— Надоело с ней препираться!
— Она боится темноты!
— Но ведь в шкафу свет!..
Лина вздыхает… Замыкается в своей скорлупе. Она словно застыла на месте. Взгляд прикован к полу. Носком туфли она по-прежнему водит по рисунку ковра.
— Присела бы на минутку!..
— Мне и так хорошо!..
— Я хочу с тобой поговорить!
— О чем же нам говорить?
— Скажи, что́ за человек твой отец?
— Мой отец ты!
— Ну и как, любишь ты меня?
Молчание. Чуть погодя:
— Может, выпустим тетушку Хансен?
Я запутался в сетях прошлого.
— Как, по-твоему, мог бы Мартин Ферн запереть ее в шкаф?
— Конечно, мог бы!
— Что ты о нем думаешь?
— Как-то раз ты подарил мне велосипед.
— Молодец Мартин Ферн! А ты уверена, что он — это я?
— Конечно!
— Значит, все ясно.
— Что ясно?
Она удивленно глядит на меня. Для нее и в самом деле все ясно и просто. Я не в силах пробить окружающую меня стену.
Тетушка Хансен стучит в дверь платяного шкафа. Сначала робко, потом все смелее. Она громко вопит: «На помощь!» Убеждаюсь в своем бессилии.
— Лина, я хочу говорить с тобой…
— Позволь мне выпустить тетушку Хансен!
Она все так же водит носком туфли по узору ковра.
Фру Хансен шумит. Барабанит в дверь табуреткой. Визжит, словно свинья, которую волокут на убой.
Иду к шкафу. Кричу на нее, как прикрикнул бы Мартин Ферн. Ярость клокочет у меня в груди. Ага, приятель, решил все-таки показаться во всей красе? Забавно. Красноречиво убеждаю тетушку Хансен заткнуться, а не то, говорю, я спалю дом.
Звонок в дверь. На пороге соседка.
— Что-нибудь случилось у вас, господин Ферн?
— Нет, что могло случиться?
— Мне показалось, я слышу…
Фру Хансен с визгом стучится в дверцу шкафа.
— Мы просто играем, — поясняю я. — Играем в волшебника и злых духов…
— В злых духов!
— Ага, мы играем в возвращение Мартина Ферна.
Соседка поворачивается и уходит. На лице ее недоверие. Сейчас она пойдет к себе, усядется в кресло и начнет размышлять, как ей быть. Столько всего рассказывают про выходки умалишенных! Да и вообще, когда муж после долгой отлучки приходит домой… Еще немножко — и она позвонит в полицию.
Я отпираю шкаф. Объявляю фру Хансен: ей предоставлена свобода при условии, что она будет молчать. Ее испуг просто смешон.
Вдвоем мы возвращаемся в гостиную.
— Посмейте только тронуть ребенка! — говорит она.
— Я никого не собираюсь трогать!
Лина сидит на самом краю кожаного кресла. Тонкие ножки вытянуты вперед. Она не поворачивает головы, когда мы входим.
— Ну вот я и выпустил фру Хансен из шкафа! Ты довольна?
Никакого ответа.
— Ты довольна? — громко вопрошаю я.
У обеих каменные лица. Что бы я ни сделал, что бы я ни сказал — все равно я останусь Мартином Ферном.
— Хочешь, я вернусь домой и буду жить здесь с вами?
Напряженная тишина.
Наконец фру Хансен не выдерживает:
— Я говорила госпоже Ферн. Я ей предсказывала, что все это плохо кончится. Уж сколько раз так было. Я все сказала госпоже…
— Замолчите вы наконец! — кричу я.
Она испуганно смолкает.
— Никакой я не Мартин Ферн…
Ответа нет.
— Никакой я не Мартин Ферн! — кричу я. — Мне он так же противен, как вам!..
Фру Хансен снова встает на караул у входа.
Кто-то толкает дверь. Раздается хрипловатый свист. В кабинет вбегает худощавый мальчик. Он раскраснелся, тяжело дышит, смеется. Но тут он замечает меня — радость его сразу спадает.
Мальчик, словно оцепенев, замирает в дверях. Долгая пауза.
— Очевидно, перед нами Фредерик, сын Мартина Ферна?
— Да…
— Привет! Я Рудольф Габсбургский!
— Ты что, сбежал?
— Да, некоторым образом…
— Разумеется, он сбежал! — подает голос фру Хансен. — Представь, нам звонили из санатория!..
Он идет к Лине, становится рядом с ней. Защитник. Беспомощный смешной детский жест, от которого у меня сжало горло. Рыцарство свойственно подросткам. Он кладет одну руку на спинку кресла, где сидит сестра, другой крепко сжимает ракетку.
— Не надо меня бояться, — говорю я. — Я никого не трону…
— Он запер меня в шкафу!..
— Но я же выпустил вас оттуда! — парирую я.
— Он потащил меня за руку… и впихнул в шкаф!
