Санька вздохнул — вот и Анюте досталось, а она тут вовсе ни при чем.
— Ей бы, дурище, сознаться, что имела с тобой рандеву, и тут же бы ее оставили в покое, так она уперлась! А ее содержатель, узнав про допрос, весьма разумно поступил — сразу прислал в театр человека выведать правду. Ну и нашлась добрая душа. Девки-то молчали, отнекивались, а кто-то из фигурантов возьми и доложи про Платову и тебя. Так что и от полиции у нее неприятности, и от господина Красовецкого. Как пить дать — бросит! Ф-фу, все выложил! — и Никитин со смехом шлепнулся в кресло.
— Так, может, я уж могу в театр явиться? — спросил Санька. Он сильно беспокоился: одно дело пропустить утренние занятия и репетицию, другое — спектакль.
— А нет, побудь пока тут и ничего не бойся. Твой покровитель довольно силен, чтобы ты, выйдя вчера из театра фигурантом, через неделю вернулся туда первым дансером.
Санька окаменел с разинутым ртом. Стать первым дансером! Он понимал, что не так это просто — с его-то ростом. Но ведь есть сольные партии, для которых рост неважен — было бы мастерство. А он умеет хорошо крутить пируэты, красиво прыгает — длинные ноги раскрываются и смыкаются отчетливо, разве что с кабриолями иногда получается невнятная мазня да колено подводит — не в сторону глядит на прыжке, а вниз. Он знает выразительные позы и умеет их показать лучше кого другого из береговой стражи.
— Ничего более не вспомнил, сударь? — взгляд Никитина из веселого сделался острым, хохочущий рот — оскаленным.
— Нет…
— Жан, ты первым делом, я знаю, сюда прибежал, а тебя Келлер ждет с гранками, — сказал Никитин. — Ступай-ка к нему, сделай милость.
— Я перевел второе Оромасисово письмо, — похвалился Жан. — Скоро у нас будет запас философических писем.
— Ступай, ступай!
Когда Жан ушел, Санька, немного смущаясь, задал вопрос:
— Верно ли, что он будет издавать собственный журнал?
— А что ж тут удивительного? Он талантлив — это всем понятно. И есть покровитель, который даст ему денег на «Кабалистическую почту». Замысел-то изрядный, — отвечал Никитин. — Он весь Петербург переполошит. Подписчиков будет — поболее тысячи!
— Но он… он даже моложе меня…
— Да, ему еще нет восемнадцати, — согласился Никитин. — Ну и что же? Он богато одарен. Свою первую оперу он написал в пятнадцать лет. И он — а это важнее всего! — страстно желает трудиться! Я отродясь так ничего не хотел — вот разве что девок… ну и хлебного винишка… Но поговорим о твоей судьбе, сударь. Мы тут потолковали и решили — тебе надобно припомнить все, что связано с бедной госпожой Степановой. Все! Понимаешь? А я буду тебе помогать.
— Как?
— Разговаривать с тобой и записывать вся полезное. Келлер говорит — он не выдержит и запустит в тебя чернильницей. А я — разгильдяй и повеса, только посмеюсь, коли что не так… ты что, сударь?..
Санька не признался, что у него возникло острое желание за ехать Никитину кулаком в веселую физиономию.
Фигурант более, чем танцевальное, должен освоить другое искусство — сдерживать себя. Если среди береговой стражи возникнет безобразная склока, начальство разбираться не станет — всем штрафы назначит. Потому береговая стража, коли что, сора из избы не выносит и показывает вид, будто все более или менее благополучно.
А что фигурант Румянцев в одних чулках на сцену вылетел — так то его вина. Какие башмаки с дырками в подошвах? Нет никаких башмаков! Хоть весь театр обыскать — нет!
Санька отошел к окну. Там ничего не разглядеть — да это и неважно. Лучше видеть пустой мрак, чем эту глумливую морду…
— Не хочешь разговаривать? А найти убийц своей прелестницы хочешь? — спросил Никитин. — Ведь это — все, что ты для нее теперь можешь сделать! Вот тоже обожатель сыскался на мою голову…
— Черта ли тебе в моих бреднях? — буркнул Санька. — Вы бы лучше докопались, кто из наших был посредником и выманил ее в антракте за кулисы.
— А что, ее нужно было выманивать?
— В антракте ей положено сидеть в уборной и отдыхать. А коли она оказалась там — выходит, позвали?
— Так… И как же ее могли позвать?
— Почем я знаю! Словечко шепнули во время танца, это совсем просто, рукой знак подали… ну, коли у них было заведено в том месте встречаться…
— А раньше ты, сударь, за ней такое замечал?
— Раза два или три она, когда мы из уборной спускались, уже внизу была, — подумав, отвечал Санька. — Не мог же я в антрактах возле ее уборной околачиваться. Меня бы с женской стороны в шею погнали.
— М-м-м…
Не сказав ничего более, Никитин подхватился и выскочил из комнаты.
Санька нехорошо усмехнулся — удалось-таки выжить. Что за дом — один его постоянный посетитель взбесился от собственных талантов, другой так и режет по живому, по больному… Хоть беги от них прочь!
Он вспомнил про Бянкину, которая обещала по-всякому извернуться, но выручить из беды. На следующую ночь была назначена встреча с ее подружкой. А ведь она, Федька, придумает, как выкрутиться! И дурацких вопросов задавать не станет…
Санька редко испытывал к Федьке чувство благодарности, но сейчас, в одиночестве, он даже улыбнулся, вспомнив ее рябое личико. Ну, не красавица, но он видел ее ноги открытыми куда выше колена — и знал, что ног такой стройности не то что в театре, а во всем Петербурге немного найдется.
Может, Федька что-то важное заметила? Тогда-то, до убийства, никто не придал бы значения случайной краткой беседе Глафиры с кем-то из береговой стражи — ну, столкнулись за кулисами, обменялись словечком… хотя не в обычаях Глафиры такие разговоры…
И тут Санька понял, с кем она могла беседовать свободно, потому что с детства к этому человеку привыкла. Сенька-красавчик! Они же в одном классе обучались, их в пару ставили, они вместе были из школы выпущены! Не купчиха просила его об услуге, а сама Глафира! Вновь возникло желание поскорее увидеть Федьку и задать несколько вопросов — девицы по этой части глазасты, может, она как-то подсмотрела Глафирины с Сенькой встречи?
Санька даже вообразил, как неплохо бы привести Федьку в этот дом, где никто ехидными взглядами и злоязычием не помешает им беседовать.
Если бы можно было так дружить с Федькой, чтобы про то никто не знал! И чтобы сама она никаких брачных планов не строила… Ей-то, поди, уже пора, но ему-то еще рано!
Заглянул служитель, посоветовал ложиться спать и не жечь зря свечи. Санька так и сделал, сперва допив вино.
Во сне явилась Глафира… В простом светлом платье, серебристом и расплывчатом — не понять, где кончается ткань и начинается грудь. Молча смотрела и кивала. Во взгляде была любовь. Санька стоял совсем рядом, а прикоснуться не мог — она все отстранялась, уклонялась, а глаз не отводила. Санька сказал ей:
