Джордже Кэлинеску - Загадка Отилии

— Возможно, голубица моя, — охотно согласился поп Цуйка, — я уж старик, ломота в костях одолевает. Завтра и за мной смертушка придет.

Поскольку Аглае пригласила военный оркестр, послед­ний выход дядюшки Костаке из дома был весьма тор­жественным. Соседи завидовали:

— Красивые похороны. Вон сколько колясок, и погода хоть куда. Богатым и после смерти везет.

Аглае льстило, что на похороны собралось много на­роду. Все родственники Стэникэ, даже самые богатые, ко­торые никогда и не видали старика, явились хоть на несколько минут, подчиняясь семейной дисциплине. Это утешало ее, и она испытывала чувство исполненного долга. Были устроены поминки, на которые предложили остаться и Паскалополу. Священник вознес хвалу покой­нику, заявив, что он не тревожится за его душу, так как перед смертью старик был очень расположен к церкви. Ну, а жизнь и смерть наша в неисповедимой воле всевышнего, и не нужно гневить его, проявляя чрезмерную скорбь, чем докажешь только свое непонимание смысла жизни. Ибо бог соделал так: тело есть земля и в землю отыдет, а душа попадет туда, откуда восстанет на страшном суде. Наибо­лее благочестивым казался Стэникэ. Когда священник, прежде чем взять стакан вина, осенял себя крестом, Стэ­никэ тоже крестился. Ели, как и в прошлый раз, жадно, но с достоинством. Только поп Цуйка нарушил благоче­стие:

— Тело его взяла земля, а душу тартар!

— Батюшка! — упрекнул его священник.

— Дай вам господи! — так и не поняв, в чем дело, поднял стакан поп Цуйка.

После некоторой нерешительности поп Цуйка спросил Паскалопола, которого он долгое время с любопытством рассматривал:

— Милый мой, а ты не доктор?

— Нет, батюшка. А что?

— Я думал, ты доктор, сын мой, и хотел тебя спро­сить, чем пользовать эти ревматизмы, которые мне жить не дают.

— Салициловой кислотой, — высказал свое мнение помещик, — и серными ваннами.

— Неужто? — удивился старик.

— Намажьтесь керосином, — добавила Аглае.

— Да я мазался, сгори совсем и керосин и все на свете, бодает меня черт рогатый, и все тут.

— Я слышала, что помогает камфара с алкоголем, — сказала Олимпия.

— А что это такое, милочка? — спросил поп Цуйка, чьи фармацевтические познания были весьма невелики.

— Это можно купить в аптеке — вроде куска сахару, но она испаряется, если ее не держать в мешочке с горо­шинами перца.

— Тьфу, сгори она в геенне огненной! — перекрестился поп Цуйка.

Священник по обыкновению опять чисто формально выразил свое неудовольствие:

— Господи, батюшка, да не произноси ты имя нечистого, да еще на поминках по усопшему!

Затем он подумал, что его долг уделить внимание и Отилии. Но из уважения к ее горю он обратился к осталь­ным:

— А барышня, дочка усопшего, запамятовал, как ее зовут...

— Отилия.

— Так, так. А домнишоара Отилия что же теперь будет делать? Ведь худо ей придется без папаши. Будь тверда душой, дочь моя, как и многие достойные жен­щины, которых я видел. По крайней мере ты осталась с до­статком, ибо знаю, что у усопшего было состояние, а ведь ты единственная наследница.

Хотя и по разным причинам, но все опустили головы, и даже Аглае не решилась сказать, что Отилия не была дочерью Костаке. Священник воспринял это молчание как всеобщую печаль и продолжал:

— Молодость все одолеет. Не сомневаюсь, что най­дешь в своей тетке и во всех родственниках утешение, столь потребное сироте.

При этих трогательных словах заплакала, ко всеоб­щему удивлению, не Отилия, которая не поднимала глаз от тарелки и ничего не ела, а Аурика. Можно было подумать, что Аурика сочувствует Отилии, растроганная ее горькой судьбой. В действительности же Аурика плакала о себе самой, поскольку слова священника вызвали у нее мысль, что и она среди людей как беззащитная «си­ротка».

Стэникэ сделал вид, будто и он испытывает скорбь.

— Что было — то было, — заявил он, — мертвые из могилы не встанут. Почтим их и обратим глаза свои к новому, поднимающемуся поколению.

— Умные слова! Верно ты говоришь! — одобрил священник.

Тут батюшка увидел Феликса и спросил:

— А этот юноша, кто он такой, тоже родственник? Чем он занимается?

— Он студент-медик, — ответила Аглае.

— Приходится, нам вроде родственника. Костаке был его опекуном, пока он не достиг совершеннолетия.

