколько перестарался, с мазохическим удовольствием изобразив на классическом "портрете" Ивана "авторский шарж".
- Жаль, что нам больше не придется встретиться. Возможность совмещения двух Динстлеров могла бы означать только одно - кто-то из нас должен будет исчезнуть, - перед расставанием с Пигмалионом Иван выглядел непривычно грустным. - Мне кажется, я действительно теряю часть себя, отпуская "подлинник". Становится даже понятна нерушимая привязанность близнецов.
- Если надоест - ты только свистни и я верну на место твое южное великолепие. Неужели у меня такая идиотская улыбка в торжественные моменты? - засмотрелся Готтлиб на свое "отражение".
В начале апреля они расстались: две машины, отбыли в разные стороны, покидая притихшую виллу. Красный "мерседес" торопился вернуться в свою горную обитель, "пежо" Луми, спускавшееся к морю, увозило незнакомца, которому предстояло начинать жизнь заново.
12
Увидев свой дом издали, Готтлиб почувствовал радостное удивление.
Уже с дальнего поворота дороги, с того самого места, где впервые открываются знакомые очертания дома и клиники, сверкнул зеркальный зайчик стеклянной стены. Крошечный маячок - слюдяной отблеск в переливах едва обозначившейся зелени, над округлившимися холмами и травяным ковром, расцвеченным желтыми россыпями мать-и-мачехи.
Он покидал это место с измученной душой и расстроенными чувствами, облегченно захлопнув за собой дверь. По существу, он бежал, оставляя в туманной мартовской слякоти неразбериху и сумятицу, тупую боль, ставшую хронической. Оказывается, он так соскучился по дому!
Чем ближе подъезжал нетерпеливо жмущий на газ Динстлер, тем сильнее ощущал, что там, за изгибом шоссе, за уходящими в прошлое недавними страхами, его ждет тепло и покой.
Аккуратный сквер за оградой, стоянка с припаркованными машинами, деловито мелькающие в зеленеющих кустах белые халаты, сам дом - с бронзовой, достойно-лаконичной вывеской "Пигмалион", сияющими чистотой большими окнами и солидной вескостью очертаний, свидетельствовали о надежности и преуспевании.
Оказывается, его ждали. Не только Ванда, подготовившая праздничный обед, переменившая прическу и макияж, но и весь персонал, предупрежденный о возвращении шефа и основательно потрудившийся при наведении парадного порядка.
По отчету заместителя Мирея, перехватившего шефа сразу после короткой беседы с женой, Динстлер понял, что дела клиники идут хорошо, стационар загружен, пациенты находятся в надежных руках и два новых сотрудника мужчина и женщина, прибывшие по рекомендации Вальтера Штеллермана ждут распоряжений.
Готтлиб ерзал, стараясь не затягивать вопросами деловую беседу и поскорее встретиться с четой компаньонов: ему не терпелось увидеть дочь.
- Могу вас заверить, голубчик - мы здесь вполне справились. Ничего серьезного, конечно, не предпринимали. Вальтер подлечил свои ноги, сбросил 18 кг. и ждет вас для окончательного наведения глянца. А моя Нина здесь, в горном воздухе, просто расцвела. Вы ее не узнаете... Но погодите, она уже, верно, спит... - тараторила Франсуаз, напрасно пыталась Франсуаз удержать Динстлера. Он даже не постучал в номер и отстранив удивленную няню, нанятую недавно и ему еще не представленную, ринулся к кроватке. Антония лежала лицом к стене, обхватив руками большую плюшевую собаку. Это был тот самый затертый Барбос, который остался от увезенной в санаторий дочери Динстлера.
- У Нины полно своих красивых игрушек, но она просто неразлучна с этим облезлым старичком, обнаруженном, кстати, в вашем кабинете", - шепотом объяснила Франсуаза.
Готтлиб плохо понимал, о чем идет речь. Ему хотелось потрогать девочку, заглянуть в ее лицо. И словно почувствовав это, она зашевелилась, что-то сонно пролепетала и повернулась на спину, отбросив на подушку сжатые кулачки. Динстлер замер, охваченный победным ликованием. По голубому батистовому полю разметались черные пряди, подвязанные атласной ленточкой. Маленькое лицо в их четком эбонитовом обрамлении казалось особенно нежным и тонким: живая розовая камея, каждая линия которой гордилась чистотой и совершенством. Чудо - его собственное чудо!
За обедом радостно вдохновленный Готтлиб не заметил необычной веселости Ванды, граничащей с истерикой и не удивился осторожной деликатности Вальтера. Только потом, уединившись с компаньоном в саду, он понял, к чему осторожно вел его мудрый наставник, мгновенно ставший врагом. Вальтер хотел отнять у Готтлиба дочь! Намеками обрисовывая ситуацию и все туже сжимая кольцо аргументов, он неумолимо двигался к цели, приставив, наконец, "дуло" прямо к испуганному, затравленно колотящемуся сердцу Готтлиба:
- Я знаю, что большей жертвы от тебя не смог бы потребовать, и понимаю, что становлюсь в твоих глазах убийцей. Но иного выхода нет. Племянница Франсуаз не может здесь остаться навсегда да и как? Кто ты этой девочке - "дядя"? След твоей бывшей дочери в санатории исчезнет - она "умрет" от тяжелой болезни. Мы сделаем так, что Тони удочерят хорошие люди. Позже, когда все утрясется, я уверен, мы найдем способ вернуть вам девочку. Но пока погоди. Потерпи, прошу тебя... Тем более, что есть и другие проблемы...
Но Динстлер не слышал больше ничего, отгородившись непроницаемой стеной оцепенения. Натан поспешил скрыться, заметив приближающуюся Ванду. Она нервно, ошибаясь пуговицами, застегивала на ходу плащ, талые ручейки слез, размывали по лицу фирменную косметику новой шоколадно-золотистой гаммы. Ванда была в истерике, проклиная мужа и ту минуту, когда он вздумал прикоснуться к дочери, они обвиняла его в сатанинской гордыне и намеренном желании избавиться от ребенка. Муж ничего не возражал - ни слова в утешение или оправдание. Он смотрел жалобно и боязливо, даже не пытаясь защититься. Он был разбит и повержен.
