— Ничего. Мы понимаем.
— Так жалко ее. Ужасно! Она была таким хорошим хирургом. И человеком добрым. Только… это между нами… ее мало ценили. И такое отношение задевало ее. Хотя внешне она не показывала этого. Со стороны она казалась покладистой, мягкой. Но… Люба была гордым человеком, с чувством собственного достоинства. Ей хотелось, чтобы ее ценили, признавали. — Баранова достала из кармана носовой платок и промокнула глаза.
— Она говорила вам, что хочет уйти с работы? — спросил Губарев.
— Да. Все время. Но это не так просто. Если бы было место, она бы ушла.
— А про то, что она хочет открыть собственную фирму, вы знали?
Баранова вскинула на Губарева глаза.
— Нет. Про это она мне ничего не говорила. Для этого ведь нужны деньги. Где Люба могла их взять?
— Что она рассказывала вам о своем бывшем муже? Лактионове?
— Люба говорила о нем с обидой.
— С обидой? — перебил ее Губарев. — Почему?
— Ну… понимаете, Люба считала, что судьба обошлась с ней несправедливо. Она тоже талантливый медик, но реализовать себя полностью не смогла. И она мне неоднократно говорила об этом. А ее муж сделал хорошую карьеру. Имя. Открыл собственную клинику. Люба немножко завидовала ему и говорила, что Коля — любимчик фортуны. Он не упускает своего.
— Людмила Викторовна, говорила ли вам Кузьмина о том, что собирается попросить денег у своего мужа для открытия собственной клиники?
Баранова несколько раз отрицательно качнула головой.
— Название «Велан» вам ни о чем не говорит?
— «Велан»? — она наморщила лоб. — Нет. Впрочем… «Велан» Да, вспомнила: это по-моему, название сибирской деревушки, куда Люба с Лактионовым в студенческие годы ездили отдыхать вместе с молодежной компанией. Велан, Веланы. Деревушка называлась — Веланы. Если я ничего не перепутала. Она так интересно описывала все это! Костры, гитара. Купание в студеной воде. Люба говорила, что они с мужем любили купаться в горных реках, холодных источниках. Она жалела потом об этом, так как считала, что именно по этой причине у нее впоследствии не было детей. Застудилась в молодости.
— А еще что-нибудь она говорила о Лактионове? « Его женах?
— Очень мало. О второй жене, не помню, как ее зовут, что она — стерва порядочная. А о последней… — Баранова запнулась.
— Говорите, — подбодрил ее майор.
— Неудобно как-то получается… Люба была хорошим человеком.
— Это ни в коей мере не бросает на нее тень, просто в интересах следствия нам нужно знать все. Тогда нам проще будет найти убийцу.
— Что она не заслужила того счастья, которое у нее есть, — сказала медсестра.
Губарев понял, что за этими словами что-то стоит. Но что — ему надо обдумать на досуге. В другом месте и в другое время. Не сейчас.
— Дело в том, — медсестра теребила носовой платок, — что Люба по-прежнему любила своего бывшего мужа.
Губарев поднял брови.
— Вы уверены?
— Не знаю. Мне так кажется. Она всегда говорила о своей молодости с горечью. Часто повторяла, что хотела бы прожить свою жизнь сначала. Тогда бы она не наломала дров.
Прожить сначала! Майор чуть было не присвистнул, но вовремя спохватился. Под этими словами расписались бы многие. Но — увы! Перекроить свои ошибки и воплотить несделанное не дано никому. И это — жестокий закон жизни.
— Были ли у нее знакомые, друзья? — спросил он.
— У меня сложилось впечатление, что нет. Она была очень одинока.
— Она что-нибудь говорила о своем брате?
— Почти ничего. Она стыдилась его. Он сильно выпивал одно время, даже зашивался.
— Какие-нибудь родные, кроме брата, у нее есть? Родители, племянники?
Родители давно умерли. О двоюродных или троюродных братьях и сестрах она никогда не упоминала. Если они и были, то между собой не общались.
— В каких словах она сказала вам о смерти Лактионова? Припомните, пожалуйста, это очень важно.
— Постараюсь. Я тогда дежурила. Она зашла ко мне в палату и сказала: Колю убили. Я спросила: кто, как? А она ничего не ответила. Потом, когда я позже спросила ее об этом, она пожала плечами и сказала: «Я ничего не знаю и говорить на эту тему не хочу». После были похороны. Когда она вернулась с них, то зашла ко мне и сказала: «Как странно встретиться со своей молодостью. Да еще при таких обстоятельствах».
— Вы хорошо знали Кузьмину, не заметили ли вы что-то необычное в ее поведении за последнее время?
Этот вопрос Губарев должен был задать вначале, но решил выстрелить им напоследок. И сделал он это интуитивно. Сам не зная почему.
— Мне кажется, что она стала более жесткой. Особенно после смерти бывшего мужа. — Баранова уже успокоилась и смотрела на Губарева прямо, не отводя глаз. — Знаете, как это бывает. Я наблюдала людей перед операцией. Они приходят сюда в подавленном настроении. Многие плачут, устраивают истерики. А потом приходит какое-то понимание, мудрость. Они смиряются. Становятся не плаксивыми, а твердыми, смирившимися с обстоятельствами. То же случилось с Любой.
— Как вы думаете — почему?
— Наверное, со смертью мужа оборвалось что-то очень важное для нее. То, с чем она жила долгие годы. Ей нелегко было принять это, но…
В комнату заглянула больная в длинном розовом халате.
— Людмила Викторовна, Правдину рвет после наркоза.
— Сейчас подойду.
— Спасибо, вы нам очень помогли, — сказал Губарев и попрощался.
— Все? — спросил Витька в коридоре. — Или будем беседовать еще?
— Пока нет. Что-то меня настораживает во всем этом. Вить.
— Что именно?
— Поговорим на улице. Не здесь.
На улице Губарев почувствовал приступ голода.
— Есть хочется.
— Ой, не говорите. Живот скрутило.
— Где бы бутерброд схватить на лету?
— Зачем же на лету? Можно в кафе зайти.
— И оставить там кучу денег?
— Не все же с грабительскими ценами.
— Ну, если ты найдешь такую закусочную… Когда они ехали на трамвае, мимо окон проплыло кафе «Кросс». Вид у него было непрезентабельный.
— Наверное, цены в этой забегаловке умеренные, — заметил Витька.
— Проверим. Сходим на остановке.
Им пришлось немного пройти назад, прежде чем перед ними возникло кафе «Кросс».
— Если не хватит денег, стреляю у тебя, — предупредил Губарев. — Ты втравил меня в эту затею, тебе и расхлебывать.
— Согласен.
Кафе «Кросс» навевало мысли о столовой среднего пошиба советских времен.
Даже пахло здесь не очень аппетитно: чем-то кислым и пережаренным.
— Амбре! — потянул носом майор.
— Значит, бабок хватит.
Внутреннее убранство кафе было простым, без затей. Квадратные темно-серые столы. Такого же цвета стулья. Белые занавески. Губарев сел за столик. Витька пошел за меню.