— Прекрасно, прекрасно, — проговорил батюшка, — у меня тоже есть сын. Если я не отдам его в военную школу, то и он поступит на медицинский.

Стэникэ хотя и сохранял смиренный вид, однако не мог удержаться, чтобы не уязвить священника.

— Почему же, ваше преподобие, вы, церковнослужи­тель, хотите отдать сына в армию или на медицинский факультет, а не сделать его священником?

Батюшка высказал трезвый взгляд на вещи.

— Для священнического сана, — ответил он, — как и для любого другого занятия, нужно призвание. А в сыне своем я не замечаю, чтобы он был создан для служения церкви. Значит, я должен направить его туда, где он бу­дет всего полезней отечеству. А на что живет этот юноша, если он сирота? Служит?

— Нет. У него есть состояние, оставшееся от родите­лей.

— Прекрасно, прекрасно. Это очень умно, когда ро­дители заботятся о своих детях, чтобы им не пришлось побираться у чужих людей. Вот и усопший позаботился и оставил домнишоаре прекрасное состояние, хорошие дома.

Все снова опустили головы. Отилия извинилась, ска­зав, что плохо себя чувствует, и встала из-за стола. Паскалопол попросил разрешения что-то ей сказать и вышел за нею следом.

— А кто этот домнул? — снова спросил священник, не чувствуя, что делает одну бестактность за другой. — Дядя, конечно?

— Дядя. Добрый дядя! — ухмыльнулся Стэникэ, иро­нически подмигивая.

Паскалопол сообщил Отилии, что она может распо­лагать деньгами, положенными в банк, но советовал поль­зоваться ими осторожно и не выезжать немедленно из дома дяди Костаке, чтобы не вызвать подозрений.

— Это я и хотел вам сейчас сказать, — закончил он. — Вы знаете, как я отношусь к вам. Если не смогу быть ни­чем иным, то буду для вас старшим другом, снисходитель­ным отцом. Когда был жив Костаке, мы могли бывать вместе, не вызывая никаких пересудов. Теперь это невоз­можно без вашего согласия. Но я выше предрассудков, и вы, как современная девушка, тоже не должны их иметь. У меня нет никакого занятия, и я был бы рад развлекать, оберегать вас. Вы свободны, имеете деньги и ничем мне не обязаны. Вы можете поступать по своему усмотрению. Но знайте, что ваш старый друг всегда верен вам и при­мет вас с распростертыми объятиями в любое время и при любых обстоятельствах. Это будет для меня только счастьем.

Паскалопол поцеловал Отилии руку и дружески пома­хал на прощанье.

— А у тебя симпатичная племянница, — обратился священник к Паскалополу, — хорошая девушка. Весьма сожалею о случившемся.

— Какая племянница? — помещик удивился.

— Домнишоара Отилия!

Да, да! — смешался Паскалопол.

— Только я не понимаю, — продолжал батюшка, — что ты за дядя. Братом ты покойному вроде не приходишься, так с какой же стороны?

— С материнской, — быстро проговорила Аглае и, желая переменить разговор, предложила любопытному священнику на днях отслужить молебен в ее доме, поскольку с некоторого времени дела у нее идут не слишком хо­рошо. Она подозревает, что виною этому наговор.

— Нет, дочь моя, — высказал свое мнение поп Цуйка, — все зло человеческое только от дьявола. Он причина всех наших слабостей и вражды. Ты позови меня. Я про­чту заклятие святого Василе, увидишь, как помогает. Побежит дьявол, матушка, так, что пятки засверкают, и, оставит он только дым и серный запах, словно от этого лекарства, как ты его там называешь. От святой воды изыдет нечистый. Возьму я базилик, окуну его в святую воду, и сгорит нечистый в ней, так что и духу не останется, будь он неладен.

— Преподобный, — снова взмолился священник, — ну, подумай, что ты говоришь.

— Дай, батюшка, научить этих дщерей, как изгонять из дома нечистого. И так я скажу: «Проклинаю тебя пер­воначало зол, хулы, непослушания и источник лукавства, проклинаю тебя, отпавшего от силы света всевышнего и впавшего во тьму бездны; проклинаю тебя и всех приспеш­ников твоих, падших волею твоею. Вместе с господом богом Саваофом и всем воинством ангельским божиим с Адонием и Елоем, и богом вседержителем проклинаю тебя, нечистый дух; изыди и удались от раба божия, гос­пода бога, словом своим создавшего все».

Видя, что старик захмелел, священник поднялся:

— Давай пойдем, преподобный, а то поздно и люди опечалены, горе у них.

Поп Цуйка допил стакан и с сожалением направился к двери. У выхода он остановился и снова обратился к Аурике:

— Когда приведешь еврея на путь истинной веры, приходи, чадо, и я сочетаю вас великим таинством брака.