— Ну хорошо, я — чудовище!
У мальчика такие же светлые волосы, как и у его сестры. На лице прыщики. Один прыщик — побольше — в самой ноздре. Наверно, мальчику больно, когда он смеется. А нос у него тоже чуть свернут набок, как у Мартина Ферна.
— Скажи, я Мартин Ферн? — спрашиваю я его.
— Конечно, кто же еще?
Над оградой палисадника показывается голова соседки. Она пристально вглядывается в окна.
— Может, я Рудольф Габсбургский!
— Надо позвонить в полицию! — говорит фру Хансен.
— Посмейте только! Мартин Ферн такое вам устроит, какого вы еще не видали!..
— Хуже не будет!
— Что за человек твой отец? — обращаюсь я к Фредерику.
Фру Хансен опять вмешивается.
— Об этом мы не станем распространяться!
— Вот так все и отвечают! Никто не хочет сказать правду!
— И правильно делают!
Не женщина, а монумент. Кажется, толкни ее, она рухнет на пол и рассыплется на тысячи мелких осколков.
— Что за человек был Мартин Ферн? — спрашиваю я снова.
Между нами стена. Средневековая стена с амбразурами, со стрелками на башнях. Однажды возникнув, она так и осталась на веки вечные. Все знают Мартина Ферна. Один я не знаю его. Но все требуют, чтобы я играл его роль, взял ее на себя раз и навсегда. Несносная личность! Они хотят, чтобы я в этом убедился. Я ничего не имею против Мартина Ферна. Но роль его мне не по вкусу.
— Вам жалко маму?
Эта отчаянная мальчишеская любовь к справедливости. Помеченная ранним опытом. Всем, что мальчик увидел и осознал. В первую голову — развалом семьи.
— Фредерик, скажи ты… своими словами… в чем дело?
Губы мальчика сердито, отчаянно вздрагивают.
Зычный голос фру Хансен:
— Перестаньте терзать мальчика, господин Ферн!
— Никакой я не Ферн!
— Ну вот еще…
— Мама так переживала! — говорит Фредерик. — И мы боялись тебя…
— Но почему?
Он не знает, что ему сказать, как объяснить этот страх.
Фру Хансен идет к телефону. Встаю. В одной руке у меня пушечное ядро, в другой нож для разрезания бумаги. Королевские регалии Мартина Ферна — его корона и скипетр. Фру Хансен сразу же останавливается, возвращается к двери.
Я снова кладу регалии на стол. Дети испуганы — вдруг я пущу в ход эти штуки? Смешно.
— Не бойтесь меня! — говорю я.
Но я не в силах сломить привычные представления. Столько раз они видели меня во гневе. Значит, и впредь мне следует оставаться таким — гневным и грозным.
— Мне жаль его! — говорю я.
Чуть погодя:
— А вам — неужели вам совсем его не жаль?
Фру Хансен всегда уверена в своей правоте. Жизнь для нее все равно что огромный пирог, который можно разрезать на куски. Весь мир умещается в таком пироге. Один из кусков зовется Мартином Ферном. Пожалуй, не самый съедобный кусок.
— Кого жаль… вас?
Она зловеще ухмыляется.
— К чему эта комедия, фру Хансен?
— Мы вовсе не разыгрываем комедии!..
Как смеет она говорить от имени детей!
— Крестовый поход открыт! — говорю я.
Передо мной стена. Пути вперед нет.
— А сами вы, фру Хансен, никогда не совершали дурных поступков?
— Кто, я?
— Да, вы! Разве вам не случалось запускать руку в наш семейный кошелек?
Лицо ее багровеет.
— Вот она, ваша благодарность!..
— Мы пожалуем вам золотую медаль!
Иду к двери. Фру Хансен отшатывается от меня. Вхожу в соседнюю комнату. Фру Хансен крадется к телефону. Возвращаюсь назад. Вынимаю штепсель шнура и начинаю кружить по комнате с телефоном в руках. Фру Хансен стоит в дверях, как солдат королевской лейб-гвардии. Убейте ее, она все равно не сдастся. Она будет биться до конца, цепляясь за дверной косяк. А мир как был, так и останется для нее огромным домашним пирогом.
Расхаживаю по комнате с телефоном в руках.
Этот дом, эта роскошная мебель… Иду в столовую. Вся компания плетется за мной. Вот здесь Мартин Ферн запустил в одного из гостей тарелкой с соусом. И высказал правду-матку! С отчаяния.
— Ну, говорите, в чем дело?
Дети остановились в дверях гостиной.
— Мама сказала… — начинает Фредерик.
— Ну, что же она сказала?
Мальчик сразу сникает. Несколько раз разевает рот, словно золотая рыбка в аквариуме. Но стекло не пропускает звуков.
— Госпожа сказала, что вы больны!
— Я совершенно здоров!
— Но доктор тоже говорит, что ты болен! — подтверждает Фредерик.
— Черт возьми! Я совершенно здоров!
