С тем же выражением, едва позволив холодно-любезную улыбку, она приняла свой гонорар, сунув его даже не в сумку, а в карман куртки так же небрежно, как если бы это была не хорошенькая зелененькая «евражка», а обесцененная деревянная «канарейка» с перманентно эрегированным Аполлоном. Затем Алена пожелала Терехову успехов в аргентинском танго и «вообще» и ринулась переобуваться, надеясь слинять из раздевалки прежде, чем «просто-напросто золотодобытчик» сменит танцевальные туфли на башмаки. Однако не удалось: входная дверь оказалась заперта, и охранник возился с ней как-то подозрительно долго… может, и не подозрительно, но все же долго. Терехов успел переодеться, спуститься и, конечно, немедленно предложил Алене ее подвезти.
Она, конечно, отказалась. Краски заката в небесах стремительно шли на убыль, но их оставалось еще вполне достаточно, чтобы они могли послужить вполне уважительным предлогом для пешей прогулки.
– Вы правы, — жизнерадостно согласился Терехов. — Закат — это прекрасно. Я так давно не смотрел на закат! Я с вами прогуляюсь, можно?
– А как же ваша машина? — вскинула брови Алена. — Вы что же, ее просто так бросите? Или вас ждет шофер, который будет ехать за нами на приличном расстоянии?
В голосе ее звучало нескрываемое ехидство, и Терехов надулся:
– Нет у меня никакого шофера. А машина… ничего с ней не сделается. Постоит, подождет. Я вас должен проводить. Обстановка в Ха… не самая благоприятная для прогулок красивых женщин в одиночестве.
Алена и бровью не повела в ответ на комплимент, даже дежурной улыбки не скроила. И словом не обмолвилась на тему, что и для брошенных машин обстановка в Ха может быть чреватой неприятностями… Просто пожала плечами и пошла себе по улице, не обращая внимания на тащившегося чуть поодаль Терехова и диву даваясь: что ж в этом человеке такого, что ее отодвигает от него? Она даже себе не решалась признаться в том, как царапнул ее по нервам посреди урока знакомый перепев «Дельфина», донесшийся из дальнего угла зала, где висел пиджак Терехова, и перекрывший скрипичные переливы оркестра Ди Сарли…
Терехов молча брел рядом. Алена вообще-то могла молчать хоть сутками, это ее ничуть не напрягало, так же, как и собственное пожизненное одиночество, но прочие люди — так называемые нормальные — они, как правило, болтливы, их долгое молчание начинает угнетать и пробуждает в них комплекс неполноценности. Она знала, что Терехов сейчас заговорит, и почему-то была уверена, что речь пойдет об успехах частников-золотопромышленников, однако он заговорил о другом:
– Знаете, я видел, как лягушки спать ложатся. Это было в начале ноября, на Хоре. Речка у нас тут есть такая, я дайвингом занимаюсь, причем люблю именно речной. Совсем другие ощущения, чем в жарких южных морях. Экзотичней всякой экзотики! На каракатиц и маргаритан маргаритифер, ну, так раковины жемчужницы называются, — мимоходом пояснил он, а Алена и бровью не повела, потому что она, как и положено эрудитке, отлично знала, что такое маргаритана маргаритифера. — Ну так вот. Погода была отвратительная, началась метель, ветер, я думал, не выеду обратно из полей, но все же полез в воду. Плавал часа два, пока не стемнело. Под водой тишь и благодать, да и прозрачность хрустальная, как будто в воздухе висишь. Кстати, лягушки, в отличие от рыб, не замирают при приближении дайвера, а сразу кидаются наутек. Так вот перед самым ледоставом они меняются, совершенно иначе себя ведут. Уходят в спячку: укладываются на остатки травы на дне и натягивают «одеяло» из опавших в воду и утонувших листьев. И что самое непонятное: они же воздухом дышат. И вот тут они человека подпускают вплотную. Пошевелишь сонную лягуху пальцем — не убегает, только под ковер из листьев глубже забивается.
Алена посмотрела изумленно. Подобные сведения в «обязательный набор эрудитки-интеллектуалки» не входили. Вообще она такого не знала, никогда не слышала и меньше всего ожидала услышать от Терехова.
«А он не дурак, — подумала с усмешкой. — Смекнул, что сильно напряг меня россказнями про свои прииски, и теперь решил подстелить романтической соломки. Надо же, как раскусил мою загадочную душу! Лягушки, кошки, собачки — кратчайший путь к моему оледенелому сердцу!»
Смешно, конечно, но чужой человек, который шел рядом и не знал, как подступиться к нашей настороженной, надменной героине, перестал быть ей чужим.
«Пожалуй, он не так уж плох, — подумала Алена. — И все же… скорее нет, чем да. То есть стопроцентно — нет. Интересно, захочет он еще урока? Как бы половчее отбояриться? Сто евро — хорошие деньги, но… Нет, другого урока не будет. А впрочем, зря я забеспокоилась, может, ему и самому больше не захочется».
Внезапно поднялся ветерок, тучи приволоклись бог весть откуда и закрыли догоравшее в медленном костре небо. Стало темно и неуютно. А Алена с Тереховым едва поднялись на улицу Серышева и перешли на противоположную сторону. До Алениного переулка оставалось минут пятнадцать ходу.
– Кажется, дождь собирается, — сказал Терехов. — Может, вернемся к машине?
Алена покачала головой:
– Да тут идти всего ничего. А вам и правда лучше вернуться, вдруг дождь пойдет — промокнете на обратном пути.
– Такое ощущение, что я вам страшно надоел, — буркнул Терехов. — А ведь я собирался вас уговорить провести со мной еще урок… например, завтра.
Алена растерялась. То есть настолько растерялась, что в голову не лезло никакое вранье. И в эту минуту она услышала жалобный детский плач.
* * *
Панкратов отдавал себе отчет в том, что Бычиха — не самый большой поселок, но и не самый маленький. И где он эту Катю искать будет, не зная ни отчества, ни фамилии ее, ни где она работает? Правда, внешность ее Елизавета Петровна описала очень впечатляюще. Ну и что, в милицию местную идти с этим портретом?
Идти в милицию Панкратову не хотелось. Именно поэтому он сначала проехался по поселку, приглядываясь ко всем высоким женщинам, но что-то никто из них на целую голову над толпой не торчал. Он остановил машину около одного санатория и прошелся по его территории, потом около второго (Бычиха славилась своими оздоровительными комплексами!), зная, что 60 процентов населения поселка работает не в одном, так в другом. Нигде никакой дылды с унылым выражением лица не мелькало. Вопросы, заданные в отделах кадров, не дали результатов. Отчего-то с Екатеринами — носительницами распространеннейшего в России имени! — в санаторной обслуге была напряженка. Их отыскалось только три, но все молодые, незамужние, бездетные, роста отнюдь не модельного. Наводящие вопросы тоже ни к чему не привели, хотя, по-хорошему, в таком маленьком поселке все должны были знать друг друга. Но Панкратов совсем не исключал, что кто-то из кадровичек нужную ему Катю все же знал, но не захотел знакомую (соседку, подругу, родственницу) сдать представителю пресловутых органов.
