— Я не нуждаюсь в твоих оценках своих поступков. Мала еще, чтобы судить! Я рассказал тебе это просто, чтобы не держать в душе тайн, не уносить с собой правду в могилу.
«Скажи лучше, дедушка, что решил пересадить своих скорпионов в мою душу и умереть спокойно!» — подумала я.
— Ладно, — дед уже полностью взял себя в руки. — Идите, мне спать пора!
Мы с папой поднялись со своих мест. Папа пожал деду на прощание руку, и они снова обменялись взглядами, которые я бы не смогла никак описать. Немного помявшись, я тоже подошла к дедушке Зине. Потом подумала, что, скорее всего, вижу его в последний раз, и обняла деда за старчески исхудалые плечи. Он вздохнул и пошелестел мне на ухо: «Спасибо…» — однако его взгляд, когда я разжала объятия, был суровым и даже немного надменным.
Мы вышли на улицу.
— Молодец, — сказал папа.
— Мы должны выкупить Гогена и отдать его Байгеру или его сыну. У него же остался сын?
У папы вытянулось лицо.
— Что ты несешь, Варька? Спятила? Господи, ты как твоя мама!
— Да, как мама! Звони своим приятелям, что занимаются скупкой краденого из России, пусть ищут этого Гогена!
— Это невозможно, — холодно произнес отец. — И попрошу тебя больше никогда не вспоминать об этой истории. Байгер давно умер, а его сын в тюрьме.
— Откуда ты знаешь? — удивилась я. Он же только сейчас услышал имя Байгера от деда.
Он поморщился и отвернулся. Мы все еще стояли у дома деда. Я собиралась стоять здесь, пока не услышу всю правду.
— Я не вчера родился, дитя мое! — в его голосе прозвучало раздражение. — Конечно, пришлось навести справки. Сначала выяснил, есть ли упоминание о «Натюрморте» где-нибудь за рубежом: в списках выставок тех лет, в газетах, среди критических заметок, в мемуарах. Оказалось — есть. Действительно, Гогеновский «Натюрморт» ушел в Россию, купил его купец Руднев. Потом я нашел дом Руднева, нашел список жильцов в то время. То есть я уже догадался, что картина была спрятана в доме. Труднее всего было вычислить, в чьей комнате нашли картину. Я пришел туда под видом страхового агента, стал предлагать людям застраховать свое имущество, интересовался, как давно здесь живут, говорил: вот надо бы подремонтировать вашу комнату… Чаще всего люди вспоминали, когда делали ремонт в последний раз. Да, а в комнате Семена Байгера жил уже только его сын. Он стал полным отребьем! Похоже, даже наркоманил. Мы поговорили с ним, я дал ему денег, и он рассказал, отчего умер его отец. Семен Байгер умер от сердечного приступа, когда узнал, что своими руками отдал чужому человеку целое состояние, заключавшееся в аляповатой, на его вкус, картине какого-то Гогена!
— Вот как! Значит, на нас еще и смерть человека. Мило!
— Перестань, прошу тебя! — рявкнул папа.
Я внезапно почувствовала, как волосы на затылке становятся дыбом.
— Папа, — прошептала я. — Папа! Это сын Байгера хотел меня убить!
Он уставился на меня с некоторым даже ужасом:
— Варюша, ты хоть лечение не бросила?
— Не у кого лечиться. — Я уже отвернулась и потопала к ближайшей станции метро.
Пришлось рассказать папе о Кострове и о том, что именно он был повинен в смерти мамы. О ее беременности я умолчала, а вот о связи между ними — не смогла. Вообще-то я хотела, чтобы все дошло до папы позже, потом… Такое желание было продиктовано как моей природной трусостью, так и осознанием силы удара, который нанесет папе это известие.
Мы разговаривали, сидя в моем номере в гостинице. На протяжении всего рассказа папа курил, вставал, садился, пил воду и упорно не смотрел на меня.
— Вот так, — закончила я. — Теперь будет суд, и там все будет решено официально. Ты можешь приехать и послушать разбирательство.
— Думаешь, могу?
Он стоял передо мной со стаканом воды в одной руке и с сигаретой — в другой. Наконец-то я видела его глаза, в которых плескалась боль.
— Папа, это надо было раскопать. Из-за мамы и из-за меня самой. Я не жертвенный баран, у меня своя жизнь, не хочу умирать, потому что кому-то так захотелось! Четыре раза я избежала смерти. Случайно. В известном смысле, у меня были четыре счастливых случая. Пятого может не быть. Я должна найти сына Байгера и спросить его, желает ли он мне смерти. И если желает, то я сделаю все, чтобы искупить перед ним вину деда.
— Если виноват дед, то почему же покушаются не на него, а на тебя?
Это был очень логичный вопрос, но мне показалось, что и это я могу объяснить:
— Просто дед совершил это ради мамы и ради меня. Мама умерла, а я осталась.
— Ладно, — папа решил, что дешевле будет согласиться со мной. — Ладно, найду тебе Байгера. Позвоню куда надо — и найду! Пока будешь жить со мной, в Москве. Может, ты и впрямь кому на хвост наступила?! С твоим-то характером! Кстати, кое-что о твоих делах я слышал. Ижевский мне рассказал, как ты вломилась к нему в кабинет и припечатала его головой об стол!
— Я извинилась перед ним. Думала, что из-за него погибла мама.
— Если честно, я подумал, что он слегка преувеличил. Я надеялся, что ты просто нахамила ему и это — результат твоего состояния.
— Да не сумасшедшая я! — Хоть справку бери о вменяемости! — Я искала убийцу мамы.
— Варя, нельзя же быть такой грубой! — Отец редко читал мне нотации, но всегда некстати. — Ты пойми, что мы живем не в лесу, а среди людей! Ижевский помог твоему мужу, относится к тебе по-человечески, а ты! И потом, — он перешел на тон ниже, — люди намного больше хорошего сделают для тебя, если с ними хорошо обращаться. Быть вежливой, уметь улыбаться — это женские методы! Так, все. Поговорили и решили: ты остаешься жить со мной, в Москве.
Я, обиженная внушением, некоторое время молчала. Ему бы мои обстоятельства! Отец тоже не собирался смягчать разговор. Наконец, мне пришлось открыть рот.
— В Москве жить не могу, — выдавила я из себя.
— Это еще почему?
— Тимур там…
— Он же собрался ехать в столицы, покорять мир!
— Нет, не сейчас. У него что-то не ладится… Я должна быть с ним.
Папа походил взад-вперед, поставил пустой стакан, затушил окурок в пепельнице и сел рядом со мной.
— А вдруг тебя хотят убить на самом деле? — его тон оставался недоверчивым. — Надо пойти в милицию, надо спрятаться. Как ты собираешься ходить по Гродину?
— Папа, — ответила я упрямо. — Я должна…
Он вздохнул и смирился. Мы решили следующее: я еду в Гродин и сижу целыми днями рядом с Тимуром. Папа разведает, где сейчас сын Байгера, и приезжает вслед за мной. Потом — посмотрим. Конечно, может показаться странным, что папа как-то мало испугался за меня. Только мне кажется, что он опять мне не поверил, несмотря на историю с Костровым. Да, Костров — преступник, нам это ясно, хоть и нет еще официального постановления суда, но он опытный психиатр, и его диагнозы никто, кроме меня, не оспаривал. К тому же милиция, точнее рыжий Пашка, считает, что все случаи со мной — попытки самоубийства. Я говорила как с пустотой. Мне не верил никто.
