Кто-то заметил по этому поводу: «Бедный телял не успеет разнести по городу весть об одной подати, как нужно кричать о другой».
И как бы в подтверждение этого на улице снова раздался крик. Высоким голосом другой телял вещал:
— Имеющие уши да слышат о счастье, дарованном нам аллахом. Посол великого хана осчастливил нас своим прибытием. Сегодня правоверные встречают великого посла около крепости Таш. Знайте, о жители, кто не захочет отдать дань уважения послу, тог ответит перед аллахом за непочтение к великому хану. Имеющий уши, да слышит...
Когда солнце поднялось на уровень главного минарета мечеги Хаджису, к крепости Таш-хан стал стекаться народ. Пестрая, шумная толпа заполнила базарную площадь. Вдруг многотысячный глухой шум голосов перекрыл резкий пронзительный выкрик:
— На колени! Посол великого хана.
Правоверные, все как один, повалились на пыльную землю.
На дороге, ведущей к северным воротам, показались всадники. Впереди на высокой белой лошади ехал посол хана Джаны-Бек. За ним медленно двигались две сотни конных аскеров.
Джаны-Бек резко отличался от других не только надменной и гордой посадкой, но и одеянием. Воины посла были одеты в кольчуги. Джаны-Бек — в широкий шелковый халат, отороченный по краям желтой парчой. По правую сторону висел золоченый колчан со стрелами, слева — тяжелый ятаган в резных ножнах. На голове посла, гордо откинутой назад, красовался высокий шлем с двумя султанчиками из конских волос — знаками могучего сераскира. Как только посол проезжал, правоверные вставали с колен и возносили хвалу великому хану и его послу. Джаны-Бек был доволен такой торжественной встречей.
«Видно, напрасно донесли хану, что Халиль настраивает своих людей против владыки правоверных»,—подумал он, когда подъезжал к воротам крепости.
Послу не пришлось ждать. Из открытых ворот навстречу ему выехал начальник княжежого войска Мубарек. Он положил руку на сердце и отвесил послу глубокий поклон:
— Чорбаджи1 этого дома болен и очень сожалеет, что сам не может встретить столь дорогого гостя. Великий бей ждет тебя в своих покоях,— Через ров опустился перекидной мост. Джаны молча, даже не поприветствовав Мубарека, въехал на мост, за ним двинулись его воины.
Но только лишь успела третья пара всадников миноівать ров, как мост поднялся, отрезав Джаны-Бека и шестерых аскеров от основной охраны. Опустились ворота крепости. Заметив это, Джаны выхватил ятаган, но ехавший рядом Мубарек спокойно произнес:
— Не гневайся, прошу тебя, великий посол. Ты в гостях у моего хозяина и в полной безопасности. Зачем тебе такая многочисленная стража? Пусть воины отдохнут у стен крепости.
Джаны, осмотревшись, подозвал к себе одного из воинов, что-то тихо сказал ему и, кивнув головой Мубареку, приказал:
— Выпустить его из крепости.
Отведенные послу покои произвели на Джаны хорошее впечатление, и он еще более уверился в доброжелательности бея Халнля. Но, отправляясь на прием, оружие оставил при себе.
Халиль по-прежнему полулежал на тахте, однако сейчас он был одет в атласный кафтан, перехваченный широким цветным поясом. Укрыты одеялом были только ноги.
У изголовья постели стоял Алим, на которого Джаны не обратил внимания, приняв его за слугу.
— Салям тебе, храбрый Джаны-Бек! — громко и отчетливо произнес хозяин.— Да простит меня аллах за то, что я встречаю дорогого гостя, лежа в постели.
— Я приветствую тебя, Халиль-бей,—сухо ответил Джаны,— и желаю тебе скорейшего выздоровления. Я не стал бы тревожить тебя, если бы не веление владыки правоверных. Большие дела привели меня в твой сераль.
— Говори. Я слушаю.
— Год назад владыке правоверных стало известно, что в твоем
* Чорбаджи (таг.)— хозяин.
бейлике появился айдамах Дели-Балта[14]. Он нападает на невольничьи караваны во время отдыха, убивает стражу и уводит рабов, которых, говорят, продает здесь, в крепости Таш-хан. Еще во времена Чингиз-хана наши великие предки установили закон, поощряющий воевать иноверцев и запрещающий обижать людей своей веры. Презренный Дели-Балта, да будет проклятье аллаха над ним, нарушил этот закон. Хан повелел ровно год назад казнить Дели- Балту.
— Прежде чем казнить Дели-Балту, его надо поймать,— вырвалось у Алима.
Джаны-Бек вскочил, схватился за рукоять ятагана и гневно закричал:
— Как смеет презренный раб и мальчишка прерывать речи старших!
