Некоторые люди были ранены. Я видела неумело перевязанные тряпками руки, головы. Но какие ж то были грязные и убогие повязки! У некоторых людей кровь засохла ручейками на лице и руках. Сквозь рваную одежду виднелись синяки и ссадины. Но почти все, кого я встретила, передвигались без посторонней помощи и уходили от места катастрофы своим ходом.
Мимо меня прошли человек тридцать. Те, кто спасся. Я не могла реально оценить, много это или мало, потому что не знала, сколько домов пострадало. Я не сомневалась, что есть тяжело раненные и погибшие. И, судя по разрушениям, их в разы больше, чем тех, кто выжил.
Но я решила себя не накручивать. Вполне возможно, что ситуация не столь безнадежна. Однако нужно спешить, потому что при оползнях и обвалах многим пострадавшим требуется немедленная помощь хирурга, впрочем, как и психотерапевта, способного вывести их из шокового состояния.
«Оля! Быстро! Быстро! – лихорадочно подгоняла я себя. – Надо непременно найти Шалико! У него бинты, лекарства… Наверняка он тоже ищет меня…»
Я с трудом миновала очередной завал. И тут увидела людей, которые разбирали развалины дома. Обитая старым железом крыша провалилась внутрь, а от дома остался лишь угол стены высотой метра в полтора и горы камня, с остатками штукатурки на нем. В воздухе витало облако пыли, и люди копошились в нем, передавали по цепочке камни, из которых сложили приличную горку чуть вдалеке. Где-то работал двигатель то ли бульдозера, то ли трактора. Тяжело работал, с надрывом. Кашлял и захлебывался от напряжения. Чуть дальше мелькала стрела подъемного крана. И там суетились люди. Но их было ничтожно мало, зато развалины занимали все видимое пространство. Причем некоторые дома просто развалились, как карточные домики. Другим, и таких было большинство, повезло меньше – сель поглотил их, как большая рыба глотает малую.
Люди работали на тех развалинах, которые оползень пощадил, зацепив лишь по касательной. Понятное дело, здесь хотя бы имелся шанс отыскать живых людей под завалами. Или трупы, чтобы похоронить по-человечески. Но основная масса селевого потока прокатилась по Члоу с востока на запад, отрезав друг от друга северную и южную части поселения. Глина под солнцем уже подсохла, еще через час она превратится в камень. И грязный поток станет саркофагом для жертв чужих алчности и скудоумия.
– Оля? – раздалось откуда-то сбоку.
Я с трудом повернула голову.
– Жива?
Легкий на помине Шалико, еще более грязный, с застывшей кровяной коркой на лбу, подобрался ко мне, перепрыгивая с камня на камень, и протянул руку.
– Пошли! Пошли! Вот все обрадуются! Николай сказал, что ты попала под обвал.
– Николай? – опешила я. – Он не погиб? Я видела, как унесло машину!
Шалико едва заметно ухмыльнулся.
– Ему повезло. Я возвращался той же дорогой. Он пытался снять с ноги шину, запутался в бинтах. Я тащил его в «Ниву», а он вырывался, орал: «Там Оля! Оля!» Но оползень уже покатился с горы. Грохотало, как у нас в армии на учебных стрельбах. Ты бы видела, как мы удирали! Все стекла в машине камнями посекло.
Я только покачала головой, отказываясь верить. Перед глазами до сих пор стояла жуткая картина, как разъяренная стихия сметает все на своем пути, как подбрасывает машину, словно огромный тюлень добычу, а затем ловит раззявленным ртом…
– Что с твоими? – спросила я.
– Слава богу, все живы! – Шалико поднял руки к небу. – Обрушился только второй этаж, из дерева, а первый, каменный, выстоял. Отец свою черкеску потерял. Горевал сильно. Она ему от отца досталась.
– Я рада за тебя, Шалико, – сказала я, перебираясь через огромный бетонный блок с торчавшей из него арматурой.
Моя одежда тоже посерела, словно меня весь день катали в известковой пыли, на зубах скрипел песок, а по щекам тек пот и скапливался над верхней губой. Вряд ли кто вокруг сумел бы заподозрить, что еще три-четыре дня назад я и шага не могла ступить без утреннего душа, макияжа, маникюра, педикюра и прочих радостей уважающей себя женщины. Но здесь, на этих руинах, мое чистое лицо выглядело бы, наверное, неприлично.
И опять вспомнилась бабушка. Вернее, ее сосед – Яков Залманович. По вечерам он приходил к бабушке почаевничать. Вся его многочисленная семья давно переселилась в Израиль, но сам Яков Залманович был невыездным по причине чисто уголовной. Будучи казначеем местной синагоги, он крепко проворовался, и хотя возбуждать дело почему-то не стали, выехать с Украины старик не мог. Как я теперь понимаю, соплеменники, узнав о проделках бывшего казначея, просто не пускали его в святую землю. Хотя сам он делал важный вид и шепотом сообщал, что это происки арабов, которые видят в его лице – надо сказать, изрядно морщинистом и одутловатом – серьезную угрозу своей подрывной деятельности. Он так и говорил: «Уггозу своей подгхывной деятельности…» А, завидев, что я кручусь перед зеркалом, старик качал головой и, причмокивая, восхищался: «Цагхевна, настоящая цагхевна! Будь Яша молодой и гхасивый, он бы тебя на гхуках носил. Но Яша сейчас больной и плешивый, – тут Яков Залманович умильно улыбался бабушке, – и никому, гхоме тебя, Тося, не нужен!» Сосед всхлипывал и сморкался в большой клетчатый платок.
Вот интересно: в минуты отчаяния я почему-то первым делом вспоминаю бабушку, а не родителей. Вероятно, потому, что она единственная не стремилась воспитывать меня по своему образу и подобию…
Наконец мы преодолели еще одну, разрушенную чуть ли не в пыль усадьбу. Далось это нелегко. Я сильно ушибла колено и сбила локоть. В голове у меня вновь было пусто и легко, словно в ней осталась только одна извилина, которая помогала двигаться по прямой. На большее извилина была не способна. Главное, она не позволяла сосредоточиться. Все же я напрягла остаток разума, и тут же вспомнила главное. То, что вызывало тревогу.
– А Сырма? Почему ты молчишь о Сырме?
Шалико остановился.
– Николай сказал Зурику, брату Сырмы, привести Домбая. Пес обучен находить людей под лавинами. Нашел уже пятерых живых в завале. Лает, лапами камни скребет. В общем, мы слышали голос из дома Гочи. Слабый-слабый. Но, может, это не Сырма, а Софико, ее бабушка.
– Получается, ни Сырму, ни бабушку до сих пор не откопали?
Шалико отрицательно покачал головой.
– Их сильно завалило. Николай говорит, удивительно, что кто-то выжил.
– Как давно они под завалами?
– Часа четыре, наверное!
– Да-а? – только и сказала я.
При подобных катастрофах особую опасность представляет то, что пострадавшие долгое время находятся под руинами, камнями, поваленными деревьями. У потерпевших со сдавленной травмой ног или рук, пробывших под завалами больше двух часов, возможна ампутация раненой конечности. И хорошо, если такая беда обошла Сырму. Едва шевеля губами, я начала читать про себя молитву «Всех скорбящих радости», которой меня научила бабушка.
