— да. Папа знал. Он готовил тебя. И нас тоже, иначе, зачем было озвучивать факт твоего усыновления? Пять лет — возраст, когда детей легко обмануть и ввести в заблуждение. Для их же блага. А мы, вообще, могли никогда не узнать. Но отец намеренно провел черту между нами. Мы тоже были предупреждены. Сколько раз я видела, как ты менялся в лице, когда папа как бы невзначай говорил, что твоя мать гордилась бы тобой. А в это время женщина, которую ты считал и называл мамой, сидела напротив и молчала. — Разве он не понимал, что это ранит тебя? Нас?
— Я думал, вы не замечаете… — пробормотал он смущенно.
— Дети проницательны, Джером, — Эби смерила его пронзительным взглядом. — Я всегда смотрела на тебя в такие моменты. Уверена, что ты даже самому себе не признаешься, насколько тебя ранили подобные фразы. Ты всегда его оправдывал. И до сих пор. Нам предстоит бойня сегодня, Джерри. Но я на твоей стороне, всегда на твоей, чтобы ты ни сделал и ни сказал. Не сражайся со мной.
— Тебе точно восемнадцать? — хмуро спросил Джером. Но он не выглядел удивленным. Отчасти он понимал, почему так происходит, откуда в юной девушке такой пытливый ум и мудрость, несвойственная ее возрасту.
— А тебе точно двадцать четыре? То, что мы пережили, заставило нас повзрослеть куда быстрее, чем нам бы того хотелось. Жизнь… она любит раздавать пинки направо и налево. Кто-то умнеет, извлекает уроки и становится сильнее, а кто-то скатывается и сдается. Мы с тобой первая категория. Гектор вторая. Я хотела ему помочь, но не могла. А отец не пытался. Знаешь почему? — она повернула голову и решительно взглянула в задумчивые глаза Джерома. Кажется, он даже дар речи потерял, глядя на нее, как на инопланетянку, и тщетно пытался понять незнакомый язык. Но это только начало. Лиз не знала, что случится потом, когда она окончательно расшатает его железные принципы и несуществующие идеалы. Срывать плотные вуали с запылённых семейных портретов еще страшнее, чем наблюдать за тем, как они горят.
— Он видел людей насквозь, кто и на что способен, и действительно предвидел некоторые события, — Лиз нервно сжала перед собой ладони. Ветер трепал ее подсохшие волосы, становилось свежо. Эта ночь пахла так чудесно, вид открывался роскошнейший, а напротив самый красивый парень из всех, что ей довелось видеть. И все же эта ночь была, возможно, самой последней для двух оставшихся обломков от некогда счастливой и крепкой семьи. А дальше? Дальше каждый пойдет своей дорогой. Закалённый, оторванный, освобожденный. Еще одно ранение. Подумаешь, бывало хуже. Но не для нее. Если бы у Лиз был выбор, она бы осталась в этом отеле, под черным испанским небом навсегда.
— Я долго не могла его простить и научиться жить с тем, что мы все стали заложниками его эгоизма, тщеславия, амбиций. Ты считал его супергероем. Он таким и был. Но вспомни комиксы. Разве у супергероев есть дети? Нет. Они не имеют права на такой риск. А папа решил, что сильнее стереотипов. И знаешь, что самое ужасное? После всего случившегося он не извлек никаких уроков, а продолжил, и вот что мы имеем теперь. Нас с Гектором ко вчерашнему дню он тоже готовил. Построил для нас крепость. Научил куче вещей, которые мы не должны были знать и не хотели.
— Он пытался защитить вас, — возразил Джером. Она смотрела на него неотрывно, пытаясь снова нащупать ту связь, духовную, ментальную и физическую, существовавшую раньше между ними. Но не получалось. Боль, годы, горе, испытания на прочность, бескрайние океаны, человеческая жестокость и эгоизм оторвали их друг от друга. Все изменилось, но в тоже время она знала, что главное осталось прежним. Он продолжал говорить, а она просто смотрела. Все еще слепой, свободный. — Как в свое время пытался защитить меня. Думаешь, я бы выжил иначе? Или ты считаешь, что ему стоило оставить меня в России? Сколько бы я прожил там, прежде чем до меня бы добрались те, кому я мешаю сейчас?
— Ты можешь верить во что угодно, — произнесла тихо. Захотелось прикоснуться к нему, стереть выражение уязвимости, появившееся в темнеющих глазах. Предгрозовые вспышки, она так часто видела их и боялась, но только в небе. В глазах Джерома гроза была прекрасной. — Я вижу ситуацию иначе. Ты стал его заложником, инструментом для достижения цели. Папа любил тебя, я не спорю. Но свою «войну» он любил больше. Отец создавал армию вокруг себя. Не мог иначе. Тебе нравится быть универсальным солдатом? Ты же сейчас эту роль на себя примерил? И идешь по его пути. Можешь не отвечать. Я вижу. Тот же огонь в глазах. Жажда справедливости, возмездия. Но задумайся, Джером, кто твой враг? Ради чего ты рискуешь собой? Ради мести, правды? Нельзя победить в одиночку, и даже если ты думаешь, что у тебя есть союзники, оглядись внимательнее и подумай снова — насколько сильно ты можешь им доверять? Насколько ты можешь доверять самому себе. Откуда ты знаешь, что не ошибаешься, Джерри? Что твой путь — по-настоящему твой, а не навязанный кем-то извне?
— Я потрясен, Эби, — с искренним изумлением произнес Джером, столь хрупкое, но в то же время умное создание пристальным взглядом.
Но разве он мог понять? Для него она осталась той одиннадцатилетней девочкой, умирающей в гостиной их общего дома семь лет назад. Ей никогда не удастся объяснить, достучаться до него и заставить осознать — она умерла там. Они все умерли, поверженные шальной пулей и злым роком. А возродились совершенно другими. — Это звучит впечатляюще. Но я не согласен. Чтобы озвучить свои аргументы, я должен знать все, что я упустил. С самого начала. Ты готова к разговору сейчас?
— А у нас есть время? — ей бы хотелось отсрочить. На час, на неделю, на десять лет. Просто сидеть напротив, смотреть, как отражаются звезды в бокале с рубиновым вином, слушать шум ночного города и притвориться на неопределенное время, что мир не рухнет в тот момент, когда он уйдет, что небо не обрушится на голову, а звезды, взорвавшись, не поразят ее сердце острыми осколками.
— Нет, — обреченно качнул головой, и в глубине штормовых глаз она увидела свою плаху, на которую покорно положила голову, отправив свое первое сообщение. Возможно, не только свою. Лиз гнала от себя мысль, что именно злосчастная переписка