— Это не раб. Это мой сын, Алим,— тихо, но твердо заметил Халиль, глаза его сверкнули, но он тут же прикрыл их тяжелыми веками,.
— Все равно! Он слишком молод и глуп, чтобы прерывать посла хана.
— Успокойся, Джаны-Бек. Ты видишь — мы безоружны, а ты хватаешься за ятаган так, как будто перед гобой сотня вооруженных аскеров. Ты прав — мой сын молод, но он не глуп. В этом году он заводит свой казан[15] и я передаю в его владения половину своих земель. А когда я уйду в сады Эдема, он станет хозяином бейлика. Прошу уважать его так, как и меня. И еще скажу: он прав—Дели надо сначала поймать. Целый год мои аскеры следят за ним и ни разу не видели его: он исчезает бесследно... Возможно, кто-то помогает ему, но —кто?
— Хан Менгли-Гирей, да продлит аллах его дни, повелел мне лично расправиться с презренным айдамахом, и я клянусь своей бородой, что не позднее, чем на пятую ночь, посажу его на кол.
— Да будет так! — подтвердил Халиль-бей.
— И еще повелел мудрейший властитель спросить тебя, бей, не застоялись ли твои кони, не разучились ли твои воины скакать по степи семь дней и ночей кряду.
— Хан задумал большой поход? — спросил бей.
— Этого я не могу знать. Но владыке стало известно, что хан Золотой Орды Ахмат собирает поход на руссов, на Москву.
Князь долго молчал, затем поднялся с тахты и, тяжело дыша, произнес:
— Отложим этот разговор до завтра. Мне совсем плохо.
Джаны-Бек вышел.
Глава шестая
ВСТРЕЧА
...а мы с братом твоим, царем, пока мы здоровы, будем помощниками в делах твоих, сколько сил наших достанет.
Из письма Нурсалтан Ивану III.
едем напрасно. Если мне не нашли хорошего лекаря в Стамбуле, то найдем ли мы его в какой-то вшивой Москве?
— Лекарь князя Ивана не московин. Он от римского кесаря.
— Кесарь такой же дурак и хвастун! Все гяуры[16] дураки, вероломны, грязны и ничего не стоят. И только одни правоверные...
— Ты неправа, великая келин. У гяуров есть и хорошие люди, как и у нас, правоверных, есть плохие.
— У правоверных нет плохих! — келин качнулась в сторону снохи. — Даже самый последний загонщик табуна...
— Что мы знаем о загонщиках табунов? Нужно судить по тем, кто нам близок. Ты вспомни, достойнейшая, своего мужа Мамо- гяка.
— Он был мудр и честен!
— Честен? А как он достиг казанского трона? Он зарезал хана Улуахмата в постели вместе с сыном его Якупом. Он был правоверным и уж, конечно, помолился аллаху прежде, чем взять в руки нож.
— Не смей изрыгать свои грязные речи! Ты заговорила, как нечестивая. Да ты такая и есть! Чего можно ожидать от женщины, которая провела свою молодость среди презерных пожирателей свинины.
— Я в Москве научилась грамоте. Именно там я впервые прочла Коран. А ты, мудрейшая, не знаешь ни одной буквы и только умеешь проклинать тех, кто тебе неугоден.
— Ты презренная из презренных! Ты почуяла свою безнаказанность... Ты обманом вырвала меня из Казани и думаешь, что теперь можно надо мной издеваться?! — Суртайша распахнула дверцу возка. — Эй, сотник! Стой! Я пересяду в свою повозку.
Царицы не проехали и половины пути, а уже трижды расходились по своим повозкам. Ненависть друг к другу, накопленная в женских покоях, где царил дух мужской власти, здесь, на свободе, выплескивалась через край.
Суртайша возненавидела свою невестку с первых дней. Ее сын, хан Казани Ибрагим, привез свою третью жену, виданное ли дело, из Москвы. Привез, не спросив позволения матери. Суртайша надеялась или изжить молодую жену сына или приручить к себе. Ну Нурсалтан повела себя независимо, хан стал ее слушаться. Через год появился у Ибрагима наследник. Нурсалтан родила ему сына и тогда совсем перестала признавать свекровь. Озлобленная Суртайша решила отстранить строптивую сноху от трона с помощью Дивана, где у нее было много сторонников. Повод был: хан Ибрагим имел от первой жены сына Алихана, который считался его наследником. У трона такое случается часто — отец и сын возне
навидели друг друга, как только Алихан подрос. Теперь наследником хан провозгласил сына Нурсалтан, а это можно было счесть незаконным деянием, противным Шариату. Тем более, что Нурсалтан считали в Казани московским выкормышем. Молодая царица сама пришла на Диван. Ее речь, смелая, умная, тогда понравилась всем...
