Неужели мой побег раскроется таким глупым образом? Если Фергюсон заметит этот фарс, он меня убьет.
– Прочь! Довольно вопросов!
Мужской бас задушил крики журналистов. Они смолкли, растерянно озираясь, и в смятении расступились. Соулрайд беспардонно схватил меня за локоть и повел за собой. В недоумении я даже не додумалась воспротивиться. Усадив меня на переднее пассажирское, Гектор сел за руль и дал по газам прежде, чем репортеры успели опомниться и состряпать из увиденного новый инфоповод. А ведь со стороны можно было заподозрить, будто между мной и Гектором что-то есть, судя по его поведению.
Гектор напряженно молчал, с усердием выворачивая руль на поворотах. Я тоже не спешила говорить, исподтишка поглядывая на него. Мужчина был одет максимально просто, но благодаря своей фигуре выглядел элегантно даже в этих голубых джинсах и темно-зеленой вельветовой рубашке поверх белой майки.
Он казался раздраженным, будто делал то, чего в действительности не хотел. С очень серьезным лицом и плотно сжатыми губами восемьдесят пятый не отводил глаз от дороги, предоставив мне любоваться своим профилем, от которого веяло чем-то первобытным, диким и неправильным.
Из динамиков еле слышно доносился мотив Deftones – Be quiet and drive, и я в очередной раз изумилась тому, как мистически песня срастается с ситуацией. Несколько минут мы бесцельно катались по городу, не зная, как подступиться друг к другу и заговорить. И все бы ничего, но у меня немного кружилась голова (от постоянного приема лекарств, которые я ненавижу), хотелось нормально поесть и выспаться. Прокашлявшись скорее для вида, чем из надобности, я вдруг опомнилась, болезненно дернула плечом и укуталась в капюшон поглубже.
– Нет необходимости, – мгновенно отозвался Соулрайд. – Я… все видел.
– Ничего ты не видел.
– В тот вечер… в новостях. Я видел.
Последнее слово он наделил такой интонацией, будто ощущал свою вину передо мной. Глупо было и дальше скрывать безобидные розовые пятна перед человеком, который помнит, как выглядело мое лицо сразу после аварии. Я сбросила капюшон на спину, расправила волосы по плечам. Это придало мне уверенности. Гектор окинул меня коротким взглядом и поспешно отвернулся. Ему противно, решила я, ну и пусть, к черту, это не моя вина.
– Было гораздо… хуже, – выдавил он с таким лицом, будто ощутил всю боль, что мне пришлось вынести в последнее время.
– Ты и не представляешь, насколько прав, – мрачно отозвалась я.
Автомобиль замер на перекрестке перед светофором, Гектор протянул свою длинную руку на заднее сидение (ему и оборачиваться не пришлось), не глядя достал бумажный пакет и положил мне на колени. Ощутив сочный запах мяса и пряностей, я в недоумении взглянула на мужчину.
– Ты похудела… Поешь. Я-то знаю, как кормят в этой больнице.
Аромат был слишком соблазнительным, и я не нашла в себе сил отказаться. Впрочем, не в моих принципах когда-либо отказываться от еды. Раскрыв пакет, я приступила к делу, заметив на себе удовлетворенный взгляд Гектора. Ему явно польстило, что я приняла пищу, купленную им для меня (если, конечно, это действительно так). Гордый и воодушевленный, он принялся рассказывать, пока я жевала:
– Несколько лет назад во время гонки попал в аварию. Полгода провалялся в этой больнице, пока все кости не срослись. Похудел фунтов на пятнадцать точно. Кормят там так себе… маловато и… пресно, что ли. В той забегаловке, помнишь? И то вкуснее.
– Точно, – засмеялась я с полным ртом мяса, припоминая тот день. – О, да.
Переглянувшись, мы с Гектором одинаково ухмыльнулись, и я растерялась от этой нежданной похожести. Теперь я уже не была так уверена, что между нами нет ничего общего.
Мне вспомнился белый свет, ослепивший, когда я впервые увидела лицо этого человека, и онемевшие конечности с газировкой вместо крови. Сейчас подобного не было. Случившееся сильно притупило мои чувства, приучив только к боли, от которой сводило зубы, и временным облегчениям, когда вновь появлялось желание жить.
Теперь Гектору придется потрудиться, чтобы вновь смутить меня или взволновать. Впрочем, он вряд ли преследует подобные цели. Да и мне не хотелось больше никаких стратегических игр после того, как я с головой ныряла в огонь, вытаскивая оттуда тела в отключке. Такое случается нечасто, если ты не спасатель, и что-то меняет в людях, делает ломкими, оголяет их, как провод, с которого содрали резину.
– То, как ты поступила… восхищает. Всех, – Гектор с трудом подбирал слова.
Он не знал, как ко мне подступиться, бедняга, ведь столько выслушал о том, как я его не переношу, что теперь не находил выражений, чтобы вместить в них такие простые мысли.
– И тебя?
– В особенности.
– Любой на моем месте поступил бы так же.
– Все знают, что это не так. И ты знаешь.
– Хочешь сказать, я набиваю себе цену? Выпрашиваю больше похвал, притворяясь, что совершила пустяковое дельце? Будто со мной подобное каждый месяц случается, и мне это ничего не стоит? Вы все думаете, что знаете меня лучше, чем я. Знаете, в чем я убеждена и какая у меня мотивация… Но вы ни черта не знаете! В этом ваша главная проблема. Мне не нужно ничье признание. Мне не нужно, чтобы мной восхищались, чтобы крутили по телеку репортажи с кадрами моего обгоревшего тела, чтобы журналисты преследовали меня… – голос дрожал и наливался хрипом с каждым последующим словом, по щекам сбегали горячие слезы, хотя я совсем не планировала плакать. Мне было так жалко себя, что я уже не могла остановиться и накрыла лицо ладонями.
– Я не хочу, чтобы меня считали героем и спрашивали, каково это. Чтобы превозносили за вполне естественный для человека поступок. Все это так лицемерно. Так убого. И я не достойна уважения. Я с радостью отдала бы свое место кому-то другому. Я чуть не сгорела там. Я чуть не сгорела вместе с ними. Когда я их в-вытащила, я посмотрела на с-свои руки. Они были черными и т-тряслись, я даже не могла взять в руки чертов т-телефон и вызвать скорую. А когда я п-пришла в себя на следующее утро, к-когда попробовала моргнуть, растянуть рот, увидела свои руки, п-попросила зеркало… Я… Я… Лучше бы всего этого не случалось. Н-никогда. Это было не мое лицо, Гектор, не мое лицо, понимаешь? Это была глиняная маска, запеченная на углях. Никто не желает этого п-понимать. Я смотрела на себя, а своего лица не видела. Вместо него был огромный ожог, а потом появились волдыри, и как же мне было больно, Гектор, как больно! И днем, и ночью боль, из-за которой я не ела, не спала, а только хотела сдохнуть, и никакие таблетки и мази не могли заглушить ее…
Сорвавшись, я в голос зарыдала, проклиная себя за чудовищную несдержанность. Слишком долго во
