– Вот и стала я не Хоменко, а Хроменко, — печально пошутила Тамара, кротко глядя на следователя Панкратова. — Но что поделаешь, народ нынче распоясался и совсем дикий стал. Ладно еще, хоть не убили.
Панкратов тоже умел смотреть на события всеобъемлюще, со всех точек зрения, как и подобает Деве, а потому оценил эту смесь пессимизма с оптимизмом.
– Могли и убить, — согласился он. — Какой-то вам зверюга попался, в самом-то деле! То ли обкуренный, то ли пьяный до потери облика человеческого… Так значит, говорите, замка в снятой квартире не меняли?
– А зачем? — вздохнула Тамара. — Там из имущества только половик под дверью, а внутри никакого добра нету. Красть нечего.
– Почему сразу — красть? А вдруг там кто-то поселился, пользуется этой жилплощадью… — предположил Панкратов.
Тамара растерянно поморгала:
– А откуда он знает, от чего ключи? Ну ладно, мой адрес можно было в паспорте посмотреть, а снятой квартиры адрес нигде не написан.
– А вы никому не говорили, что сняли жилье? Не рассказывали, где?
– Тетя знает, конечно, — сказала Тамара. — Ну, еще сама хозяйка и ее племянник, он на нее сильно обиделся, что его жить не пустила, а сдавать жилье стала. Но это же ее квартира, что хочет, то и делает. Ну, кто еще знал? Девчонки в спортклубах, где я подрабатываю.
– А кем вы подрабатываете?
– Да уборщицей, кем же еще? — удивилась Тамара. — Я без образования, и работы никакой такой особенной не знаю, низкая квалификация, зато убираюсь хорошо, чисто, меня там ценят. А платят они очень прилично, не то что у нас в офисе.
– Как называются спортклубы?
– «Роза ветров», это где аэробика, «БЗ» и «Ответный удар», боевые искусства для женщин.
– А что такое «БЗ»? — спросил Панкратов.
– «Белая змея».
– А змея тут при чем? — удивился следователь.
– А шут ее знает, — вздохнула Тамара. — Вроде бы стиль такой единоборства есть. Все удивляются, вот как и вы, поэтому его чаще называют «Боевая защита».
– Сурово… — оценил Панкратов. — Очень сурово для женского клуба. «Роза ветров» — звучит хотя бы как-то женственно, «Белая змея» — вообще ерунда какая-то, а «Боевая защита», «Ответный удар»… Очень уж это по-мужски.
– Ну и что, что по-мужски, зато знаете, какие дорогие эти клубы! — сказала Тамара так гордо, как будто дорогие клубы принадлежали лично ей и все денежки от их деятельности текли в ее карман.
Панкратов вежливо улыбнулся и закончил разговор, чтобы не утомлять больную. У него появились после встречи с ней кое-какие мысли, однако он их держал пока при себе.
* * *
Вторушин знал, что умрет. Собственно, это знает каждый… Так сказать, все мы, все мы в этом мире тленны. Однако он знал о грядущей смерти не вообще, а конкретно. Был убежден, что сей час придет скоро, настигнет его с неотвратимостью летящей пули. Можно при известном напряжении воображения представить себе это невыносимо надолго растянувшееся мгновение: человек видит, как в него выстрелили, и успевает рассмотреть, как пуля летит, свистя и вспарывая воздух. Такие штуки часто в кино показывают. Вторушин знал, что это на компьютере сляпано, какой-то там монтаж, фиг разберет, но сейчас он видел свою смерть в деталях, видел, как палец человека, который должен его убить, нащупывает курок, потом неспешно сгибается, нажимая на него… Рука чуть дергается от отдачи, но пистолету уже легче, он уже выплюнул пулю, он как бы облегченно вздыхает… и этот вздох сливается с тем самым свистом пули, который слышит человек-жертва… плавится воздух, потому что его прожигает пуля… и сейчас она прожжет и его насквозь, пережжет ту самую нить жизни, которую заботливо спряла одна из небесных прях…
А может, это и не монтаж. Может, такое и в самом деле кто-то видел, а не только представлял, как Вторушин.
Почему он был уверен, что его застрелят? Потому что застрелили Людмилу и того подловатого байкера? Ну да, наверное, поэтому. А может быть, он просто подсознательно выбирал для себя смерть помилосердней, полегче, все-таки пуля стремительна и жадно-безрассудна, она хочет просто убить, она не тратит времени на гнусности и издевательства, не пытает неизвестностью. Вторушин гнал от себя мысли о том, что для него уготовано нечто совершенно иное, покруче, поизощренней… в конце концов, что такое был байкер? Статист, не более того. Что такое была Людмила? Эпизод, эпизод…
Глупец тот, кто решил, будто Евгений Вторушин может потерять голову из-за женщины надолго, на дольше, чем длится желание… теперь он это понимает, хотя, пока Людмила была жива, ему казалось… последняя любовь, все такое…
Креститься надо, если кажется! Все вышибло из его головы и сердца, когда он увидел ее на крыльце, увидел мертвой… Любовь? Она умерла тут же, на том же затоптанном, грязном, залитом кровью крыльце. Его погнал прочь не страх быть замеченным, не страх быть принятым за убийцу, не страх перед могущим разразиться скандалом. Его погнал прочь страх осознания того, что он натворил. Страх, нет, ужас прозрения. Предчувствие смерти, своей смерти. Людмила… Что она?! Мгновение забвения. Такая женщина — до потери разума! — была в его жизни лишь одна, может быть, она сама по себе была единственная, и зря он думал, что может освободиться от нее . В этом смысле судебный процесс ничего не прекратил, ничего не развязал и ничего не развел : напротив, все началось сызнова, узлы запутались крепче, они этим процессом были сведены на такой узкой, что уже некуда, дорожке, они стали на этой дорожке друг против друга, стали близко, ближе, чем были их тела, когда страсть сплетала их… Вторушин знал, что она выстрелит, выстрелит в упор, что она не промахнется, что на его мертвом теле останется ожог от ее выстрела.
И никакая охрана не поможет. Только такие дураки, как Славин, верят в великую силу «коробочки», выстроенной вокруг «объекта». От нее никакая «коробочка» не спасет. И десять, и двадцать коробочек не спасут… Потому что на ее стороне — правда. Ее вывернутая правда.
Вторушину никогда не свойственно было каяться в содеянном, может, он потому и достиг столь многого, однако сам-то про себя он все знал и понимал. Вот и сейчас понимал, что зря это затеял, что его вина была первична. Или все же ее ? На самом деле, кто больше виноват в том, что двое, прежде не мыслившие жизни — существования! — друг без друга, вдруг проникаются таким острым отчуждением, которое граничит с ненавистью, и эта ненависть начинает их убивать?
Они были счастливы и влюблены, пока были бедны. Потом…
