Наверное, рано или поздно Петровича бы тихо уволили, но он потерял работу при обстоятельствах поистине драматических, и исключительно по своей вине. Как раз тогда, когда его дочь начала встречаться с Мирошкиным, в личной жизни Валерия Петровича также произошли изменения. Он встретил женщину. Это была его коллега по новой работе, дважды разведенная, бездетная, а потому довольно хорошо сохранившаяся бабенка лет под сорок. С этого момента Завьялов практически перестал жить у себя дома, начал уезжать в длительные «командировки», на самом деле недалеко — в однокомнатное «гнездышко» своей зазнобы где-то около метро «Молодежная». Именно этим и объяснялась та легкость, с которой Валерий Петрович отнесся к доходившей до него информации о том, что молодой человек Ирины частенько ночует в ее комнате. «Взросление» дочери даже радовало отца. Оно снимало с него обязательства перед семьей — дети выросли, старшая, того гляди, сама замуж выйдет, младшие ребята вот-вот школу закончат, пора и о себе подумать, не доживать же век с этой руиной — Татьяной Кирилловной. Семья Завьяловых развалилась окончательно, это собственно и стало для Ирины дополнительным стимулом ухватиться за Мирошкина, особенно когда она познакомилась с Иваном Николаевичем — положительным, непьющим, приехавшим помогать делать ремонт. Ирина решила, что и сын такой же, как отец, — хорошо бы мужа из такой замечательной семьи…
В этом месте рассказа рыдающая Ирина немного забежала вперед, несколько удивив Андрея сообщением, что в своем выборе она учитывала и его семейные дела. Затем рассказ потек в хронологическом отношении более правильно. «Эта тварь Лилия Ивановна» — так Ирина называла любовницу отца — познакомила Валерия Петровича с каким-то азербайджанцем, с которым они втроем для начала хорошо погуляли в ресторане. Обаятельный Нариман очень понравился Валерию Петровичу. Пребывавшему в те дни в состоянии опьянения алкоголем и любимой женщиной Завьялову все люди казались милыми. Нариман долго восхищался деловыми качествами Валерия Петровича, его хваткой, связями, а затем предложил обделать одно взаимовыгодное дельце: Завьялов достает по своим каналам в Термополе фуру дешевого подсолнечного масла, пригоняет ее в Москву, а здесь масло покупает Нариман. Они обсудили цены, у Завьялова была возможность достать столько масла, но в Термополе за товар нужно было заплатить, а таких денег у Петровича не было. Тут в дело вступила Лилия Ивановна, которая обрадовала любовника сообщением, что у нее есть знакомые «ребята», которые могут ссудить Завьялову искомую сумму. «Ребята» оказались московскими чеченцами, деньги они дали, масло приехало в Москву и здесь исчезло. Как это произошло, Ирина точно не знала — Петрович, видно, стыдился раскрывать детали — получалось, что Завьялов с Лилией Ивановной понадеялись друг на друга и при передаче Нариману товара не взяли с него ни денег, ни расписки. В результате Нариман испарился, а Завьялов остался должен чеченцам четырнадцать тысяч долларов — сумму, показавшуюся Мирошкину астрономической. Случайно или нет, все это как раз совпало с увольнением Петровича с работы. В тех условиях счет времени шел на дни, но Завьялов вместо того, чтобы искать деньги, запил. А между тем появились чеченцы-кредиторы — Ирина была почему-то уверена, что они изначально были в сговоре с Нариманом. Впрочем, в том возбужденном состоянии, в котором она пребывала во время рассказа, она была склонна записать в заговорщики даже Лилию Ивановну… Так вот: чеченцы насели на Петровича и пригрозили, что в случае неотдачи денег они для начала изнасилуют Ирину. Петрович, сразу «вернувшийся в семью», а заодно в «сознание», заметался. Ирина, которую отец просил не выходить на улицу, а лучше вообще уехать на время в Термополь к бабушке и дедушке, посоветовала обратиться в милицию. Но Завьялов побоялся — что-то там было темное, в истории с происхождением этого проклятого масла, — и поступил иначе.
В Термополе жил «хороший чеченец» лет тридцати пяти по имени Шамиль, давно знакомый и с Петровичем, и его родителями. Чем занимался этот Шамиль, никто толком не знал, у него был диплом Тернопольского педагогического института, хотя вряд ли он когда-то работал учителем. Узнав о неприятностях Завьялова, Шамиль приехал в Москву и предложил разобраться с рэкетирами, используя поддержку каких-то третьих московских чеченцев. Однако он обещал защиту только Завьяловым, на Лилию Ивановну свое покровительство чеченец распространять не собирался. Было ясно, отстав от Завьялова, чеченцы направят усилия на его любовницу. И «ради этой твари», чья роль в истории исчезнувшей фуры с маслом была неясна, Валерий Петрович отверг план Шамиля и согласился платить. Надо ли говорить, что Завьялов отказался даже обсуждать идею взыскания с Лилии Ивановны хотя бы части долга, все взяв на себя. Шамиль, покачав головой, согласился помочь в сборе денег и добиться отсрочки. По его сведениям, теперь бандиты намеревались убить Завьялова — Ирина, в тот момент очутившаяся в больнице из-за всего комплекса переживаний (как оказалось, Мирошкин являлся только одной из составляющих этого комплекса), была для них труднодоступна.
