«Привет.
Не хотела писать, но просто сегодня утром нашла вот это у себя в ящике. Очень странно, правда? Несмотря на то, что я почти ненавижу тебя, беспокоюсь сейчас совсем не о себе. Ведь, по сути, мне-то ничего не грозит — я уезжаю, и когда ты будешь читать это, мой поезд будет уже примерно за тысячу километров отсюда. Но я знаю, какой ты упертый, и поэтому прошу об одном: остановись. Хватит, Кирилл. Кто бы его ни убил, ничто не мешает ему выстрелить еще раз. От той правды, которую ты ищешь, наверное, никому уже не станет легче.
Вика».
Ощущая легкое головокружение от бесконечного количества информации, которую пытался переварить все еще не слишком отошедший от бессонной ночи мозг, я вытряхнул из конверта такое же письмецо, как достал из ящика пять минут назад.
«Вы оба не знаете, с кем связались. Девочка, тебе все еще дорога твоя голова?»
Итак, это не Спичка. Глупо было даже предполагать такое.
— Где Вика?
— Она уехала вчера вечером к бабушке в Беларусь, — Лиля водила носком ботинка по крошечному островку грязно-серого вчерашнего снега.
— Надолго?
Рыбакова молчала. Те несколько секунд ее молчания показались мне просто временной бездной, куда я упал и не слышал ничего, кроме собственного громогласного сердцебиения.
— Не знаю. Она была сама не своя, мы мало говорили. Точно не сказала. Думаю, до конца каникул… — она пожала плечами и вздохнула.
— А школа?
— Вика решит, что делать, после возвращения. Сейчас Алла Ивановна ее отпустила. По крайней мере, я так поняла. В общем, не знаю, что у вас там… но я никогда не видела ее такой нервной, как вчера… — Лиля подняла на меня грустный взгляд. — Ладно, я пойду уже. Извините за беспокойство, Кирилл Петрович.
Я хотел что-то ответить, но был слишком погружен в собственные мысли, так что только кивнул, продолжая разглядывать наклеенные в два ряда буковки. Что-то знакомое… это не газетный шрифт. Не журнал. Да что же это?..
Минуту спустя я вспомнил, что так и не поблагодарил Лилю за визит, но когда я вскинул голову, на залитой солнцем и сияющей льдом улице уже никого не было.
… Я завел руки за голову, с богемным видом развалившись на диване, и потягивал прямо из бутылочки минералку — мое тело медленно, но верно оживало.
Итак, убийца подал голос.
Значит, я на правильном пути.
А он знает о нашей истории.
И это означает, что кто-то докладывает ему обо всех перипетиях школьной жизни. При этом, скорее всего, написать письмо его вынудила моя близость к цели. Ну-ну. Я перебрал в уме нескольких возможных шпионов: Спичка, конечно, отпал сразу — он узнал о Вике только вчера ночью, когда письма уже были в ящиках. Остались Страхов и Метельский. Женька еще слишком маленький, да и вряд ли имел выход на Штыря лично. А вот Денис вполне мог испугаться моего допроса, или же — скорее всего — решил воспользоваться возможностью обменять услугу на свой долг. Ну что ж, так даже лучше. Это должно придать мне решимости, особенно теперь, когда до цели осталось каких-то несколько шагов, а Вика так далеко… Черт, Вика действительно чересчур далеко…
Почувствовав неприятное давление в груди, чтобы переключиться с томительно-печальных мыслей, я сел и раскрыл на коленях оба таинственных послания. Хм… Все же, эти письма оставляли несколько вопросов. Пожалуй, самый главный — почему именно так? В конвертах, чистенько… Не надпись на двери, не несколько бугаев в подворотне, а именно письма? Естественно, это вряд ли писал сам Штырь. Это писал тот, кто явно не желает, чтобы я к нему шел. Поэтому у этих писем вполне может оказаться положительный мотив. Возможно, кто-то просто пытается меня защитить.
