Никто не знает о том, что за неприметной дверцей туалет! Никто, кроме тех, кто работает в больнице! Курсанты и студенты и те не знают, таскаются по своим надобностям на первый этаж, в «общественный»!
Значит, если Долгов найдет там нечто подходящее, чем можно было бы ударить по голове, человек, который это сделал, знал, что там именно туалет.
Чертовы пробки! Как можно так медленно ездить?! Права Алиса, пока доедешь, с ума сойдешь, лучше на метро!..
Долгов вытер пот с виска.
Но если дело обстоит так – а это возможно, вполне возможно! – выходит, кто-то из своих ударил по голове Катю?! Но зачем?! Зачем?! И как это может быть связано с Евгением Грицуком?! Или никак и не связано, просто Долгов все придумал!?
И если Грицук умер своей смертью – хотя с сердцем у него все было в порядке! – почему Андрей Кравченко, кажется, именно так его зовут, уверен, что это он его убил?!
На Тверской было посвободнее, и Долгов долетел до Ленинградки в два счета. Он очень спешил, приткнул машину не на обычное место, а почти к больничному крыльцу, где никогда не останавливался, и даже выругался себе под нос, когда кто-то окликнул его по имени:
– Дмитрий Евгеньевич!
Человек, который медленно подходил к Долгову, был ему смутно знаком.
– Извините меня, пожалуйста, я сейчас совсем не могу разговаривать!
– Моя фамилия Кравченко, – сказал человек совершенно спокойно. – Это я вам звонил. Вы меня спасли после аварии. Помните?
Долгов смотрел очень внимательно и так, на первый взгляд, ничего не определил – обычный парень, симпатичный даже, не сумасшедший, глаза спокойные и вполне… мыслящие.
Так его учитель, профессор Потемин, определял студентов.
– Он может хоть пять троек за коллоквиум получить, – говорил Потемин, – все равно я его не отчислю! У него глаза мыслящие! А другой может, как попка-дурак, наизусть барабанить, а в глазах-то пустота! Марианская впадина! Вот из таких-то барабанов и не выходит ничего! Врач должен сомневаться, думать, вот тогда он настоящий врач!
С тех пор Долгов всегда старался смотреть людям в глаза – и студентам, и не студентам! – все проверял, «мыслящие» они или нет!
– Я, собственно, вас не задержу, – неторопливо продолжал мужчина с «мыслящими» глазами. – Мне бы поговорить только. Мне жена сказала, что она передачу по Первому каналу видела, а там как раз про этого… урода, Грицука, говорили! И говорили, что врачи виноваты в том, что он умер! Я решил вам объяснить, чтоб вы знали, это я виноват, и больше никто.
– Понятно, – согласился Долгов, которому ничего было не понятно. – Тогда давайте пойдем ко мне в кабинет, и там вы мне все расскажете. Или хотите в машине?
– Нет, – твердо сказал Андрей Кравченко. – В машине не хочу.
Почему-то он был уверен, что Долгов не позовет его в свой джип, а в собственной машине, где валялись игрушки необыкновенной Дашки и на заднем сиденье лежала пустая бутылка из-под воды, из которой пила жена, с горлышком, густо измазанным красной помадой, разговаривать он не мог.
– Пойдемте со мной. – Долгов быстро прошел через турникет, кивнул охраннику и двинулся в сторону второй хирургии. Андрей Кравченко от него отставал, и приходилось профессору все время приостанавливаться, поджидая его.
На ходу Долгов достал телефон:
– Мария Георгиевна? Это Дмитрий Евгеньевич. Как у вас дела?
– Все нормально, – неожиданно веселым голосом ответила заведующая реанимацией. – Если вы про Екатерину Львовну, то ей значительно лучше! Я даже думаю, что завтра мы ее снимем с тяжелых препаратов и она уже будет более или менее адекватна!
– Тяжелые – это какие? – осведомился Дмитрий Евгеньевич и приостановился, дожидаясь Кравченко.
– Да зачем вам, дорогой мой? Вы все равно в них не разбираетесь!
– Я разбираюсь, – пробормотал Долгов.
– Ну, это нам известно, – парировала Мария Георгиевна, и Долгов отлично понял, на что она намекает.
Случилась у него такая история, после которой вся реанимация только и делала, что «намекала»!..
Был длинный день, и как-то все сразу навалилось одно за другим! Сначала он удалял почку, потом толстую кишку, вне плана, потом матку – это уже гинекологи попросили, что-то они сомневались, и нужно было помочь. Дмитрий Евгеньевич помог. Напоследок ему привезли еще и геморрой, и пришлось делать и его, хотя, как правило, он геморроями не занимался. Когда Долгов вышел из операционной, оказалось, что уже семь часов вечера и за окнами простирается полярная московская зимняя ночь.
– Дмитрий Евгеньевич, – сказала ему едва державшаяся на ногах Мария Георгиевна, когда они мылись, чтобы наконец-то выйти из операционной. – Ну, кишка, почка, матка, все понятно! А зубы вы не дергаете?..
Долгов захохотал так, что уронил мыло, и с тех пор ему при каждом удобном случае поминали его «универсальность» – только, и вправду, зубы не дергает!..
– Короче говоря, если захочешь, можешь завтра утречком ее навестить и даже поговорить, – продолжала Мария Георгиевна, называя его на «ты», что редко с ней случалось. – И еще, вроде бы Терентьев хотел тебя видеть.
– Вроде бы или хотел?
– Ты позвони ему, – душевно посоветовала заведующая реанимацией. – Он ведь тоже… нервничает.
– И я нервничаю, – сказал Долгов и опять приостановился, чтобы подождать Кравченко, собиравшегося каяться. – Мы все нервничаем!
– Ах, Дмитрий Евгеньевич, – заключила заведующая. – Не умеете вы людей жалеть и понимать! И прощать!
– Я не умею?! – поразился Долгов.
– Не умеете, – сказала она то ли с восхищением, то ли с осуждением. – Всегда вы точно знаете, что хорошо, а что плохо!
– Ничего такого я не знаю, – отчеканил Долгов довольно жестко. – Я к вам зайду сегодня, Мария Георгиевна. Я уже в больнице.
А может, она права? Может, с ним на самом деле невыносимо? Может, он живет как-то неправильно? И если так, что же нужно немедленно в себе поправить, чтобы начать жить правильно?
Была у него такая черта – он не умел заниматься самоуничижением просто так. Ему нужны были конкретные действия, ведущие к конкретным результатам! Он забывал покупать цветы Алисе, а потом понял, что ее это обижает, и с тех пор стал покупать к месту и не к месту, неважно! Главное, что он понял, в чем проблема, и решил ее. Ну несколько слишком хирургически решил, но хоть так!..
– Проходите, пожалуйста! – Долгов пропустил Кравченко в кабинет, вошел следом, заняв сразу очень много места, протиснулся на свое кресло за столом, скинул хирургическую шапочку, которую, должно быть, забыл здесь в прошлый раз, разгреб какие-то бумаги, чтобы было куда положить руки, снял трубку с больничного телефона и сунул ее к себе в карман.
