Неделю спустя к Чалыму подъехало двенадцать всадников. Их переметные сумы были набиты туго. На переднем коне ехат Алтыш. У дома, где жил новоявленный хан, его остановила охрана.
— Кто такие?
— Передай высокочтимому хану, что к нему сотник Алтыш по большому делу.
Когда Алтыш вошел в просторную избу, Мамич-Берды сидел на троне, вывезенном из Кокшамар. На хане были халат с плеча Али-Акрама, меховая шапка с золотой цепочкой наискосок.
Алтыш упал на ковер, поцеловал подножие трона и поднялся:
— Велика моя вина перед ханом. Я пришел просить у тебя милости и прощения.
— Ты, Алтыш, трус, и тебе пощады не будет. Ты со всей сотней сдался в плен удиравшим воинам Акпарса, вместо того чтобы драться за ханство.
— Поверь, великий хан, нас отсекли от Чалыма воины русской сотни, а ногайцы, видя это, не помогли нам ничем.
— А где твоя сотня?
— Все мои воины вернулись из плена вместе со мной, они тоже, как и я, принесли тебе большие дары и просят милости. На двенадцати лошадях привезли эти дары.
— И это все, что ты хотел мне сказать?
— Нет, не все. Твои верные воины возвратились в свои илемы, собрали каждый по сотне самых сильных и самых смелых парней и теперь ждут твоего повеления. Скажи, куда им идти?
— Вот это подарок достойный!—воскликнул Мамич-Берды.— В каких илемах эти воины?
— Все они живут в лесах по ту сторону озера Таир.
— Я прощаю всех вас и милую. Поезжай к твоим воинам и скажи им, чтобы вели людей к озеру. Через два дня я буду там и поведу их в Кокшамары. Я хочу посмотреть на них...
Минуло два дня. Мамич-Берды переправился на левый берег и встретил Ахмачека. Тот рассказал ему, что сбор войска идет плохо, люди из илемов уходить не хотят, а тех, кого удается увести, трудно укараулить—разбегаются в дороге.
— Ты молод и потому глуп,—сказал Мамич-Берды,—Я знаю, сколько людей искрошил ты своей саблей. Ты распугаешь всех черемис. Кто тогда поддержит ханство? Учись у сотника Алтыша—он привел к озеру Таир около трех тысяч. Сейчас же поезжай в Кокшамары и приготовь им место—я приведу их туда. Мне вдогонку пошли сотню джигитов на всякий случай.
— Хорошо,—хмуро ответил Ахмачек и, огрев коня плеткой, поскакал по грязной дороге...
На песчаной косе около озера Таир людей полным полно. Далеко по берегу меж кустов построены шалаши, горят костры, висят котлы. На вертелах жарится мясо, от него—во все стороны приятный запах. Люди веселы—звенят гусли, рокочут тюмыры, пляска идет на песчаной косе.
Вдруг подскакал к озеру всадник, осадил резко коня и, взмахнув плеткой в сторону леса, крикнул:
— Великий хан черемисский Мамич-Берды!
Не прошло и пяти минут, на лесной дороге показался хан со своей сотней джигитов. Мамич сидит в седле гордо, конь под ним вороной, сбруя золотая—ногайского хана наследство.
Алтыш вышел вперед, взял коня под уздцы, помог хану сойти на землю. Сказал приветственные слова. Люди встретили появление хана радостными криками. Алтыш показал на высокий навес под тремя деревьями—там стоял стол и скамьи.
Мамич-Берды хотел было отказаться—кто знает, что там под закрытым со всех сторон навесом? Но потом сам устыдился своей боязни. С ним сотня вооруженных до зубов джигитов, а тут совсем почти безоружные люди, которые сами пришли проситься под его высокую руку.
И он шагнул к навесу.
Только Мамич вошел под навес, грянула музыка, зазвенела песня, пляски снова начались. Видит хан, что люди хмельные, веселые, пришли к нему по своей воле, о зле не помышляют.
А под навесом сидят знакомые ему люди—вместе когда-то Чалым брали. И уж совсем успокоился Мамич, когда увидел, что все они безоружные, даже ножа на поясе ни у кого нет.
Алтыш поднес хану чашу с пивом.
— Великому гостю—великий почет,—сказал и сам отпил несколько глотков из чаши.
После первой чаши заходили в голове хана какие-то странные мысли. «Для чего ночи не сплю, для чего сам себя в кулак сжал? Сперва ханство создавал—не позволял себе никаких вольностей, ни на одном пиру не был. Потом появился Али-Акрам—тот начал на пирах гулять, ему, Мамичу, пришлось дела ханства вершить— не до пиров. Теперь он сам хан, но опять со страхом за гостевой стол садится. Да сколько же себя в узде держать?!»
