семьи сам, когда мама задерживалась в больнице. Только овсянки не хватает.
— Очень мило, — искренне улыбнулась Элизабет, глядя на него сквозь набегающую пелену слез. Он протянул левую руку, накрывая ее холодные пальчики.
— Мне очень жаль, что так случилось, Эби, — немного склонив голову, теплым тоном произнес он, мягко сжимая нежную ладонь. Она опустила глаза, боясь разрыдаться, глядя на его руку поверх своей, красивую, сильную, мужскую, с длинными пальцами, ощущая покалывающее тепло и болезненную грусть в груди. Как бы она хотела, чтобы они оказались здесь все вместе, чтобы отец и Гектор тоже увидели, каким взрослым и сильным стал Джером. Лиз понимала, что должна сейчас сказать что-то, но не решалась. Ей нужно чуть больше времени, чтобы убедиться, что он тоже готов принять правду.
— Я знаю, — прошептала она, переплетая свои пальцы с его. Он положил на стол другую руку, которая наверняка служила ему вечным напоминанием о первой своей потере. Лиз посмотрела в его глаза и впервые рассмотрела в них завораживающее переплетение мощнейших чувств и эмоций.
— Это наше общее горе, — продолжила Лиз, замечая еще больше открытой агонии в бушующем взгляде, который он потушил, опустив веки, делая тяжелый вдох. Джером не сжал ее пальцы, но она видела, как напряглись широкие плечи и мышцы под облегающей тело рубашкой, натянулись вены на шее, окаменела линия высоких скул. — Джером, отец тебя очень любил. И Гектор, и я люблю. Мы помнили о тебе. И каждый день чувствовали вину за то, что тебя нет с нами.
— Нет никакой вины, Эби. Не для вас, — он тряхнул головой, словно отгоняя саму мысль о том, что они могут быть как-то повинны в случившемся. Открыв глаза, он взглянул на Лиз непроницаемым взглядом человека, снова надевшем свою маску. И все же она смотрела на него не отрываясь. Не важно, какую свою сторону показывал Джером. Ей нравились все.
— Это я веду за собой смерть, куда бы ни шел, — добавляет он немного резким тоном и стремительно меняет тему. — Ты должна поесть. Если мы продолжим, то останешься голодной. Ты выглядишь истощенной.
— А ты выглядишь на миллиард долларов, — вырывается у нее, прежде чем она успевает подумать.
— Я стою дороже. И в этом моя главная проблема, Эби. — горько говорит Джером и убирает руку, взявшись за приборы и оглядывая изобилие блюд. — Итак, с чего начнем?
— Я бы выпила вина, но раз ты против, придется толстеть, — с притворной грустью вздохнула Лиз и приступила к делу, точнее к поглощению пищи.
Они ели молча, перебрасываясь беглыми задумчивыми взглядами. Элизабет чувствовала себя странно, нестабильно. Она была раздавлена горем и в то же время испытывала смешанные эмоции, связанные с появлением Джерома. Так много хотела сказать ему, но не знала с чего начать. Ее съедало чувство вины.
Мысли материальны. Желайте осторожно. Правильно формулируйте свои желания Вселенной. Сколько раз она слышала подобные фразы, которые давно уже всем набили оскомину и перестали звучать устрашающе. А что если в них есть доля истины? Могли ли ее попытки установить связь с Джеромом, вернуть его в их прежнюю жизнь, привести к запуску фатальных событий, результат которых она сейчас видит перед собой. Мечтала? Получи! Но отдай что-то взамен. Судьба не преподносит дары безвозмездно, ей ли не знать. За все приходится платить. Но не такой же ценой!
Она хотела вернуть разбитую много лет назад версию цельной семьи. Маму воскресить нельзя, но Джером… Каждый божий день она думала о том, что он где-то там за океанами. Они все думали. Как незаживающая рана, как заноза в сердце, которую никто не мог исцелить или вытащить. Они все страдали. Втроем и по отдельности, но от осознания, что на другом континенте Джером совсем один, становилось только хуже. Но как ни странно, именно ему удалось то, с чем не смог справиться никто из них. Выжить и стать сильнее. Лиз не чувствовала себя слабой, но ей было далеко до Джерома Моргана, в одиночку сражавшимся со всем, что выпало на его долю. И он не сдался.
После двадцати минут молчания, Лиз откинулась на спинку кресла, прислоняя ладони к сытому животу и бросая рассеянный взгляд на ночной Мадрид. Небо было черным, в нем отражались мерцающими вспышками огни большого города, затмевая свет далеких созвездий. Луна равнодушно отбрасывала серебряные тени, взирая на творящиеся на земле безумия. Теплый слабый ветер шевелил темные вьющиеся вдоль висков волоски, и Лиз заправляла их за уши. Было тихо, грустно, больно и непросто, совсем непросто заговорить первой. Они не виделись семь лет. Целую вечность, для девушки, которой совсем недавно исполнилось восемнадцать. И напрасно она думала, что хорошо узнала его за годы переписки. Джером говорил не с ней. С другой, и с той другой он сам тоже был каким-то другим. Мы так устроены, к сожалению. Для каждого входящего в нашу жизнь человека играем определенную роль, устраивающую нас или его. Все зависит от стимула, отношения, цели. Какая цель была у нее, у Лиз? Она надеялась, что Джером никогда не узнает. Он не поймет.
— Ты думаешь, он знал? … Отец знал, что тот день настанет? — подал голос Джером. По распространяющему аромату табака стало понятно, что он снова курит, а у нее не хватило смелости сделать замечание.
— Ты про то, что случилось семь лет назад? — уточнила Лиз на всякий случай и боковым зрением заметила, что он кивнул, потом поднес бокал с вином к губам, сделал глоток. Она по-прежнему смотрела в ночное небо, охваченное многоцветным сиянием. — Может быть, я сейчас скажу жестокую вещь, но такому человеку, как мой отец, нельзя было иметь семью.
Лиз не увидела, а почувствовала ментально напряжение и недоумение своего немногословного собеседника. Да, ей тоже было горько признавать как свои, так и чужие ошибки, тем более будучи одной из них.
— Наш отец, — поправил Джером. Лиз отрицательно качнула головой.
— Он никогда не был твоим отцом. Наставником, опекуном — да, но не отцом. Отец не поставит под удар тех, кто ему дорог. Он не отдавал отчет тому риску, которому подверг нас, всех нас. Тебя, меня, маму, Гека. Только мы с тобой выжили. Но надолго ли?
— Что ты хочешь сказать?
— Ты уже сам все сказал своим вопросом. Мой ответ
