— Мне плохо.
— Всем плохо. — Клава села за стол, налила в стаканы кипяченой воды. — Держи.
К столу пересели с нар толстая молодая женщина, прозванная Оля-колобок, и две другие «дамочки» с опухшими лицами профессиональных пьяниц. Звали их Натаха-неряха и Людка-истеричка.
От входа потянуло холодным свежим воздухом. Распахнулась дверь, и появилась… Как бы назвать эту даму? Бронетранспортер выпуска семьдесят четвертого года, в дубленке и норковой шляпке. Маленькие глазки среди толстых щек, жирная темная помада и серьги, похожие на кукиш, с мелкими бриллиантами.
За дамой-бронетранспортером прошмыгнула мышка-норушка лет пятидесяти, в сереньком, потравленном молью полушубке из кролика.
— Новенькие, — констатировала мощная Хозяйка и села рядом с Клавой за стол.
Тут же в проеме между двумя отсеками встали сонные дитяти степей. Усилился запах нестиранных мужских носков, и я зажала нос.
— Вижу, с инвалидкой все нормально. — Цепко оглядев меня, Хозяйка перевела взгляд на Клаву. — Хорошая фактура, настоящая рабочая лошадь.
— Сама корова стельная. Ну, и какого хера? — Клава нахмурилась, обиженная оценкой. — Это где я? Это когда у нас вытрезвитель построили?
— Построили. — Бронетранспортер похлопала Клаву по плечу и повернулась ко мне: — Чего ты нос заткнула, пахнет тебе не так? А ты себя нюхала, синота пьяная?
— У них, — я показала загипсованными пальцами на ноги гостей из ближнего зарубежья, — носки неделю не стираны.
— Унюхала, алкоголичка недое… Хотя действительно. — Хозяйка взмахнула в сторону таджиков-узбеков сильной рукой. — А ну, живо носки переодеть, развонялись тут. Носки в пакет!
Переговорив на загадочном языке, трое парней зашли в свой закуток и явились через две минуты с довольным видом. На ногах красовались новые носки. Парень с бородкой держал пакет и намеревался отдать его даме, но та рявкнула в сторону Мышки:
— В печку! А ты, инвалидная, будешь сегодня дежурить по кухне. Оставляю тебе Мишу.
— Мне очень плохо. — Я взяла стакан и жадно допила воду, спорить не было сил.
— Кто-нибудь объяснит маразм ситуации? — Клава отработанными движениями вытерла размазанную тушь под глазами углом простыни. — Я хочу домой.
Не слушая Клаву, Хозяйка хлопнула по стулу рядом с собой.
— Катька, объясни.
Оказывается, Мышку звали Катькой. Она насупила бровки. Видимо, ей сказали, что при этом у нее умный вид. Ей соврали.
— Так вот, девочки. Вы попали на работу. Наша руководительница, Любовь Николаевна, ведет большую работу по излечению алкоголизма. Здесь вы проведете двадцать восемь дней. Это стандартный срок для вывода алкоголя из организма. Основной принцип лечения — трудотерапия.
«Дурдом! Маша, пора качать права! Тебя же потеряют и сойдут с ума от беспокойства!» — очнулся оранжевый голос. «Здесь миленько и оригинально, но действительно, пора уезжать», — заныл голубенький голосок. «Спроси, чем тут можно опохмелиться. А то помрем и не узнаем, что такое Багамские острова и как себя чувствует Аня», — заворчал голос цвета летнего болота.
— С похмельным синдромом будете бороться самостоятельно, кипяченой водой. Еда два раза в день, рабочий день — десять часов, — продолжила Мышка-Катька.
У меня не было слов, я просто онемела от наглого заявления.
— Мне здесь не нравится, пойду-ка я отсюда, — глухо добавила Клавдия, прикладываясь к общественному чайнику.
— Идите. Тундра, лесополоса, опять тундра. До города пятьдесят семь километров. — Катька с торжеством оглядела нас. — И минус пятнадцать градусов.
Что там еще говорила Мышка-норушка, я помню смутно. Села на первый ярус кровати, освобожденной Людкой-истеричкой — и задремала…
— Машка!
Я вздрогнула и оказалась в ярком пространстве тесной комнаты. Нужно было собраться и объяснить. Я же не могу здесь находиться, я ведь не алкоголичка. Просто у меня сотрясение мозга на всю голову и жизненные обстоятельства. Я протрезвею и больше ни-ни… до дня рождения Гены.
Цепляясь за стойку нар, я встала и посмотрела на свой гипс. Я чувствовала пальцы. Они не просто шевелились, на них можно было слегка опираться!
Не обращая внимания на шипение Мышки-Катьки, я подошла к мадам Бронетранспортер.
— Мне нужно в город, меня ищут. У меня друзья…
Дама обсмотрела меня с ног до головы.
— Кто ж тебя так измудохал?
— Жизнь меня так. Мне нужно…
— Не нужно. — Дама сняла зимнюю шляпку, под которой оказалась короткая прическа с вытравленными перьями. — Никому ты не нужна, не строй иллюзий. Все, кто сюда попадает, никому не нужны.
— Но меня действительно ищут…
Я собралась подробно рассказать о том, как сюда попала, но тут Катька-мышка подняла с пола пакет с грязными носками и, не знаю зачем, открыла его…
Больше объяснять я ничего не смогла. Тошнота шла даже не из желудка, она рвалась от самого низа, и я, сдерживаясь из последних сил, сшибая углы и ударившись головой о дверь, побежала в туалет.
Несколько секунд пробега я еще думала о быстрейшем освобождении организма и о возвращении к мадам Бронетранспортер. Если вовремя объяснить, она поймет… Но все мысли улетучились, как только я согнулась над унитазом.
Было больно, тошно и стыдно, но очистительные функции организма остановить невозможно, да и не нужно.
Еле отдышавшись, я добрела до раковины. Умывание, подмывание, полоскание себя до пояса. Времени ушло минут пятнадцать.
Вернувшись обратно в комнату, я застала только темного парнишку Мишу и Людку-истеричку.
— Люда, мне нужно в город, меня ищут…
— Забудь. — Людка терла грязной губкой пластик обеденного стола. — Мы сегодня дежурные. Нужно сготовить обед, подготовить продукты для ужина и убраться. Миша, чего сидишь? Тащи швабру и воду, будешь полы мыть!
— Люда! — Я пощелкала перед носом злющей зануды пальцами. — Ты меня слышишь? Мне нужно…
— Слушай, ты! — Людка бросила на стол грязную губку. — Ты мне тут ультиматумы не ставь! Тебе нужно — узвиздовывай отсюда! А мне нервы не мотай.
Я набрала воздуха для объяснения, но Людка-истеричка приставила к моему заживающему сломанному носу жилистый кулак.
— Я тебе врежу по поганому переломатому носу! Кровью зальешься! И сказок мне не рассказывай! У нас тут все сказочницы. Послушаешь, так всех ищут, всех любят, заботятся. А нету этого!
Людка так орала, так брызгала слюной и ненавистью, что я реально испугалась. Не собиралась она меня ни слушать, ни сочувствовать. А уж про «понимать» вообще можно было забыть.
Закрыв глаза, я досчитала до семи, сдерживаясь от ответной истерики, от бесполезной драки, от ало-белой пелены неразумной ненависти.
