Маринка уже захмелела конкретно. — А то кончишь, как я или Динка. Поняла?
— Поняла, — кивнула та.
За правой стеной — воет ветер, за левой — кто-то с пьяным матом бьет кого-то. В окне — сквозь грязные разводы сплошная темень. Днем там вид на ржавую колонку, а сейчас — на «двух молодых баб». Зеркальный.
— Ну, еще по одной? За нас красивых? Пусть сдохнут все, кому мы не достались… а также все, кто нас не захотел!
— Мне хватит. А то домой не дойду. Марин, у тебя чай есть?
— Там… только третьей заварки. Еще что-то должно налиться. Или в банке на шкафу пошукай. Леха вроде недавно приносил. А вода вон в ведре. Точно еще что-то на дне плюхало…
5
— Теперь ты начнешь еще и пить? — Мама таки больше не ложилась. И явно настроена продолжить вчерашний (или сегодняшний) скандал. Прокрутить по очередному кругу, что думает о непутевой дочери.
— Не начну, — пожала плечами Зорка. — Точнее, уже закончила.
И действительно полегчало. Чуть-чуть. Спиртное — лекарство. И как любое лекарство, в больших дозах оно — яд.
За стенками — не дерутся, шебуршат. Не только у бабы Фроси. «И словно мухи тут и там ходят слухи по домам…» Не дожидаясь утра.
— Ты собираешься общаться с этой… этой… — выплюнула мать.
Почему людям так необходимо считать кого-то много хуже себя? Чтобы оправдать дурное к нему отношение? Или еще и себя? В собственных глазах? Дескать, я-то — еще ничего, а вот он… Ату его!
— Дина же общалась. А ты всегда говорила, что она — лучше меня… — Зорка осеклась. — Извини, мама! Марина — неплохой человек, и поговорить с ней я должна была. Лучше слушай, что я узнала…
Странно. Маринка объяснила всё быстро, а Зорке говорить пришлось долго. Аж язык устал. И голова уже не раскалывается — рвется в клочья. А потом собирается обратно, и всё по новому кругу…
И что мама поняла из рассказа? Только…
— Ужасно! Я погубила собственную дочь! Зачем я отпустила ее одну?! Почему ты не поехала с ней?! Ну, почему ты молчишь?
Действительно. Почему? Всё равно из планов закончить школу не вышло ни черта! Вообще ни у кого из них ничего не вышло.
— Если бы я больше обращала на нее внимания!.. Я — ничто как мать! Мне остается только покончить с собой. Я не хочу жить! — взвыла мама.
Зорка — действительно чудовище. Потому что сейчас ей не жаль мать. Совершенно. У непутевой дочери на глазах корчится от боли родной человек, а ей — плевать? Это уже не «по наклонной», а докатилась до подножия…
И больно — вовсе не от этого.
Хочется уйти к себе, свалиться на кровать и спать, спать, спать…
А потом — проснуться! Где-нибудь в другом, нормальном мире… Не в кошмарной смеси боевика с ужастиком.
— Мам! — Зорка с силой сжала ее руки. — Сейчас же прекрати! Ты думаешь только о себе и о Дине! Но Дина умерла, а Никита — жив… пока еще! — девушка криво и горько усмехнулась. — Сейчас мы должны думать о нем.
Здесь в окне (чистом, сама мыла всего пару недель назад) — тоже «две бабы». Помладше и постарше. Только совсем нет тепла и понимания. Даже того, что с совсем чужой Мариной.
— Ты никогда не любила Дину… — прошептала мать. — И это — тоже моя вина…
Кажется, выпила Зорка маловато. Боль вернулась назад, мигом. Будто на пороге отчего… материнского дома караулила.
— Хватит, мама! Я любила Дину, что бы кто об этом ни думал, но Никиту люблю сильнее! И без него я умру, понятно? Если его осудят, я сигану с Ивановского моста. Можешь потом считать, что это я тоже сделала, чтобы вогнать тебя в гроб.
— Молодцы! — с порога проворчал Женька. Теперь в зеркальном плену — «две бабы и пацан». — Они обе тут помирать решили, а я куда? В детдом? Во, бабы!
— Женя, она хочет оставить тебя без матери! — взмолилась мама.
Тот лишь поморщился. А Зорка и ухом не повела. Да, она — чудовище. И это чудовище хочет спасти Никиту! Вот такой уж она монстр, извините.
— Ты нужна мне, мама! — безжалостно дополнила собственный кошмарный образ девушка. — Мне нужна твоя помощь.
— Да что я могу сделать?! — тоскливый взгляд по комнате. Остановился на Женьке… Не дождавшись сочувствия, безнадежно скользнул дальше.
— Я тебе уже говорила. Прогуляться до ментуры, сто чертей и одна ведьма! Это близко. Объяснить им, что в тот раз ты соврала. Или ошиблась. И убедительно объяснить, черт побери!
— Ты понимаешь, что со мной будет за дачу ложных показаний? Тебе не жаль родную мать? Впрочем, о чём я говорю? И с кем!
Бьешься головой о стену. Или о батарею. В надежде, что твоя голова крепче? Безнадежно…
— А ты понимаешь, что будет с Никитой? Тебе его совсем не жаль?
Снизу убедительно стукнули в ту самую батарею. В настоящую. Дескать, дайте спать, гады. Нормальным людям утром вставать и бежать за бутылкой. А ночью продают лишь самогон — у бабы Глаши с Речной улицы. А если у нее разобрали — то и вовсе за город бежать, в Караваиху.
Мама, кажется, поняла, что давить бесполезно. Поэтому просто вскинула на Зорку глаза. Сухие:
— Нет, доченька. Этого я не сделаю. Если Никита невиновен — его не осудят и так. У нас в стране — нормальная судебная система. А мировой заговор конкретно против тебя и твоего чокнутого дебила существует только в твоем воображении. И сама я под судимость не собираюсь. Ни ты, ни твой пэтэушник того не стоите. У меня есть еще один сын, и кто-то должен о нем заботиться. Если хочешь, можешь меня возненавидеть, но я знаю, что права. А вздумаешь покончить с собой — значит, туда тебе и дорога. Я и так всегда делала для тебя гораздо больше, чем ты заслуживала. Я думала, ты изменилась, что-то поняла. Вижу — нет. Умирают лучшие — поэтому Дины больше нет, а ты есть. Это — мое наказание. Но и ты когда-нибудь получишь свое, тварь. Если в мире есть хоть немного справедливости — так и будет. Попомни мои слова.
1
Тишина. Легкий, неприязненный гул — не в счет.
Первый ряд означает, что за твоей спиной — весь зал. И с обеих сторон — по два свободных кресла. Было бы больше, но тогда в зал суда не поместятся все желающие. А их — много. «Третьих
