Заглянул служитель, посоветовал ложиться спать и не жечь зря свечи. Санька так и сделал, сперва допив вино.
Во сне явилась Глафира… В простом светлом платье, серебристом и расплывчатом — не понять, где кончается ткань и начинается грудь. Молча смотрела и кивала. Во взгляде была любовь. Санька стоял совсем рядом, а прикоснуться не мог — она все отстранялась, уклонялась, а глаз не отводила. Санька сказал ей:
— А я бы тебя под венец повел.
Она вздохнула и улыбнулась. Он заговорил страстно, что-то обещал, о чем-то умолял, плакал, угрожал, жаловался, требовал, соглашался, но вспомнить наутро не смог ни слова — только сереб ристое платье и лицо.
Проснулся он поздно — видимо, хозяин дома не велел будить. И еще был в постели, восстанавливая в голове вчерашний ход мыслей, когда вошел Келлер.
— Лежи, сударь, лежи, — сказал он. — Что это у тебя вид такой ошарашенный?
— Я понял, кто ей записочки таскал! — выпалил Санька и изложил свое подозрение со всеми доводами.
— Резонно, — согласился Келлер. — Вот видишь, поразмыслил — и умозрительно нашел того посредника. Но мог ли он, заманив госпожу Степанову в темное место, убить ее?
— Сенька-то? Да нет…
— И за большие деньги?
Санька задумался. Красавчик был не самым зловредным в береговой страже, деньги ему доставались легко, делать ничего такого, что помешало бы повенчаться с купчихой, он не стал бы…
— Нет, нет… разве что по дури… его попросили ее выманить…
— А убивал кто-то другой?
— Может, и так…
— Семен, а дальше?
— Званцев.
— С купчихой, говоришь, живет? Кто такова?
Этого Санька не знал, хотя Сенькину любовницу видал — дородная, круглолицая, лет, наверно, тридцати пяти. Или больше — черт их разберет, когда они набелены и нарумянены. Дело было летом, купчиха нацепила шляпу необъятной величины — один лишь нос и торчал из-под нарочно нагнутых вниз полей.
— Какая у нее хоть торговля?
— Тонкое полотно, — неуверенно сказал Санька. — Сенька рубахами хвалился, дома шили из своего товара.
— А лавки где держит?
— Да в Гостином, поди… или в Апраксином…
Постучал служитель, принес Келлеру записку. Тот прочитал и хмыкнул.
— Послушай-ка, сударь… отчего бы и тебе не устроить свою судьбу? — вдруг спросил он. — Я дело говорю. Ты молод, собой хорош. Купчиха — это, конечно, моветон, да ведь есть и дамы… Давай-ка я введу тебя в приличное общество. Ты что умеешь кроме как ногами дрыгать?
Санька от удивления онемел. И впрямь — что он умел? Танцевать — да, отменно… В театральной школе учили и петь, и стихи декламировать, это таланты светские. А более, пожалуй, ничего, кроме амурных шалостей.
— Мои фраки будут тебе широки, никитинские — коротки… А вот что! Мы порядочный фрак у Жана возьмем. Сейчас я за ним пошлю. Ты при случае скажи — таланты талантами, а не мешало бы взять танцевального учителя. Вроде еще не толст, а медведь медведем. Со своей грацией он в свете наделает переполоху…
Келлер вышел, вернулся, опять вышел, опять вернулся. Очевидно, он был хорошим распорядителем — часу не прошло, как Санька, плотно позавтракавши, сидел, окутанный пудромантелем, отдавшись опытным рукам волосочеса, а на спинке стула висел Жанов фрак, поверх него — шелковые чулки. Тут же была и щегольская французская шпага.
— Ты, сударь, встретишься сегодня днем со своим покровителем, — сказал Келлер. — Он знает только по-французски, но очень умен. Он уже и теперь желает тебя поддержать, но встреча много значит.
Сам Келлер был одет, как те кавалеры, что смотрят спектакли из кресел партера. Чесать себе волосы он не велел, а натянул парик, изготовленный на модный лад.
Когда Санька встал и надел фрак, Келлер сам оглядел его со всех сторон, одернул, поправил полы.
— Поедем, благословясь. Коли Господь мои молитвы услышит — завтра тебе новый фрак закажем, со штанами, с жилетом, рубашек купим, исподнего. Шапку возьми, но не надевай, чтобы тупей с буклями не примять.
— Замерзну, — пригрозил Санька.
— Не замерзнешь.
И точно — не извозчик ждал у крыльца, а экипаж, прекрасная запряжка в шестерку вороных. Только герба на дверцах не было. Внутри, как оно и полагается в мороз, были и меховые полсти для ног, и переносная печурка.
Очень скоро этот замечательный экипаж вылетел на Невский. Санька глядел в окошечко и чувствовал себя довольно нелепо: вот и он не хуже тех вертопрахов, что безобразничают в партере, перекликаясь и хохоча во всю глотку во время представления, вот и он катит в завидном экипаже, но чем ближе загадочный покровитель, тем страшнее: неизвестно, как придется расплачиваться.
По ту сторону Невского Санька бывал редко — разве что когда возили на спектакли в Эрмитажный театр, да сам бегал смотреть комедии в Деревянном театре. Собственно, Царицыным лугом, где стоял Деревянный театр, столица с той стороны для Саньки ограничивалась, в Летнем саду на гуляньях он иногда появлялся, но что творилось за Фонтанкой — понятия не имел. Потому и не знал, у чьего дома остановился экипаж.
Когда лакей помогал раздеться, Саньке было неловко за старую шубу. Но неловкость кончилась, когда две хорошенькие девушки, в модных рединготах на английский лад, с длинным рукавом, весьма пригодным для русской зимы, и с большими косынками, уложенными на груди множеством пышных складок, пробежали мимо в анфиладу — и вдруг разом остановились, оглянулись, перешепнулись и пошли медленно, чинно, словно бы ожидая, что стройный кавалер последует за ними. Их юбки, укороченные настолько, что видна вся щиколотка, колыхались очень мило, однако балетного фигуранта не удивить зрелищем ножек в ажурных чулочках.
— Первая победа, сударь, — сказал Келлер. — Идем. Не будем заставлять почтенного господина дожидаться нас.
В анфиладе из трех частей собралось небольшое и веселое общество, звучала клавикордная музыка, дамы соперничали пестротой нарядов и звонкостью голосов. Келлер быстро провел Саньку в кабинет. Там сидел в штофных креслах господин в черном фраке, виду мрачнейшего, и играл с черной левреткой, кидая ей черную палочку.
Келлер поздоровался по-французски, поклонившись очень угодливо. Санька понял, что это и есть покровитель, поклонился еще ниже.
— Весьма достойный молодой человек, — оглядев его, сказал господин в черном. — Я рад, что в вашей компании появился артист. Именно его недоставало. Это отменная выдумка господина Ша.
В словах крылось какое-то загадочное ехидство. Затем он достал черный платок и весьма деликатно промокнул ноздри.
— Господин Румянцев счастлив будет служить вам, господин Мосс, — отвечал Келлер. — От него предвидится немалая польза.
