— Меня никто не посылал, поверьте! — Красовский сидел совершенно поникший.
— Это надо доказать, — усмехнулся Туманов. — А пока отвечайте — кто вы?
— Мои документы…
— Они поддельные. Отличная работа!
Теперь по растерянному виду Красовского нетрудно было догадаться, что готов он уже не только покаяться в своих многочисленных грехах, но и признать грехами даже редкие свои добродетели. Словом, недолго отстаивал Красовский графский титул. Но этого Туманову было мало: он без особого труда распознал в «графе» самозванца и теперь хотел увидеть истинное лицо его. И не мог: под сорванной маской оказался, образно говоря, многолетний слой грима всех оттенков и свойств.
Как мог этот человек назвать свое имя и фамилию, если переменил их за годы жизни десятки? Как мог определить род занятий и профессию, если все, чем занимался в сознательной жизни, оценивалось судьями едва ли не всех европейских столиц? Можно было бы, конечно, применить такие слова: «аферист», «шулер», «вор-медвежатник», но не слишком ли это грубо, если речь идет о работе высшего класса, о работе артиста?
На вопрос Туманова, с какой целью он приехал в Севастополь, ответил:
— По причине самой прозаической — поживиться. В городе, как в древнем Вавилоне, — столпотворение. У многих завелись приличные деньги, офицерство не вылезает из кабаков и казино. В общем, здесь вполне созревшее для обильной жатвы поле. Но, господин пол-ковник… Будучи игроком по натуре, я знаю, что во все игры можно играть, кроме одной — политики: слишком велики ставки, без головы остаться можно! Это не моя игра!
Туманов выслушал его задумчиво, но, пожалуй, беззлобно: он понимал, что Красовский говорит правду. И были уже у полковника Туманова кой-какие соображения о дальнейшей его судьбе.
— Как вы сказали? — Туманов засмеялся. — Созревшее для жатвы поле?.
— Смею вас заверить, я не один так думаю.
— Догадываюсь! — улыбка сбежала с лица Тума-нова. — Но давайте продолжим разговор о вас. Вы знаете, что грозит вам по законам военного времени?
— В Крыму я не нарушал закона, господин пол-ковник.
— Допускаю. И вообще ваши уголовные похождения меня интересуют менее всего, сейчас дело в другом. Город забит приезжими. Среди них, безусловно, могут оказаться люди, нас интересующие. Вы вращаетесь среди этой публики. Знают вас как солидного, имеющего деньги и вес человека, вам и карты в руки! — улыбнулся Туманов. — Кстати, по-моему, вы знакомы с неким господином Астаховым?
Красовский удивленно посмотрел на полковника.
— Да, мы немного знакомы, — и добавил: — Не знаю, чем вызван ваш интерес к персоне господина Астахова. Но что касается репутации этого человека, несомненно одно: и сам он и представляемый им банкирский дом пользуются достаточным доверием в самых широких деловых кругах.
— Вот и чудесно, — опять улыбнулся Туманов. — Постарайтесь познакомиться с господином Астаховым поближе. Нам необходимо кое-что выяснить…
Через час Красовский покинул здание на Соборной улице. И ко многим его «профессиям» добавилась еще одна — осведомителя врангелевской контрразведки.
Летний зной приходит в Севастополь рано, не дожидаясь, когда закончится весна. Цвели акации, и медовый, душистый запах висел на улицах города, пьяня и внося в души людей какое-то смутное, тревожное беспокойство…
Впрочем, тревога, овладевшая людьми, вызывалась не только временем года. Наступление, скоро наступление — это чувствовалось по всему. По дорогам на север полуострова передвигались колонны солдат, катились пушки и броневики, шли обозы.
Тревожно было и на душе у Николая Журбы. Направляясь в «Нептун», он думал: а все ли он сейчас делает так, как надо? Донесение в Харьков отправлено: составляли они его вместе с Бондаренко. Сообщили о концентрации войск в Феодосии, Керчи, в северном Крыму. Указали системы орудий, доставленных английским транспортом. Перечислили военное имущество, выгруженное из трюмов американских пароходов «Сангомон» и «Честер Вальси»… Предупредили, что ожидаются транспорты с танками и аэропланами.
Донесение получилось обстоятельным, сведения в нем важные. Лишь бы дошло.
А сейчас Журбе предстояло встретиться с группой Бондаренко.
