— Ну-у… может, ты меня все-таки отпустишь? — Я прочистил горло.
— Ой… Извини.
Она спешно спрыгнула с меня и крепко закрутила крышечку бутылки, бросив еще один быстрый растерянный взгляд на мои ссадины.
— В любом случае, теперь намного лучше…
Я не мог с ней не согласиться, потому что смог хотя бы вдохнуть.
Настенные часы показывали уже второй час ночи, когда мы уселись за поздний ужин. Я на скорую руку соорудил какие-то непонятные бутерброды и мы с упоением слопали их за несколько минут в полном молчании — казалось, зверский голод был один на двоих.
— Блин, — Вика раздраженно убрала со лба нависающую челку. — Я не высплюсь.
В ответ на мой настороженный взгляд, просто махнула рукой.
— Я ужасно сплю на новом месте, — она сполоснула наши чашки и аккуратно расставила их на полочке. — К тому же, тут нет моей любимой теплой пижамы.
Я невольно улыбнулся, представив ее в чем-то махровом, безразмерном и мохнатом, такую уютную и теплую…
— Могу предложить только свою футболку.
Она как-то хитро прищурила глаза и кивнула, я смущенно потер бровь.
Через полчаса я лежал, разглядывая укрытый тревожными тенями темный потолок, в зале, на ужасно неудобном диване, по сравнению с которым моя старая тахта в рабочем кабинете казалась райским ложем. Интересно, сколько осталось до утра? Когда прозвенит мой громогласный будильник? Я уже и забыл, когда в последний раз чувствовал нечто подобное. Все тело ныло и болело, ссадины на лице все еще пекли, но при этом было так легко, будто я плавал в невесомости, не касаясь ничего из этого твердого грубого мира. Все, что я… нет, мы! — сегодня пережили, оставило во мне странный отпечаток какого-то возвращения юности. Говорят, что учителя никогда не стареют душой. У них это не получается потому, что, пребывая целыми днями среди детей, среди подростков, они просто не успевают стареть. Возможно, это учительское поверье действительно правдиво — конечно, я и так не был дряхлым стариком, когда впервые пришел работать в школу, однако сейчас, избитый, но довольный, я чувствовал себя втрое моложе и сильнее, чем когда высиживал каторжные долгие часы в душном маленьком офисе.
В спальне послышался какой-то шорох, я вздрогнул. С того времени, как из моей бывшей съемной квартиры съехала Катя, я отвык чувствовать и слышать другого человека в помещении рядом с собой. Я приподнялся на локте, вглядываясь в темный коридор, но окликнуть Вику не решился — мало ли, может, ей просто снится беспокойный сон. Я завел руки за голову и продолжил созерцать игру теней на потолке. Зря я подумал о ней… и о том, что она сейчас спит в моей футболке в моей же постели.
Постепенно веки становились приятно тяжелыми, состояние невесомости близилось к абсолюту и, кажется, отступила даже тупая ноющая боль в плече и боку…
— Кирилл, ты спишь?
Я мгновенно очнулся и снова вздрогнул, на этот раз так сильно, что сначала не понял, где нахожусь. Вика, завернутая в одеяло, сидела около моего дивана.
— Уже нет. Чего тебе?
Она опустила взгляд в пол, поежившись.
— Я это… я не могу там спать. Я боюсь…
— Чего?
Вика шмыгнула носом.
— Там скребется что-то постоянно… Какие-то шаги… и такое ощущение, что в комнате кто-то есть.
Я рассержено цокнул.
— Не выдумывай!
— Я не выдумываю! Это ты привык просто!
Я откинулся на подушку, схватившись за голову. Ох и ночка мне предстоит!
— И что ты предлагаешь? Давай я пойду спать туда, а ты будешь здесь.
Она нахмурилась, замотавшись в одеяло почти с головой.
— Какая разница! Мне будет страшно в любом случае, если я буду одна. У меня в комнате всегда есть кто-то живой. Дома — этот мелкий идиот, а у бабушки — хотя бы кот…
— Прости, что не обеспечил тебя котом.
Мы замолчали, я мучительно перебирал в голове варианты, как разместить ее где-то за пределами моего дивана, но в одной со мной комнате.
— Может ты… того…
— Э, нет! — Я сел. — Я не собираюсь спать в кресле, потому что тебе что-то чудится.
— Мне не чудится…
— Встань с пола. Простудишься.
Она крепче обхватила себя руками, но с места не сдвинулась.
— Я могу поместиться у тебя… тут… под стенкой. Я же маленькая… Места хватит!
— Нет, так не пойдет.
Вика обижено надула щеки, совсем как ребенок.
— Значит, я буду спать тут! На полу!
— Ты невыносима, — я закрыл лицо руками и, коснувшись распухшей губы, тут же пожалел об этом. — Вот как ты себе это представляешь? Ты хоть понимаешь, что это уже неприлично?!
Она вдруг отползла на небольшое расстояние, наградив меня испепеляющим взглядом.
— Блин, я не думала даже об этом… Какой же ты… все-таки…
Вика подобрала одеяло и, пошатываясь, неуверенно шагнула в темноту коридора. Я не знал, радоваться мне или огорчиться. С одной стороны, я избавился от такого опасного… нежного… красивого… интервента на мою территорию, но с другой — похоже, я ее обидел, особенно, если учесть ее специфическую фобию. Сон окончательно меня покинул. В полной тишине и бессильной злости я начал упорно считать розовых слонов.
— Кирилл!
— Ну что?!
— Скребется!..
Ну, вот что мне теперь делать?! Я коротко выдохнул и крикнул во тьму:
— Иди сюда уже!
Вика в мгновение ока прискакала в зал, сжимая в объятиях огромную подушку. Она нырнула к стенке, перепрыгнув меня так молниеносно, что только вздрогнул старый диван.
— Все, я сплю… — она устроилась поудобней, едва не спихнув меня на пол, и зажмурилась. Я не смог сдержать улыбки. В детстве, стараясь быстрей уснуть, я делал точно так же.
— Хорошо бы.
— И — да! Чуть не забыла… Спасибо!
Я угукнул, представляя, какая долгая, жуткая и бессонная ночь раскрывает мне свои объятия.
Минута, две, десять… Ее дыхание стало медленным и глубоким. Слоны никак не помогают. Еще десять минут. Такое ощущение, что глаз я вообще не закрывал — вижу ее постоянно. Во дворе остановилась машина, свет фар упал на настенные часы — полчетвертого утра. Я, борясь с неконтролируемым трепетом, все же решился повернуть голову влево. Вика преспокойно спала, утопая в моей пуховой подушке, ее губы немного приоткрылись во сне… Если она еще хоть чуть-чуть подвинется в мою сторону, ее волосы коснутся моей щеки. Что же мне с собой поделать?! Я все больше и больше испытываю к себе отвращение. Она ведь мне доверяет. Она ДОВЕРЯЕТ мне НАСТОЛЬКО, что, несмотря на свой страх и осторожность, смогла уснуть рядом со мной. В эту же секунду в мыслях мелькнуло, что моя внезапная страсть к этой девушке — чуть ли не какое-то болезненное извращение, сродни переживаниям Гумберта Гумберта. Только подумать: когда я выпускался из школы, она училась в третьем классе и была милой крохой с бантиками в косичках! Интересно, что бы я почувствовал тогда, если бы мне кто-то ее показал. Точно не то, что чувствовал сейчас. Вот об этом и следует помнить.
