Нет уж, дружба — это святое! Лучше сразу отойти в сторонку. И Алена продолжала это делать — не только фигурально, но и буквально: продвигаясь к бару.
Вокруг стойки почему-то толпились все больше девицы, однако не столько для того, чтобы заказать очередной бокал пива (здесь, к ужасу Алены Дмитриевой, пили почти исключительно пиво, для разнообразия — водку, но ни вина сухого, ни тем паче мартини бьянко или хотя бы розового и с собаками было не сыскать!), а сколько ради того, чтобы постоять возле какой-то плачущей девицы.
Нет, в самом деле! Среди грохочущей какофонии звуков, и звона тяжелых пивных бокалов, и мата-перемата, процентное соотношение которого с нормальной речью было клинически превалирующим, среди оживленных до идиотизма лиц и улыбок во все тридцать три зуба вдруг обнаружилась печальная девушка с длинными, до попы (как любит писать знаменитая Татьяна Устинова), волосами. Попа оказалась, как и все прочее у девицы, обтянута черной кожею, и, стало быть, перед Аленой находилась либо байкерша, либо байкерская подружка. Ее белесые волосы были стянуты черной банданой, что придавало девушке подчеркнуто траурный вид. И все, кто находился рядом или хотя бы приближался к ней, так же опускали уголки губ, сдвигали брови, смахивали с глаз подлинные или воображаемые слезы. Не стоило иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться: девушка и ее знакомые кого-то оплакивают. Скорее всего, байкера, которого подвели тормоза, или ему перемахнул дорогу какой-нибудь железный мастодонт, или в неподходящем месте перед ним выросла каменная стена… или дорога вдруг вышла из-под контроля и пошла юзом, юзом, юзом до какой-нибудь пропасти, где неласковая мать-земля приняла бедолагу в свои объятия.
Алена не имела ни малейшего желания оказаться в сфере печали, которую создавала вокруг себя белесая девица в черной бандане. Им с Александриной и без того предстояла поездка на кладбище — навестить Машу. Алена же — может быть, из черствости душевной, может, из чувства самосохранения, что часто с душевной черствостью путают… а может, эти два понятия и впрямь одно и то же, — вообще сторонилась всего, что хоть как-то касалось смерти. Она отчетливо помнила, как отворачивалась в детстве от телевизора, когда там показывали убийство или умирание, как пряталась во дворе, когда слышала звук траурного оркестра или видела чьи-то похороны. Жалость к умершим — неважно, знакомым или неизвестным, — доводила ее до нервных судорог, ужас перед той силой, которая преграждает жизненный путь каждого — каждого человека, а значит, когда-нибудь преградит и ее путь! — сводил с ума. Разумеется, с годами вокруг сердца и рассудка поднаросла некая броня, во всяком случае, Алена уже побывала на изрядном количестве погребений и без надрыва наблюдала картины кинематографических кончин, а с некоторых пор она вообще смирилась с самим фактом существования смерти… был даже момент в ее жизни, когда Алена всерьез размышляла о самоубийстве и даже изыскивала способ его совершить![12]
Но все же она лишний раз старалась не думать о смерти. Чувство долга, да, конечно, само собой, и Маша была ее любимой подругой, ее могилку нужно навестить, Машу нужно помянуть, но этого вполне довольно, чтобы совершить необходимое жертвоприношение богу Яме — богу смерти. Ни каплей больше! Проблемы и горе байкерши пусть останутся проблемами и горем байкерши!
Алена отвернулась от стойки бара и двинулась было к Александрине и Герке, но путь ей преградил огроменный и до безобразия брутальный качок с бритой головой. Детские страхи перед the born losers мгновенно ожили, и Алена отпрянула. Качок протянул руку и поддержал ее, очевидно решив, что она оступилась на неровном бетонном полу.
– Осторожней, красотка, — улыбнулся он металлической (не в том смысле, что холодной, а в том, что рот его был полон железных зубов) улыбкой. — Подержись на ногах еще немного. А потом, если захочешь, чтобы я унес тебя отсюда на руках, только мигни. Но — малость погодя! А сейчас, извини, я должен исполнить одну печальную обязанность.
Видимо, громила был в этой компании лицом весьма значительным, потому что, стоило ему поднять руку, как шум в баре утих. Группа умопомрачительных бритоголовых на крошечной сцене перестала своей какофонией колебать мировые струны, как выразился бы в данной ситуации Юрий Олеша… а может, и не выразился бы никак утонченный автор «Трех толстяков», а просто-напросто выбежал бы вон, навеки ужаснувшись…
Впрочем, упомянут Олеша в данный исторический момент исключительно для демонстрации подавляющей эрудиции нашей героини, поэтому мы о нем благополучно позабудем, ибо никто в ее эрудиции не сомневается и даже не смеет сомневаться!
– Камрады, братья-байкеры! — провозгласил бритоголовый, и его мощный голос легко перекрыл остатки еще не стихшего шума. — Ряды iron butts, наши ряды, понесли тяжелую утрату.
Алена сжала губы, с трудом сдержав так и рвущийся с них смешок. Ее безумно забавляло, что байкеры называют себя iron butts — железными задницами. С ее — женской, интеллигентской и высокодуховной — точки зрения это было сущее оскорбление, однако собравшаяся здесь публика, как успел просветить Алену и Александрину Герка, считала это прозвище огромным комплиментом и почетным званием. То есть всякого могли наречь задницей, но без эпитета «железная» это и впрямь звучало как оскорбление. А вот отмашешь тысчонку миль за сутки (благодаря тому же Герке Алена усвоила, что настоящий байкер все расстояния измеряет исключительно в милях, слово «километр» ему и произнести-то противно… а в миле, как известно, примерно километр шестьсот метров… стало быть, надо тысячу шестьсот кэмэ в сутки проехать, вернее, промчаться, вернее, пролететь!) — и можешь зваться полноправной iron butt и при случае демонстрировать, как ветеран — медали, подружкам или друзьям мозоли на своей заслуженной попе. Алена, которая обладала очень живым воображением, представила такую задницу — и даже всхлипнула от смеха. Но поскорей опустила голову, чтобы окружающие сочли: она всхлипывает от горя… как и многие здесь, впрочем. Реагировать иначе было бы просто опасно: наверняка у железных задниц имелись на вооружении не менее железные кулаки!
– Один из наших встретил на своем пути ухаб, который не смог объехать, — продолжал оратор. — Не смог объехать — и покинул нас. Мы звали его Лехой… он был плоть от плоти и кровь от крови нашей. Даже его мамаша с папашей в свое время рассекали на раритетах под названием «Иж-Юпитер», аж асфальт горел под их шинами! Вот точно так же горел Леха, когда он свистел по дорогам мира на своей «Kawasaki». Кроме того, он был выдающимся рокером, он пел с «Конями Буденного»… и, вы не дадите мне соврать, ибо лажу в ухо вам не втюхать, пел отменно. Когда он выходил на сцену, сжимая в руке микрофон, как рукоять управления, аншлаг «Коням» был гарантирован. Но время его жизни вытекло, как топливо из прохудившегося бензонасоса, вечеринку нашей жизни он покинул в самом ее разгаре. Этот чертов ухаб… У каждого он свой, рано или поздно любой из нас встретится с ним — и не сможет его объехать. Лехе не повезло — он встретил свой ухаб слишком рано. Пусть повезет всем, кто остался! Пусть наши ухабы нас подождут! Леха, прости. Леха, прощай!
