Я моргнул и сел, рассеянно почесав затылок.
— Ну, поговорить…
— Это я к тому, что говорить с ним как раз бесполезно, а иногда и опасно. Кир, ты серьезно думаешь, что Штырь каким-то боком помог ему самоубиться? — Спичка хмыкнул. — Да не стал бы он мочить этого вашего пацана с таким выпендрежем. Вот череп проломить — да. Машиной толкнуть… ну, там… не знаю… Но тут — явно баба его грохнула. Как оно там… по-французски… шерше, короче…
Кажется, в ту минуту я мгновенно протрезвел.
— Баба, говоришь?..
— Ну, или кто-то хочет, чтобы ты так думал… По нему, небось, девки сохли?
Я встал с дивана и, пошатываясь, прошелся по комнате. Дежа вю. Опять это чертово странное ощущение, что я пропустил нечто ключевое, нечто очень важное!
— Девки… девки… Подожди. Мне говорили, что Штырь прощает долги за… определенные услуги, что ли.
Спичка закатил глаза и неуверенно покачал головой.
— Ты думаешь, это кто-то из тех, кто ему торчал? Тогда может быть. Сам он вряд ли бы стал такое выдумывать, но у него там полно малолеток, которые могли так заморочиться…
— Вот видишь! Поэтому мне нужно с ним повидаться.
Мой приятель раздосадовано вздохнул.
— Он не станет с тобой базарить, я тебе отвечаю. И уж тем более — слушать какие-то дурацкие вопросы непонятно от кого.
Я помотал головой.
— Мне бы с ним один на один остаться… Я бы, наверное, смог…
Андрей, скептически изогнув бровь, пробормотал что-то так тихо, что я едва разобрал слова:
— Это можно устроить. Но тебе в таком месте делать нечего.
— В каком?
Его взгляд стал настолько тяжелым, что даже я не смог выдержать его дольше нескольких секунд.
— У Штыря есть хата за городом. Он там своих корешей частенько собирает. Но ты вряд ли туда попадешь… не говоря уже о том, что сможешь о чем-то его расспросить.
Я удивленно прищурил глаза.
— А ты откуда об этом знаешь?
Он молча уставился в окно. От внезапной догадки у меня неприятно похолодела спина.
— Андрюха, ты… ты нарик, что ли?
Спичка как-то неопределенно закачал головой и, поднявшись с дивана, распахнул форточку. В дождливую ночную тьму поплыли белые клубы дыма.
— Короче, я могу тебе показать, где это. Но не советую туда соваться.
Мне стало действительно страшно. Андрей Митяев, с которым мы сидели за соседними партами, устраивали дикие вечеринки на городской дискотеке, который единственным из моего окружения поддержал мою идиотскую идею проколоть бровь, который… С ним было связано так много моих детских воспоминаний и вот вдруг, в одно мгновение, он стал олицетворением всего, что пугало меня в одной только перспективе возвращения в родной город. Наверное, первое время он боролся, пытался найти хоть какой-то путь в жизни. Но потом просто похоронил себя заживо, за несколько лет превратившись в двадцатичетырехлетнего старика. Я подумал, что мои проблемы, по сравнению с его убогим существованием, действительно детсадовские. Но при этом жалеть его все равно никак не получалось. Все, что он сотворил сам с собой, — сотворил по собственной воле. И даже город здесь ни при чем.
— Давай.
Спичка присел назад, забрав с тумбочки карандаш, и неуверенно щурясь, чтобы линии получались более-менее разборчивыми, начал чертить что-то на салфетке. Потом минуты две он путано объяснял, как добраться в нужный район и что там говорить. Я рассеяно кивал, все разглядывая его, будто не видел тысячу лет, и потом, откашлявшись, произнес:
— И много из наших такими… стали?..
Он бросил на меня злой косой взгляд.
— Так, Сафонов… Заткнись. Не надо никого жалеть, со мной все в порядке. Я не нарик. Пару раз там было, со скуки… Просто не у всех столько мозгов, сколько у тебя. Не все могут учиться. И уехать куда-то. Поэтому я и удивился, что ты здесь. Видишь… жизнь такая, Кирюха.
Я покачал головой.
— Не жизнь. Только ты. Даже сейчас можно все изменить.
Он махнул рукой, опять откручивая бутылку.
— Что бы ты в жизни ни захотел, ты можешь осуществить. Может, тебе просто никто об этом не сказал… — произнес я, вдруг понимая, что протрезвел за пару минут от его признания. — То, где ты находишься сейчас, — это результат тех выборов, которые ты делал когда-то раньше. Ничего больше, ничего меньше, понимаешь? И то, сколько у кого мозгов, — совсем не показатель. Помнишь Кряка из параллельного?..
Он угрюмо кивнул, его губы презрительно изогнулись. Еще бы ему не помнить! Это ведь Спичка гонял его по всему району, играл его портфелем в футбол и вешал его в раздевалке на крючок в застегнутом пальто…
— Так вот он сейчас живет куда лучше, чем мы с тобой… У него пара магазинов и маленькая овощная база. И не потому, что у него мозгов больше или были лучше стартовые условия. Блин, у него же и отца не было… как у меня… Наверное, он просто как-то понял, что хуже уже точно некуда. В этот момент он сделал выбор, Спича…
Он все еще молчал, за глоток осушив еще одну рюмку. Я отставил свою в сторону.
— Ясно. Чего ж ты тогда не работаешь там, где хочешь, где твоя машина, яхта, дача на Канарах? Что же ты тогда тут делаешь со своей теорией, а?
Я пожал плечами.
— Видимо, прохожу пропущенные уроки… Общаюсь с теми, с кем должен был познакомиться. Или выполняю то, что никто другой кроме меня выполнить не может.
Мы допили и доели все, что принесли с собой, и до утра, благо, что вчера была пятница, сидели молча, глядя пустыми глазами в тихо шуршащий телек. Конечно, при желании Андрей запросто найдет меня, если захочет поговорить. Но при этом у меня оставалась только призрачная надежда, что мои слова хоть как-то его зацепили. Спасти можно того, кто хочет спастись. И мне пора бы уже научиться не принимать так близко к сердцу чужие нравственные катастрофы. Но я никогда не умел оставлять «работу» на работе и до сих пор, как в детстве, упрямо верил, что могу хоть как-то изменить мир.
* * *
Удивительно, но подъезд, в котором находилась моя теперешняя квартира, в детстве меня по-настоящему пугал. Это место было темным, сырым, а еще соседи, как назло, методично закрывали щели в разбитых стеклах картонками вместо того, чтобы вставить новые. Когда я только вернулся сюда, я попытался было пустить в пролеты лестницы больше света, но местные умельцы из нашей школы буквально через неделю выбили стекла каштанами, играя во что-то во дворе.
Вот и сейчас… я медленно поднимался по скользким ступенькам… шаг за шагом, вцепившись в тонкие железные перила до белизны пальцев. Голова кружилась, все вокруг приобрело нечеткие, дрожащие очертания, отчего даже подташнивало. Не доходя всего несколько метров до моей лестничной клетки, я вдруг остановился, понимая, что вокруг рушится мир — не в переносном, не в метафорическом смысле… Мне показалось, что от увиденного я вполне могу сойти с ума.
