В просторном холле школы танцев сидело несколько женщин. Типичные бальные мамашки, которые привели своих детушек на занятия и теперь терпеливо поджидают их, лелея тайные надежды взрастить, к примеру, второго Алана Торнберга и какую-нибудь его женскую ипостась, а покуда сплетничая и зевая.
И сплетни, и зевки мигом прекратились с появлением Алены. Ее разглядывали откровенно и жадно. Разумеется, даже при своем непомерном самомнении она была далека от мысли, что эти тетки признали в ней известную (широко, но в узких кругах) писательницу. Просто такова уж была наша героиня, что на нее вечно все пялились как ненормальные: и мужчины, и женщины. Мамашки разглядывали Аленины серьги, куртку, сапоги, а главное — черный шелковый мешочек с надписью «Neo tango». Это было название одной из самых лучших аргентинских фирм, производящих танго-туфли. И, само собой, такие туфли в мешочке и лежали. И когда Алена сняла сапоги и надела свои туфли (не могла же она пройти в зал в уличной обуви, это же святотатство!), мамашки упали в столь глубокий коллективный обморок, что даже появление собственных чад не сразу вернуло их к жизни.
Таких туфель ни одни бальник в жизни не нашивал и носить не сможет, ведь это туфли только и исключительно для аргентинского танго!
Наконец тетеньки очухались, занялись детушками, и по их репликам Алена поняла, что занятия нынче закончились на час раньше, потому что зал снял для тренировки «какой-то ненормальный богач». Итак, сие паркетно-зеркальное, непомерно просторное великолепие было снято Тереховым ради часа общения с Аленой Дмитриевой…
– Слушайте, — сказала она почти в ужасе, — да снять на час такой зал — сущее разорение! Вы, что ли, миллионер?!
– Мистер Твистер — миллионер, — кивнул Терехов. — Нет, вы не пугайтесь, я не владелец заводов, газет, пароходов, а просто-напросто золотодобытчик. «По диким степям Забайкалья, где золото моют в горах», — пропел он не без приятности. — Так вот это я его мою. Правда, не по диким степям Забайкалья, а по речкам Амурской области мои драги стоят, поэтому живем — не жалуемся. И этот зал — самое малое, что я могу себе позволить ради общения с… аргентинским танго, скажем так.
Сказать-то можно все что угодно… нет, серьезно: в начале урока Алена еще пребывала в заблуждении, что Терехов алкал исключительно аргентинского танго. Но уже через десять минут стало ясно: это лишь предлог, чтобы потесней прижаться к выпуклостям и вогнутостям писательницы Дмитриевой.
Нет, ну она же прекрасно помнила, как он танцевал на мастерсе Сергея Климова! Это было, конечно, не бог весть что, однако все основные шаги делались грамотно, и стойка была правильная, и рамку держал руками и корпусом. Здесь же он то и дело сам сбивался с баланса или Алену сбивал — так, что они натурально валились друг на друга, и Терехов поддерживал партнершу, хватая ее как бы невзначай за самые разные места. При этом он сверлил ее глазами, а ведь согласно кодигос (особому своду правил для тангерос) такое вообще недопустимо, неприлично, даже непристойно!
Ну, в общем, теперь Терехов кадрил Алену совершенно откровенно, нагло, и у нее возникло подозрение, что сто евро ей пообещали отнюдь не ради правильного исполнения медиа хиро или обыгрывания ритмических удвоений. И все же сама она изо всех сил пыталась соблюдать правила предложенной игры и изображала из себя училку, приняв самое невозмутимое выражение лица и пытаясь сохранять нейтральные интонации.
Не то чтобы она была противницей случайных связей… Происходили в ее жизни эпизоды, когда она бывала их решительной сторонницей! Но не в данной ситуации. Эти чертовы сто евро… Как-то двусмысленно получается. Выходит, Терехов предложил ей такие деньжищи, заранее зная, что в «комплект услуг» будут также включены услуги интимные? Или его вот тут, прямо на паркете, обуяла неистовая страсть, с которой он не может совладать?
Почему-то не верилось в такую страсть Алене. Ишь, павлиньи перья распустил… А этот зал, эти зеркала, паркет были именно что павлиньими перьями, которые Терехов распустил перед Аленой.
Ну понятно, решил поразить ее воображение и быстренько свалить в койку. Но не на такую напал!
Конечно, кто-то скажет, что отвергать богатого любовника — глупо. А то, что Терехов богат, весьма богат, — понятно. То есть просто в голове не укладывается, сколько стоит снять такой зал в самое горячее время, с восьми до девяти вечера, когда во всех студиях разгар занятий!
Но ведь Алене от тереховского богатства ни жарко, ни холодно. Она была по-дурацки щепетильна в любовных делах, никакого спонсорства вообще не воспринимала. Подарки… да на что ей чьи-то подарки, если они подразумевают всплески благодарственной нежности? Ведь нежность запросто всплескивалась в Алениной душе и без материальной стимуляции. Когда же речь заходила о чувстве долга, все у нее, фигурально выражаясь, опускалось. Все чувства «по обязанности» начинали немедленно угасать, переходя в свою полную противоположность. Черт ее знает, то ли привычка жить одной развила в ней чрезмерную независимость, то ли общение с молодыми безденежными любовниками, которые отнюдь не поддерживали ее материально (так же, как она их, кстати), однако при малейшем намеке на пресловутое спонсорство со стороны так называемых «состоятельных людей» Алена мгновенно уходила, вернее, шмыгала в себя, как улитка в свой домик, а поскольку в этом домике не было ни окон, ни дверей, достучаться до нее было весьма затруднительно. А иной раз просто невозможно.
А может, вся штука состоит в том, что рядом с Тереховым в ее душе ничто не звенело? Ну да, она все еще ждет соловьиных трелей на закате и алых парусов на рассвете…
Итак, заковав себя в привычные доспехи сдержанности, Алене все же удалось довести урок до конца. В двери с любопытством заглядывала новая группа танцоров — на сей раз взрослых, хобби-класса, в просторечии хоббитов. Вообще, Алена бальников терпеть не могла (между ними и тангерос существует исторически сложившийся антагонизм), но сейчас обрадовалась им, как родным. И не смогла этого скрыть.
Что характерно, Терехов оказался не таким уж бревном, как она ожидала. И до него наконец-то что-то доехало. Сначала он надулся, но бесконтрольно прижиматься и тискать строгую «училку» перестал. И даже если выглядел в конце урока откровенно растерянным, все же научился не дергать партнершу, выводя ее из креста в очос, и при параде не пинал немилосердно… Но Алена так и не рискнула стать с ним в близкое объятие — держалась открытой стойки и самого индифферентного выражения лица. Это словечко — «индифферентно» — выпало из глубин памяти вместе с незабвенным Михаилом Зощенко и его убойным рассказиком «Аристократка». Про то, как слесарь влюбился в аристократку и повел ее в театр, а потом пригласил пирожных в буфете отведать… буфетчик-то и «держался индифферентно» в презабавнейшей бытовой ситуации, которая внезапно возникла. Вот и Алена «ваньку валяла» — тоже совершенно как тот буфетчик.
