— И Ван Рин приехал сегодня в Гудзон вместе с вами? — резко спросил он.
— Да, — ответила Миранда, — Мистер Ван Рин сопровождал нас.
Ее глаза с явным волнением посмотрели на часы, и она решительно направилась к двери.
Под влиянием минутного порыва Джефф схватил ее за руку.
— Мисс Уэллс, — серьезно начал он, — зачем вы остаетесь в Драгонвике? Разве вы не скучаете по дому и по своей семье?
Миранда вспыхнула от возмущения.
— Вы наглец, сэр! — воскликнула она, сбрасывая его руку, и, подхватив Кэтрин, гордо удалилась.
Недавно перестроенный Гудзон-Хауз на Уоррен-стрит предложил Ван Рину и его спутникам прекрасный обед. Их стол был установлен в углу обеденного зала с большими колоннами, и сам владелец бдительно следил, чтобы ни один смертный не приближался к таким важным особам даже близко, за исключением, конечно, трех озабоченно снующих официантов.
Миранда сразу же поведала Николасу о увиденном ей сборище противников арендной системы и о Смите Боутоне, но он отнесся к этому очень легкомысленно.
— Это всего-навсего детская истерика. Удивляюсь, как такой разумный человек, как Тернер, принимает в этом участие. Но скоро все это закончится. Я уже разговаривал с шерифом.
Он был не в том настроении, чтобы обсуждать неприятные проблемы, так же как и Миранда наслаждаясь этим чудесным днем. Он даже купил Кэтрин новую куклу и коробку с красками, а Миранде — позолоченный эмалевый флакон с нюхательной солью. И она и Кэтрин были в восторге.
День прошел слишком быстро. Миранде не хотелось возвращаться назад, да и Николас не особенно торопился. Они прошлись до Парад-Хилла, прогулялись по террасе у подножия Уоррен-стрит, где на досуге полюбовались восхитительным видом Гудзона, двух старых шхун и китобойных судов, что лежали рядом с доками. Скоро китов не останется вовсе, а через несколько лет по мирному берегу побегут, фыркая, поезда и покроют террасу сажей и искрами.
Но сегодня здесь были только отдыхающие — девушки в квакерских чепцах и скромных косынках, смеющиеся дети с обручами, которые они весело катали вокруг центрального фонтана, старики, вытягивающие ноги на живительном солнышке.
Миранда и Николас говорили мало, их обоих охватило нежное удовольствие. Николас, который так часто уходил в себя, в те дали, куда она не могла за ним последовать, весь этот день был с ней, откликаясь на ее восторги замечательным пейзажем, улыбающийся вместе с ней над шалостями детей.
Красное солнце скрылось за горами Кэтокилл, и с реки повеяло холодным ветром. Он вызвал румянец на щеках Миранды, растрепав при этом ее кудри и зеленые ленты на шляпке. Она поежилась. Николас взглянул на нее.
— Мы должны ехать домой, Миранда.
Слово «домой» он слегка выделил, и она не смогла сдержать горечи.
— Драгонвик не мой дом. Я живу здесь только из милости и еще… — она поколебалась… — потому что вы еще не отослали меня домой. Джоанна совсем не любит меня, — печально добавила она.
Они спускались по ступеням улицы, и хотя он взял ее за руку, это было такое легкое прикосновение, что она его даже не ощутила. Николас так долго молчал, что она даже испугалась. Ей не следовало так говорить, подумала Миранда. Может быть, он был оскорблен тем, что она посмела обсуждать его жену. Или, возможно, он счел ее неблагодарной особой, которая напрашивается на еще большую щедрость с его стороны. Это было бы ужасно.
Он проводил ее в ожидавшую карету, по-прежнему не произнося ни слова. Чувствуя себя совсем несчастной, она забилась там в уголок. Кэтрин зевнула и растянулась на сиденье напротив них. Две куклы и коробка с красками были крепко зажаты в ее руках. Миранда укрыла девочку каретным покрывалом.
Незаметно она бросила на Николаса умоляющий взгляд. В тени она с трудом могла разглядеть его профиль — тонкий орлиный нос с чуть подрагивающими ноздрями, упрямый подбородок. Несмотря на его молчание, ощущалось его настроение, что-то вроде сдержанного ожесточения, не имевшего внешних проявлений. День понимания вновь исчез, я она осталась в одиночестве.
Не успели они пересечь Стокпорт-Грик, как спустился вечер. Лошади пошли шагом. Масляные каретные лампы отбрасывали мерцающий неуверенный свет на пихты, обступившие дорогу. Они въехали в густой лес с таким труднопроходимым подлеском, что ветви царапали бока кареты. Миранда не могла больше выносить молчание.
— Вы сердитесь на меня, кузен Николас? — тихо спросила она.
Он повернул голову, но раньше, чем он смог ответить, резкий толчок вырвал их из их личных забот. В прежде тихом лесу вдруг неожиданно раздался странный шум, боевые крики и звуки рога. А над всем этим ритмичная мелодия флейты и барабана и вызывающие голоса, поющие песенку «Старина Дэн Таккер».
Карета оказалась окружена людьми в жутких ситцевых нарядах, громко орущих и ужасающе размахивающих вилами, копьями и дубинками. Одна из лошадей резко встала на дыбы, и карета остановилась.
— Разнесем ее вдребезги! — закричал одни из ряженых и тяжело ударившие вилы отскочили от крепкой кареты.
— Прекрати! Это не наш путь! — крикнул ему другой, тот что был в синей овечьей маске. — Долой ренту, Ван Рин! Вылезай из кареты, чтобы мы могли поговорить с тобой!
Николас уже выскочил из кареты. Хотя ее сердце бешено колотилось, Миранда не почувствовала страха. Несмотря на оружие в их руках, все это сумасшедшее сборище в детских масках и ситцевых ночных рубашках больше походило на комедийное представление, чем реальную жизнь.
— Все в порядке, дорогая, — успокоила она Кэтрин, которую шум вырвал из объятий дремы. — Спи спокойно.
Миранда под влиянием любопытства и желания быть рядом с Николасом тоже вышла из кареты.
Ван Рин подошел к обладателю синей овечьей маски, в котором признал лидера. Остальные угрожающе сомкнулись вокруг них.
— Ну? — спросил Николас, обращаясь к синей маске. — Что это значит?
Он говорил обыденным тоном, словно они находились на вечеринке в Драгонвике, и раньше, чем тот ответил, в круг ворвался высокий человек в розовом ситце с головным убором из перьев индейки и стал размахивать перед лицом Николаса факелом, крича при этом:
— Ты хорошо знаешь, кто мы! Мы индейцы! Мы вместе собрались на тропе войны, чтобы наказать несправедливость!
Глаза Николаса медленно поднимались с грязных, подбитых гвоздями сапог говорившего под окрашенной дома ночной рубашкой до сыромятного ремня, на котором висел крохотный рог. Наконец его глаза поднялись на неумелую боевую раскраску.
Николас презрительно скривил губы.
— Я не возражаю против ваших игр в индейцев, хотя они больше подходят детям. Только будьте добры представлять где-нибудь в другом месте — вы загораживаете дорогу.