Хлопоты чеченца увенчались успехом, бандиты временно отстали, а деньги Шамиль занял у друзей. В результате инцидент был исчерпан, после чего Лилия Ивановна тут же прекратила с Завьяловым всякие отношения. Теперь требовалось найти четырнадцать тысяч долларов, чтобы рассчитаться с кредиторами Шамиля, которые, судя по всему, были не менее опасные люди, чем те, от которых чеченец спас Валерия Петровича. Выход был найден в продаже квартиры на «Октябрьской». Даже потеряв Лилию Ивановну, Валерий Петрович вовсе не собирался возвращаться к семейному очагу, возле которого его ждала странная Татьяна Кирилловна. Он рассчитывал, продав их огромную, полученную в год Олимпиады сталинскую «трешку» с высокими потолками, купить себе и жене две квартиры в районах попроще и разъехаться. Он мечтал об «однушке» для себя и «двушке» для Татьяны и мальчиков. Что же касается Ирины, то тут Петрович был спокоен — она будет жить на «Пражской», с мужем или без — другой вопрос. Начались поиски вариантов, сборы вещей, которые Мирошкин принял за подготовку к ремонту. Наконец квартиру продали. Покупателем оказался армянин — владелец магазина меховых и кожаных изделий. Он дал хорошую цену — сто тысяч долларов. «Сразу было видно — денег у человека много. Между прочим, одна дубленка на «Южном» вещевом рынке стоит три миллиона шестьсот тысяч рублей», — не преминула вставить ремарку Ирка. Андрей не понял, почему это «между прочим», но, переведя названную цену на дубленку в доллары, получил почти семьсот у. е…
Дальше события понеслись с головокружительной быстротой. Шамиль, как оказалось, занял деньги под проценты, о чем Завьялову ничего не сказал, и, пока шла продажа квартиры, долг увеличился вдвое. Так сказал Шамиль, хотя никаких расписок Петрович не видел. Что ж, делать было нечего: из ста тысяч «хороший чеченец» забрал двадцать восемь, еще восемь потратили на расчеты с маклером, которого нашел Шамиль, и на расчеты с самим Шамилем — тот одолжил денег Петровичу, который сидел без работы. В результате на руки Завьялову досталось тридцать две тысячи долларов — еще тридцать Шамиль взял, пообещав «пустить в оборот» и вернуть вдвое больше. Завьялов, убедившийся, как быстро можно делать деньги на процентах, согласился. Теперь он мечтал купить себе «двушку», жене — «трешку», а для дочери выкупить половину стоимости квартиры на «Пражской» у дяди Коли. И подождать-то надо было всего пару месяцев! На две тысячи долларов Валерий Петрович помог сделать ремонт на Красном Маяке, организовал свадьбу (передав, кстати, молодоженам в конверте пятьсот тысяч рублей в качестве подарка) и снял трехкомнатную квартиру на «Тульской». Прописались все Завьяловы на «Пражской». Для хранения вещей и мебели Валерий Петрович, не собиравшийся таскать нажитое за собой и думавший после покупки квартир и развода все сразу поделить, арендовал место на складе. Туда в горячке переезда он зачем-то отправил и стенку, которую изначально планировал вывезти в квартиру дочери.
— Завтра папа перевезет сюда коробки с некоторыми ценными вещами, которые он не хочет оставлять на складе, — закончила свой рассказ Ирина.
— А когда же нам теперь привезут стенку?
— Господи, Андрей, как ты можешь сейчас об этом говорить?! Неужели тебе не понятно, что завтра мои родители навсегда покинут квартиру, в которой прожили полтора десятка лет, где выросла я и мои братья? А ты все о шкафах хлопочешь?! Неужели в тебе нет ни капли сочувствия ко мне и моим близким?
Андрей попытался ей посочувствовать, но вышло это как-то неуклюже и формально. Ему действительно не было жаль Завьяловых, а их квартиру на «Октябрьской» он в глаза Ирине называл «сараем» и не понимал, как можно ее любить. Из всей этой истории он понял, что мебели пока не будет, следовательно, будет продолжаться жизнь на коробках, к которым прибавится еще какое-то их количество — от родственников жены.
