Паскалопол вскоре нанес старику визит и, улучив минуту, когда они остались одни, потому что наблюдение Стэникэ было неослабным, подтвердил, что положил деньги в банк на имя Отилии. Он показал старику письмо. Паскалопол надеялся, что Костаке заговорит об остальных деньгах и вручит их ему. Однако из деликатности сам он ничего не сказал старику и даже постарался уехать как можно скорее, чтобы не возбуждать подозрений у Аглае. Стэникэ на улице спросил Паскалопола:
— Что сказал старик? Составляет он завещание? Что он думает делать?
— О подобных вещах я с ним не говорил, — заверил помещик.— Как это можно? Какое право я имею вмешиваться?
«Хитрый грек. С ним, с Отилией и Феликсом, да еще с Джорджетой, можно было бы покорить мир».
— Что вам сказал Паскалопол? — спросил Стэникэ дядю Костаке.
— Что он мне сказал? — повторил старик, отталкивая Стэникэ рукой, недовольный, что тот слишком близко подошел к постели. — Ну что он мог мне сказать?
— Откуда мне знать? Но он хитрый. Посоветует вам какую-нибудь глупость и введет в заблуждение. Не внушает он мне доверия. Вам бы нужно было проконсультироваться у меня, ведь я адвокат, не так ли? Для вас я все сделаю и без всякой мзды.
— Не нужен мне адвокат, — отрезал старик.
Стэникэ шпионил за Феликсом и Отилией, стараясь разузнать, когда они уходят в город.
— У тебя сегодня лекции, да? — спрашивал он.
— Да, — отвечал Феликс, ничего не подозревая.
Но Отилия совсем не выходила из дому, целиком посвятив себя заботам о дяде Костаке. Стэникэ все время уговаривал ее:
— Ты переутомишься, заболеешь. Это нехорошо даже в интересах старика. Выйди прогуляйся, я присмотрю за дядюшкой Костаке.
Как-то, притаившись на кухне у Марины, куда он проник с черного хода, Стэникэ заметил, что Феликс отправился в город. Следовательно, в доме оставалась только Отилия. Выйдя тихонько из кухни, он прошел к парадному ходу, открыл готическую дверь и прокрался через все комнаты к столовой. Заглянув в замочную скважину, он удостоверился, что там никого нет, кроме старика, лежавшего на диване. Тогда он снова вышел на улицу и через черный ход проник в комнату с роялем. Отилия сидела, задумавшись и подперев голову руками.
— Как себя чувствует дядя Костаке? — спросил Стэникэ.
— Все так же, — хмуро ответила Отилия.
З— наешь, сегодня после обеда, кажется, должен приехать Паскалопол, так он мне говорил, — соврал Стэникэ.
— Да? — изумилась Отилия. Немного подумав, она спросила: — Не можете ли вы сходить в город и купить мне коробочку пудры?
— Дорогая, — стал отказываться Стэникэ, — с огромным удовольствием, но я ничего не понимаю в предметах женского туалета. И потом ты же знаешь мою Олимпию: если до нее дойдет, что я куда-то ходил ради тебя, не сносить мне головы. Иди, иди быстренько, а я посторожу. Не веришь, что Стэникэ способен на самопожертвование? Очень жаль.
— Немного подумав, Отилия решилась:
— Я ненадолго, только на полчаса. Побудьте, пожалуйста, здесь или попросите прийти Аурику.
Стэникэ на турецкий манер приложил руки к груди в знак того, что достоин всяческого доверия.
— Иди, не беспокойся.
Отилия надела пальто и вышла, провожаемая пристальным взглядом Стэникэ. Он осмотрелся, слегка приоткрыл дверь во двор, убедился, что там никого нет, и вошел в комнату дяди Костаке. Злые глаза старика уставились на него в упор. Стэникэ подошел к двери, которая вела в гостиную, чуть-чуть приотворил ее и снова закрыл. Потом он направился к окну, глянул во двор, вернулся к столу, взял стул, поставил его около дивана и сел.
— Как дела, старик? — спросил Стэникэ. — Лучше, а?
Дядя Костаке в свою очередь задал вопрос:
— Что тебе надо?
— Ай-яй-яй,— огорчился Стэникэ. — Я интересуюсь вашим здоровьем, а вы спрашиваете, что мне надо. Разве так можно?
Стэникэ еще ближе придвинул стул к дивану.
— Чего тебе нужно? — разволновался старик.
Притворившись, что не понимает, о чем спрашивает больной, Стэникэ приподнял край простыни, словно желая осмотреть матрац.
— Хорошая постель, — заявил он. — Как тебе, мягко лежать? А почему ты лежишь не в спальне?
— О-оставь меня в покое! Что тебе надо?
Стэникэ стал совершенно спокойно ощупывать тюфяк, потом быстро сунул под него руку и вытащил пакет с деньгами. Глаза у старика вылезли на лоб, рот раскрылся. Он пытался что-то сказать. Сделав нечеловеческое усилие, старик поднялся, сел на краю постели и взвыл плачущим, гортанным голосом:
— Деньги, де-деньги, жу-у-ули-и-ик!
