Федеральное шоссе 17 Южной Каролины было плохо освещенной, узкой и опасной трассой, печально известной своими многочисленными дорожными авариями. И все же Элиза заметно расслабилась, как только Саванна осталась позади. Она подобрала ноги под себя и развернулась к нему. Он заметил, что она дрожит.
— Тебе холодно? — спросил он, не веря своим глазам.
— Включи, пожалуйста, печку.
Он включил. Хотя сам обливался потом. Она прислонилась щекой к подголовнику. Он чувствовал, что она разглядывает его профиль, но не отрывал глаз от бегущей навстречу дорожной разметки. «Дворники» отчаянно боролись с мощными струями дождя.
— У тебя ведь могут быть неприятности? — спросила она.
— У меня уже полно неприятностей. Они начались, когда я ушел из морга, зная, что это не ты.
Она долго молчала. Потом сказала:
— Они начались гораздо раньше, Дункан.
Когда он набрался смелости взглянуть на нее, она спала.
Она спала всю дорогу, даже когда он наконец затормозил. Он погасил фары и вышел. Дождь немного поутих. Посыпанная устричными раковинами дорога заскрипела под его шагами. Когда он открыл дверцу с ее стороны, Элиза встрепенулась.
— Приехали.
Она выпрямилась и заморгала:
— Куда?
— Я вымокну.
— Ой. Прости. — Она неуклюже вылезла, мешали наручники. — Чей это дом?
— Принадлежал моей бабушке.
Небольшой дом стоял на сваях, чтобы не затопило. Он помог Элизе подняться по деревянным ступеням.
— Осторожно, они скользкие.
Достал ключ из-под цветочного горшка, где он всегда хранился, открыл дверь и придержал, чтобы Элиза смогла войти.
— Когда бабушка умерла, он перешел к моей маме, — сказал Дункан. — Но мама однажды чуть не утонула, когда была маленькой, и теперь боится воды, если ее набирается больше, чем ванна. Иногда папа приезжает порыбачить. Я могу бывать здесь, когда вздумается, но делаю это редко.
— Почему? Он замечательный.
— В темноте. А днем ты увидишь рассохшееся дерево, облупившуюся краску, ржавые петли. Он стоит почти на воде, так что следить за ним — целое дело.
Когда он зажег настольную лампу, Элиза с улыбкой смотрела на него:
— Ты любишь этот дом.
Ее тихая проницательная улыбка, тон голоса придали моменту какую-то нежную интимность. А сейчас было совершенно неподходящее время для нежностей.
— Я часто проводил здесь лето, — отрезал он.
Она подошла к ближайшему окну, раздвинула занавески и выглянула.
— Где мы?
— Леди-Айленд. Вон там Бофорт.
Большая часть находившегося по ту сторону города была погружена в темноту, только несколько огней мигали сквозь дождь, отражаясь в неровной поверхности канала, отделявшего город от острова.
Она отвернулась от окна и принялась разглядывать комнату.
— Он маленький, — сказал он чуть враждебнее, чем хотел. Он вспоминал особняк, в котором она жила с Като Лэрдом. — Кухня, — указал он. От жилой части ее отделяла только перегородка из мебели. — Там пусто. Я съезжу за едой завтра. Спальня. Ванная там.
Она подошла к двери в спальню и заглянула. Повернулась и указала на пианино. В такой маленькой комнате оно казалось огромным и важным.
— Бабушкино?
— Она любила играть. То, что у меня дома в городе, тоже принадлежало ей.
— А ты играешь?
Он услышал, как отвечает «иногда», и вдруг понял, что впервые признался в этом публично.
Она посмотрела на него, потом спросила:
— Кто-нибудь будет тебя здесь искать? Он покачал головой.
— Даже детектив Боуэн? Он снова покачал головой.
— Ты кого-нибудь приводил сюда?
Никого. Но он не хотел, чтобы она об этом знала. Она и так уже узнала о нем много личного, что в данных обстоятельствах было излишним.
Чтобы дать ей и себе это понять, он выдернул из розетки телефонный провод чуть более энергично, чем следовало. Затем обмотал провод вокруг телефона.
— У тебя есть мобильный?
— Он остался в сумочке.
— За десять дней…
— Дункан, мне некому звонить. И потом, если бы у меня был телефон, ты бы его почувствовал, когда меня обыскивал.
Когда он к ней прикасался. При этом воспоминании Дункан решительно повернулся и вышел, унося с собой бабушкин телефон. Он прогрохотал по ступенькам к машине, запер телефон в бардачке и достал с заднего сиденья сумку. Когда он вернулся, Элиза стояла возле двери в ванную.
— Я не могу… — Она подняла руки в наручниках.
Он расстегнул замок и снял наручники. Она поблагодарила, зашла в ванную и закрыла дверь.
Он поставил сумку на пол и расстегнул «молнию». Быстро зарядив лежавший в ней пистолет, он положил его сверху на шкафчик для безделушек, к самой стене, чтобы Элиза его не заметила. Чтобы достать его, ей понадобилось бы встать на что-нибудь.
Когда она вышла из ванной, он бросил ей шорты и футболку. Она поймала двумя руками.
— Переодеться тебе не во что, а ты вся промокла. Я решил, что спать в этом тебе будет удобно.
— Спасибо.
— Не за что.
Он зашел в спальню, достал из шкафа стеганое одеяло и подушку, принес в гостиную и швырнул на диван. Снял ботинки.
— Я отрубаюсь.
— Если хочешь спать на кровати, я отлично устроюсь на этом диване, — сказала она.
— Чтобы на меня набросился призрак бабушки? — Он покачал головой. Она улыбнулась; но когда увидела, как он смотрит на нее с другого конца комнаты, улыбка сбежала с ее лица.
— Разве ты не будешь расспрашивать меня о Като и Савиче?
— Утром.
— Много придется рассказывать.
— Утром.
— Ладно. Утром я все объясню. Спокойной ночи. Она пошла в спальню, но он ее остановил:
— Элиза?
Впервые он назвал ее по имени; это оказалось неожиданным для них обоих.
— Я должен это знать, — сказал он. — Если ты соврешь, я это пойму.
— Я не стану врать.
— Ты спала с Савичем?
— Нет, — сразу же и без колебаний ответила она. По его горящему взгляду было видно, как важно ему убедиться в правдивости ее слов. Она мягко, но решительно повторила: — Нет, Дункан.
Ему показалось, что кулак, сжимавший его сердце, ослабил жесткую хватку.
— Спокойной ночи.
В восемь часов утра судья Като Лэрд давал пресс-конференцию. Ее транслировали все местные телерадиостанции. С минуты на минуту должны были начать. Судья уже стоял на возвышении, в свете прожекторов и ждал сигнала. Рядом находился начальник полиции Тэйлор. Звукооператоры прилаживали микрофоны. Суетились журналисты всех мастей, переговаривались друг с другом, выбирали удачную точку съемки.
Савич наблюдал за происходящим на экране телевизора. Звук был выключен. Он видел, как судья почувствовал вибрацию телефона, видел, как тот достал его и поднес к уху, видел, как шевельнулись его губы, когда он отрывисто сказал: «Да?»
