«Ненамного старше меня, а партиец с дореволюционным стажем! — подумал Журба. — Вот тебе и легкомысленный!..» — Теперь ему все нравилось в Ермакове и улыбчивое лицо тоже.
— Дальше пойдем… — Бондаренко перевел взгляд на немолодого человека с бородкой. — Михаил Михайлович Баринов. Служил на «Пруте». После разгрома восстания был приговорен к пожизненной каторге. Бежал из пересыльной тюрьмы, долгое время жил на нелегальном положении в разных городах. Пять лет назад вернулся в Севастополь. Организовывал боевые дружины, потом красногвардейские отряды.
Следующим был человек с солдатскими погонами. О нем Бондаренко сказал:
— Матвей Федорович Рогожин. По заданию партии вел революционную пропаганду в царской армии, потом — в войсках Деникина. Матвей Федорович — человек тихий, незаметный. Дальше старшего писаря не продвинулся. Взрывов, перестрелок и всего такого за ним нет. Но то, что он делал и делает, для того же полковника Туманова страшней любых взрывов и стрельбы. Он людям глаза открывает на правду. Знает, что который уже год по острию ножа ходит, что если выявят его, пощады не жди! Но работу свою делает. — Чуть помедлив, Бондаренко спросил:
— Кто у нас еще? Ты, Илларион?
— Меня не перепутаешь! — грузно сидящий за столом Илларион добродушно подмигнул Журбе.
— Еще бы! — столь же добродушно откликнулся Бондаренко. — Ты у нас знаменитость!
Уверенный в себе, большой и сильный Илларион вдруг опустил глаза и смущенно вздохнул.
— То-то меня и волнует, что нашего чемпиона ни с кем не перепутаешь! — опять заговорил Бондаренко, — Отменный кузнец. Начальство судоремонтных мастерских на руках бы его носило… когда б поднять смогло. Товарищи уважают. Но этого ему мало. Ему слава нужна.
— Сколько можно! — не поднимая глаз, жалобно пробасил Илларион. — Усвоил уже…
— Раз усвоил — посмеешься вместе с нами, а товарищ должен знать, какой номер ты выкинуть можешь. — И повернулся к Николаю. — Представь ситуацию. Совершен налет на полицейский участок. Получилось не совсем хорошо, поднялась стрельба. Наши-то все ушли, но появилось опасение, что будут искать. Как ты мог заметить, Илларион мужчина у нас видный, Ему бы притаиться и помалкивать. А он… Молчи, Илларион! — сказал Бондаренко, заметив, что тот хочет перебить. — А он пошел на следующий вечер в цирк. За одно это пороть надо, но слушай дальше. Номер там был такой: несколько человек выносят огромную гирю, а силач ее выжимает. Выжал, утер пот, кланяется. Тут и вылазит на арену медведем Илларион. Потоптался, посопел, гирю поднял… Публика — в ладошки. Тогда Ларя хватает за пояс силача, поднимает его и осторожно кладет на опилки. В цирке — рев и стон. Наш чемпион поворачивается, уходит. И, обрати внимание, поклониться не забыл!
Журба даже не заметил, когда и как превратился из экзаменатора в простого слушателя, внимательно и чутко реагирующего на все, о чем говорил Бондаренко.
Каждый из сидящих в этой комнате людей, понятый им благодаря щедрой мудрости Бондаренко, уже виделся Николаю не просто подходящим, а незаменимым человеком. Только теперь он понял, почему Бондаренко начал знакомство с представления своих товарищей, а не наоборот: Бондаренко хотел уберечь его от ненужного позерства. А оно бы прорвалось, неизбежно прорвалось, как только он попытался бы излагать с высоты своего представительного мандата прописные истины о трудностях предстоящей совместной работы. Он вспомнил свои сомнения, с которыми шел сюда, и почувствовал неловкость.
Уже все смотрели на него, ожидая, когда Журба заговорит. А он не знал, что сказать, надо было собраться с мыслями, и опять Бондаренко пришел на помощь.
— Товарищ Журба прибыл к нам из центра, — весомо сказал он. — Если точнее — из Харькова.
— По линии Закордота[2]? — быстро переспросил Ермаков.
— Не суетись, Петр, — остановил его Матвей Рогожин. — Придет черед вопросам.
Журба встал. Смущенно улыбнувшись, сказал:
— Зовут меня Николаем. Я, товарищи, по линии ЧК. Правда, чекист я молодой, надеюсь на вашу помощь — и делом, и советом.
Внезапно он успокоился: наверное, сказалось доброе, спокойное доверие, исходящее от этих людей. Говоря о судах и землечерпательных караванах, он не скрывал ни важности задания, ни возникших трудностей, и это его ответное доверие еще крепче, еще надежнее сплачивало их всех.