Я прищурился, пристально изучая бумагу. При взгляде на нее меня все же охватывала тревога, и, если бы Вика осталась в городе, я бы ни за что не стал лезть к Штырю в гости. Но у меня, по сути, осталась одна-единственная ниточка, просто дар Ариадны, которая могла помочь распутать клубок этого страшного преступления. Я положил на алтарь правды столько усилий и времени, что при мысли сдаться теперь, не проверив и не попробовав, мой организм начинал отчаянно протестовать. Сейчас все складывалось наилучшим образом, не считая того, что мне придется придумывать, как подобраться к этому «бизнесмену» поближе, и при этом остаться живым и невредимым… Я зажмурился. Да, я пойду туда. Да, я это сделаю. Вика не права. От найденной истины легче станет, прежде всего, мне самому.
* * *
Интересно, я когда-нибудь в жизни думал, что добровольно, из собственного интереса, пойду в наркоманский притон? Но откладывать дальше некуда. И так неделю потерял… Уже и до Нового года не так долго осталось…
Я нервно ходил туда-сюда по комнате, бросая косые взгляды на балконную дверь, представляя, как здорово было бы очутиться на балконе, окутанным горьковатой пеленой сигаретного дыма — может быть, хотя бы перестали дрожать руки.
Когда я в тысячный раз представил себе, как заговорю со Штырем, мои внутренности опять начали сжиматься и подпрыгивать от страха. Ненавижу бояться! Слова путались в голове, некогда логичное начало беседы теперь было похоже на бессвязный детский лепет. Чем больше времени я проводил дома, в изматывающем ожидании, тем хуже себя чувствовал. Раз уж я взялся совершать неадекватные поступки, делать их стоит быстро. Пора. Точно пора.
Андрей рассказал мне, как и куда добираться, довольно подробно, но, если учесть, что искомая «хата» находилась в одном из самых заброшенных и отдаленных шахтных поселков, то на дорогу уйдет не менее получаса. Погода опять «радовала»: колючая «манна небесная», бросаемая ветром на большой скорости прямо в лицо, больно секла щеки и заставляла постоянно жмуриться. Я выбрался из дома около шести вечера, под покровом почти непроницаемой колкой тьмы, постоянно глубоко вдыхая морозный воздух, чтобы совсем не раскиснуть. Все отлично, все отлично. Кажется, при сотом повторении эта мантра наконец заработала, я даже бодро ухмыльнулся. Маршрутка с хлопающей дверью довезла меня до нужной остановки гораздо быстрее, чем я предполагал — итак, около пятнадцати минут седьмого я уже крутился в начале кривой заброшенной улицы, настороженно поглядывая на нужный мне объект.
Дом был ужасен. Нет, даже не так. Дом был ужасно отвратителен. Около ларька на углу раскачивался на ветру тусклый фонарь, его слабый отсвет падал на давно небеленые стены с обрушившимися углами, скошенную крышу, предназначенную теперь, похоже, совсем не для защиты от дождя, забитые досками окна. На первый взгляд, здесь давным-давно никто не жил. Но, притаившись за черным пучком веток одичавшей бузины, я увидел, как сквозь щели просвечивает безжизненный свет лампы-«экономки». Я сидел, не двигаясь, наблюдая, как к «хате» с другой стороны улицы направляется нескладный, лысоватый мужик с одутловатыми щеками и сгорбленной спиной. Его левая нога немного шаркала по земле, будто когда-то неправильно срослись поломанные кости или же она с рождения была длиннее правой. Он проковылял мимо меня, не заметив, и я почему-то вспомнил старый мультик про казаков, которые наблюдали, как на пирушку собираются черти. Спустя несколько минут из-за поворота появились еще двое. На этот раз мне удалось подсмотреть кое-что интересное. Один из них подошел к главной двери, которая со скрипом и невероятным усилием поддалась его натиску, второй же, удостоверившись, что товарищ благополучно попал в дом, поднял жестяную крышку подвала, забросанную старыми тряпками и прочим хламом, и, осмотревшись по сторонам, нырнул внутрь. Интересно, если этот подвал такой же, как в доме моей матери (что можно предположить, поскольку оба здания строились в одно время и были удивительно похожи по строению), то из него должен быть выход в жилое помещение наверху. Через пару минут парень вылез обратно и спешно удалился, унося с собой какой-то пакет.