— А ну, Алтыш, налей еще! Пить хочу, гулять хочу. Вы радость большую мне принесли, ханство мое укрепили.
И выпили гости по второй чаше.
А за навесом тоже не дремлют — тянут джигитов в пляску, угощают пивом: благо, у каждого по большому берестяному бураку припасено. Под навесом пир идет без передышки. Всем новый хан надавал звания сотников, обещал после того, как ханство укрепится, около своего двора держать. Сотники хану в верности клянутся, славят его мудрость, силу и смелость. А пиво на столе вроде и не убывает, сколько его ни пьют. Мамич-Берды доволен, что он на пиру сильнее других—многие уж попадали под стол, иные спят на скамейках или храпят, уронив голову на стол.
Только он да Алтыш на ногах.
Потом и Алгыш взмолился:
— Отпусти, великий хан, на покой. Все люди давно спят. Завтра дорога предстоит дальняя.
Мамич-Берды махнул рукой: «Иди, спи», а сам вышел на берег. Тихо у озера, все расползлись по своим шалашам, только его джигиты бродят вокруг навеса. Хоть тоже пьяны, но спать боятся.
Хан подошел к одному, сказал:
— Пусть все спят.
А сам, оперевшись на стремянного, пошел к ханскому шатру, на приготовленную для него постель.
Утром проснулся поздно. Огляделся, сначала не понял, где он. В душу закралась тревога—рядом с ним не было ни сабли, ни стремянного. Быстро одевшись, выскочил из шатра—два незнакомых человека с копьями загородили выход.
— Выпускать не велено.
— Кто?—заорал Мамич-Берды.
— Алтыш не велел.
Хан вложил два пальца в рот, пронзительно свистнул.
— Свисти не свисти, никто не придет. Джигиты твои связаны все до одного,— услышал он голос Алтыша сзади.
— О шайтан!—застонал Мамич-Берды.— Это Седого барса дело. Это он тебя научил. Ты, видно, не зря убегал к Акпарсу!
— Не кричи зря,—спокойно ответил Алтыш.—Акпарс даже и не знает об этом.—Люди меня научили, земля научила, лес научил. Без тебя спокойнее всем будет.
— Рано ты меня хоронишь. Вот прискачет сюда Ахмачек, приведет все войско, и мы смешаем вас с грязью.
— Весь народ с грязью не смешаешь. Свяжите его,— приказал Алтыш,— сегодня в Свияжск повезем.
Свияжский воевода принять Мамич-Берды отказался, а приказал Алтышу везти скороспелого хана в Москву.
— Пусть государь знает, что со злодеями вы расправляетесь сами. Сам все там и расскажешь.
Мамич-Берды в Москве пытался вымолить себе прощение, всю вину по ханству свалил на Сююмбике, ставил себе в заслугу убийство Али-Акрама.
Но больно много зла принес Мамич-Берды и русскому, и черемисскому народам — жизнь ему дарована не была.
Сююмбике Иван сослал в монастырь, где она вскоре умерла, так и не приняв христианства.
Сын Мамича, Ике, принял присягу на верность царю. Черемисское ханство перестало существовать...
Сгорел в Кокшамарах дворец Али-Акрама. На дрова изрубили трон, на котором сидел хан чалымский Мамич-Берды. О ханстве стали понемногу забывать. Только нет-нет да и напомнит о нем неуловимый Ахмачек—брат Мамич-Берды. Знал он, что Москва не простит ему, и потому метался он по лесам, собирая под свою руку недовольных.
И правды ради надо сказать—недовольных становилось все больше и больше. Воеводы да князья да стряпчие царские простой черемисский люд не щадили ни от поборов, ни от насилья, ни от обид.
Акпарс два раза ездил к Петру Шуйскому, но толку не добился.
— Послушай-ка, князь,—сказал Шуйский назидательно. — На кого ты жалобишься? На стряпчих? Да они-то при чем? Ты думаешь, они нашего русского мужика больше жалуют, чем твоего черемисского? По одному указу живут.
— Так ведь люди к Ахмачеку бегут.
— А ты Ахмачека слови, чтобы им не к кому бежать было.
Акпарс решил Ахмачека выследить, благо, тот до того обнаглел, что стал и в Горную сторону с грабежами захаживать. В каждом илеме Акпарс наказал: как только Ахмачек поблизости появится, пусть о нем сообщат. А тот долго ждать себя не заставил—под носом у князя ограбил один илем. Ночью Акпарсу сообщили о налете. Не медля ни минуты, он велел оседлать коней и с тремя слугами бросился в погоню. У Ахмачека кони были усталые, у Акпарса—свежие. Догнал Акпарс разбойника...