Спустившись по выщербленным ступеням «Нептуна», Журба чуть замешкался у открытой двери, вглядываясь в прохладный полумрак подвальчика. Все было спокойно: невозмутимый Бондаренко грузно нависал над стойкой, ближайший его помощник Степан протирал столы. Как и предполагалось, посетителей в это время почти не было: лишь в глубине подвала сидел над стаканом вина пожилой, уныло-потертого вида чиновник, да неподалеку от него тихо толковали о чем-то своем двое дрогалей.
Мельком взглянув на Журбу, Степан сказал посетителям:
— Извините, господа хорошие, заведение закрывается. Прошу-с!..
Дрогали встали сразу, послушно и дружно, чиновник же почему-то заупрямился.
— Что такое?! — недовольно воскликнул он. — Хозяин!
Бондаренко величественно повернулся к нему:
— Так у нас заведено. Идите с миром, пока стражника не кликнул. У нас это быстро!
Чиновник хотел что-то ответить, но Бондаренко едва заметно сдвинул брови, и этого оказалось достаточно: бормоча что-то, чиновник направился к выходу. Но уже Степан остановил его:
— Извольте рассчитаться, господин! Нехорошо-с!..
Склонив к плечу голову с лоснящимися, надвое разделенными пробором волосами, Степан обмахивался полотенцем. На круглом лице его блуждала полупочтительная, полупрезрительная — ни дать ни взять лакейская — ухмылка. Если бы Журба не знал, что перед ним сын потомственного балаклавского рыбака, он бы мог поспорить с кем угодно, что предки Степана и сам он проходили всю жизнь в трактирных половых — столь естественно держался один из самых доверенных и умелых людей Бондаренко.
Да и сам хозяин «Нептуна» вел себя так, будто родился за этой стойкой. Принимая от чиновника сторублевую бумажку, то бишь «казначейский билет правительства вооруженных сил Юга России», Бондаренко презрительно сморщил губы, а потом неподражаемо небрежным жестом кинул на мокрую стойку несколько «колокольчиков» — мелких врангелевских ассигнаций, получивших легкомысленное свое название не то за изображенный на них царь-колокол, не то за низкую, почти никакую, покупательную способность — пустой звон, а не деньги!
Наконец чиновник ушел.
Бондаренко распорядился:
— Степан, останешься здесь, проследишь за порядком! — и повернулся к Журбе: — Пойдем, Николай.
… В маленькой комнатке без окон сидели за дощатым столом четверо. Один из них был в солдатском френче с погонами. Дружно повернулись навстречу Журбе и Бондаренко. Журба негромко поздоровался.
— Здравствуй, товарищ! — голос могучего, широкоплечего человека перекрывал голоса остальных. Бас у него был еще гуще, чем у хозяина «Нептуна».
Николая поразило, как неузнаваемо переменился Бондаренко за те несколько секунд, что шли они от стойки к комнате: исчезло сонливое выражение лица, не осталось и малейшего следа от недавней вялости; с молодой пристальностью смотрели глаза, силой и уверенностью веяло от всей его крепкой фигуры. Показав Николаю на свободный табурет, тоже сел к столу.
— Значит, так! — сказал Бондаренко, легонько прихлопнув ладонью по столу. И повторил: — Значит, так. Я сейчас буду говорить о вас, если кто с чем не согласен- не перебивать! Потом поправите. С кого начнем?
— Полагается с гостя! — быстро вставил худощавый человек с почерневшим от въевшейся гари лицом.
Журбе показалось, что столь же прочно, как гарь, прижилась на этом лице постоянная усмешка. Складывалось впечатление, будто он ни на минуту не перестает размышлять о чем-то легком, веселом и приятном. «Легкомысленный какой-то», — недовольно определил Журба.
— Опять поперед батьки в пекло? — сказал Бондаренко. — А может, послушает-послушает гость, какие вы есть, да и называться не захочет?
Шутке засмеялись, но сдержанно — умел Бондаренко сообщать людям нужное настроение.
— Значит, с тебя и начнем, — сказал Бондаренко. — Товарищ Ермаков. Работает на железке. Говорит, что жить без своих паровозов не может, но я ему не верю: ломает их почем зря. Полный реестр по этой его линии сейчас не составишь — об этом знают те контрразведчики, что перебывали в Севастополе за два с лишним года.
Есть о чем потолковать с ним полковнику Туманову, но Петр Степанович стеснительный: не захотел с ним познакомиться!
— Я в армии не служил, говорить с полковниками не умею! — усмехнулся Ермаков.
— Оно и видно, что не служил! — ворчливо подтвердил Бондаренко. — Там бы тебя живо отучили встревать, когда говорят старшие! Теперь факт последний, но главный: в партии с марта шестнадцатого…