И вдруг упал на пол. Стэникэ тщательно спрятал пакет на животе под рубашкой, поглядел в окно и вышел через гостиную и готическую дверь. Ни во дворе, ни на улице никого не было. Он не спеша прошел в соседний двор и, увидев Аглае с Аурикой, сказал:
— Я встретил Отилию. Она просила Аурику зайти ненадолго присмотреть за стариком.
— Поди, Аурика, — посоветовала Аглае.
— Я тоже пойду, — сказал Стэникэ, — посмотрю, как у него дела.
— Увидев, что старик мертв, Аурика завизжала, а Стэникэ, изобразив удивление, бросился известить Аглае, которая явилась со всей бандой как раз в ту минуту, когда вернулась Отилия. Побледневшая девушка остановилась в дверях. Стэникэ подскочил к ней, обнял и стал утешать:
— Отилия, Отилия, дорогая моя кузина, будь мужественной, крепись, ведь этого следовало ожидать.
Потом он объяснил, как было дело:
— Отилия мне сказала: посиди около него, постереги или позови Аурику! Я и отправился позвать свояченицу и пришел вместе с ней. А старик уже лежал на полу, вот здесь. Видно, ему что-нибудь понадобилось, он поднялся, и тут-то ему стадо плохо.
— Да, мама, — подтвердила Аурика, — я первая вошла в комнату но, когда увидела, я так перепугалась и закричала, закричала! Боже, как я напугалась!
— А я, — соврал Стэникэ, — думаешь, не переживаю? Я потрясен. Разрешите мне отправиться ненадолго домой, чтобы прийти в себя, К тому же мне необходимо взять кое-какие документы, а то завтра у меня процесс. Дай мне ключ от дома, Олимпия.
Таким образом Стэникэ удалился, чему Аглае была очень рада, так как считала, что он слишком, много берет на себя. Отилия скрылась в своей комнате. Она села на диван, поджав под себя ноги и глядя в одну точку. Глаза ее были влажны, но плакать она не могла. Феликс, как ни старался, не добился от нее ли одного слова. Аглае по-военному оккупировала весь дом. Вместо того чтобы обрядить мертвого, она приказала всем молчать о случившемся и поставила Марину охранять ворота, чтобы никто не вошел.
— Посмотрим, где у него деньги, документы, оставил ли он завещание, — говорила Аглае. — Деньги нужны на похороны.
Труп продолжал лежать поверх одеяла и уже стал приобретать синеватый оттенок, а Аглае, Олимпия, Аурика и Тити шныряли во всем углам, выдвигая ящики, рылись в гардеробе, залезали в печку. Они ничего не нашли, кроме купчих крепостей, договоров на сдачу помещений, различных счетов, из которых можно было определить размеры имущества дядюшки Костаке. Все их Аглае, сложив в пачку, забрала с собой. Нигде никаких денег, кроме завалявшейся монеты в полбана, забытой под бумагами. В одном из ящиков Олимпия обнаружила перстень, усыпанный камнями. Она быстро надела его на валец, но, так как Аглае заметила это, постаралась оправдать свой поступок:
— Мама, это кольцо возьму я. Ты же знаешь, что у меня никогда не было драгоценностей, а ты мне обещала.
— Вечно ты так, — запротестовала Аурика. — Тебе все, а мне ничего. Зачем оно тебе, ведь ты замужем!
Олимпия пропустила замечание мимо ушей и оставила перстень себе.
— Где же деньги? — повторяла взволнованная Аглае. Аглае, — Где его деньги? Ведь, не мог он жить, не имея в доме ни гроша! При нем был кошелек, который он недавно уронил. Должен же он иметь деньги!
Разъяренная Аглае хлопала дверцами шкафов, сдвигала ковры, не удосуживаясь положить их на место, выдвигала большие ящики у ломберного и обеденного столов. Везде только неначатые спичечные коробки, пачки табаку, тщательно уложенные карандаши, разные мелочи.
— Он держал деньги при себе, — вдруг вспомнила Аглае. — Как это я не догадалась!
Она бросалась в столовую. Так как старик бил в одной рубашке, то можно было сразу заметить, что при нем ничего нет. Рядом лежали сложенные вдвое брюки. В их карманах оказались гвоздики, огрызки карандашей, спички и наперсток.
— Смотри-ка, наперсток, который я как сумасшедшая искала. Видно, я его здесь уронила.
Аглае ваяла наперсток и сунула в маленький кармашек блузки. Не найдя ничего в одежде Костаке, она вытащила из-под его головы подушку, отвернула простыню, потом поднатужилась и приподняла тюфяк, откатив труп к стене.
— Вот мешочек! — торжествующе закричала она и отпустила матрац. Дядюшка Костаке качнулся и снова принял неподвижную позу. В мешочке были серебряные монеты, наполеондоры и даже смятые бумажки, всего на несколько тысяч лея.