Услышав о напутствии Дзержинского, о том, что судьба флотского имущества заботит его, подпольщики взволнованно переглянулись.
— Вроде и далеко от нас Феликс Эдмундович, — тихо сказал Рогожин, — а выходит, что одно дело де-лаем. И я так думаю, товарищи, уж тут промахнуться нельзя — не будет нам прощения!
— Правильно, Матвей, — отозвался молчавший до тех пор Баринов. И Журба поразился, что голос у него мягкий, певучий. — Вот тут говорили о покупателе, а кто о нем что знает?
Ответил Петр Степанович:
— Фамилия его Астахов, из Константинополя при-ехал. Крупный деляга! С генералом Вильчевским он столковался, так что в любой момент может стать владельцем многих судов и караванов.
— Сведения проверенные? — спросил Баринов.
— Да уж точнее не бывает, — вздохнул Петр Степанович. — Есть у нас с Матвеем в доме Вильчевского свой человек.
«Вот даже как?» — удивленно подумал Журба и коротко сказал:
— Я видел этого покупателя в порту. Нам надо опередить его!
— Есть предложение, — неторопливо сказал Баринов. — Мы собираемся провести диверсию в порту. Самая пора: вчера еще один французский транспорт под разгрузку встал. Так вот, рванем склады — белякам будет не до землечерпалок. Сейчас для нас главное — время. А его мы таким путем выиграем. Да вот пусть Бондаренко скажет.
Бондаренко отозвался не сразу. Но когда заговорил, всем стало ясно, что это уже не просто продолжение разговора, а решение.
— Склады будем уничтожать. Как это дело лучше провернуть — обсудим. Для этого и собрались.
О предстоящем они говорили просто и буднично, с той уверенностью в успехе, какая свойственна людям, чувствующим себя хозяевами положения. И Журба вдруг с волнением и гордостью подумал: в городе, забитом вражескими войсками, терроризируемом контрразведкой, эти люди и есть истинные хозяева — несмотря ни на что! И он почувствовал, как впервые за много дней пришла к нему уверенность. Такой уверенности в себе, в своей силе Журба не испытывал с тех пор, как покинул Харьков…
Один из наиболее почитаемых постояльцев гостиницы «Кист», совладелец константинопольского банкирского дома Василий Степанович Астахов, подбирая галстук к вечернему костюму, открыл дорожный кофр и… насторожился. После некоторого раздумья откинул крышки других чемоданов, прошелся по комнатам комфортабельного люкса и вызвал горничную.
Молоденькая миловидная горничная, неслышно приоткрыв дверь, остановилась на пороге. Постоялец молчал, пристально глядя на нее. Горничная, невольно краснея, опустила голову и тихо спросила;
— Да, господин?..
Астахов подошел к ней, мягко взяв за подбородок, приподнял голову.
— Катя, у нас ость основания быть недовольной мною?
— Как можно… — окончательно смутилась девушка. — Ваша доброта, господин…
— Она останется прежней, но ответьте мне, Катя: кто был здесь в мое отсутствие?
— Никого. Я только навела в комнатах порядок.
— Вы наводили его и в моих чемоданах?
— Как можно! — испуганно отшатнулась горничная. В глазах у нее появились слезы. — У нас с этим строго…
Астахов покачал головой:
— Катя, я не хочу вам зла. — Он помолчал, а когда заговорил опять, голос его был жестким: — Но если вы не ответите, я потребую объяснений у хозяина гостиницы. Произойдет скандал. Он не пойдет на пользу ни хозяину гостиницы, ни вам, Кати! Ну?
По щекам горничной текли слезы, но она не отвечала.
— Вам велено молчать? — догадался Астахов. — Тогда я спрошу иначе: молчать приказали люди, которые были здесь?
Прикусив губу, горничная быстро взглянула на него и так же быстро, едва заметно кивнула.
— Спасибо, Катя, — серьезно сказал Астахов. В руке его появилась ассигнация.
— Не надо…
— Молчите, — остановил ее Астахов. — О нашем разговоре не узнает никто! — Он опустил ассигнацию в карман туго накрахмаленного передника горничной. — Идите, Катя.
С облегчением вздохнув, девушка повернулась к двери, но в последний момент задержалась:
— У вас что-то пропало? Ценное?
— Нет, Катя, нет. Успокойтесь, все будет хорошо!
Завязав галстук, Астахов переложил из кармана снятого костюма в вечерний те мелкие вещицы, без которых не обходится человек даже в минуты отдыха: портмоне, часы, блокнот, визитные карточки…
Он уже пошел к двери, но вдруг вернулся, вынул из внутреннего кармана английского смокинга небольшой пакет из плотной непромокаемой бумаги и осторожно положил его в кофр…
