На другой день за столом Отилия была в таком же безоблачном настроении, а вечером не вышла совсем. Феликс погрузился в безысходную скорбь, все стало ему противно, в голову приходили мрачные мысли. Он бросит все и, поступив кочегаром на пароход, уедет куда глаза глядят. Он воображал, как будет потрясена Отилия, как пожалеет, что заставила его страдать и уехать, видел ее в слезах. Эта жестокая мелодрама растрогала юношу до глубины души, и его уныние мало-помалу сменилось сильной, но целительной болью. Однако Феликса мучили самые разнообразные предположения: Отилия нашла письмо, но не догадалась, в чем дело, может быть вообразила, что это шутка или какая-нибудь старая записка; она по рассеянности бросила письмо, не распечатав; письмо затерялось среди вещей, и она вовсе не увидела его; она прочла письмо, но не любит Феликса. Последняя гипотеза разожгла в сердце Феликса ревность. Как! У Отилии хватает духу притворяться? Она так бессердечна, что не хочет сказать ему ни слова? Она способна любить старика Паскалопола и не обращать внимания на него, Феликса? Приступ гнева охватил его, и все порочившие Отилию слухи ожили в его памяти, приняв устрашающие размеры.
Нет, нет, Отилия держалась с ним, как сестра. Она не может его ненавидеть. Вероятно, ее рассердил его поступок. Не таким способом надо было передать ей письмо. Разве имел он право проникнуть в ее комнату? Что за непростительное легкомыслие! Следовало самому сказать ей все прямо и скромно. Мучения Феликса возрастали с каждым днем, потому что в равнодушии Отилии, если судить по тому, как она себя вела с ним, сомневаться не приходилось, а узнать судьбу письма он не мог. В тот день, когда Феликсу стало окончательно ясно, что всякая надежда потеряна, он так горевал, что позабыл вернуться домой к обеду. Его охватило безумное, неистовое желание бродить в одиночестве, и он, несмотря на мороз, прошел пешком до самой Бэнясы. Он дрожал от обиды и яростно подыскивал в уме слова, которые скажет при возвышенном прощании с Отилией. На обратном пути он устал и сел на запорошенную снегом скамью, не слыша ни стука экипажа, ни шагов. Из этого оцепенения его вывела тонкая рука, взявшая его за подбородок. Перед ним стояла Отилия.
— Что ты здесь делаешь, Феликс? Ведь я уже давно ищу тебя! Ах, сумасшедший, как ты огорчаешь меня!
И Отилия в забавном отчаянии опустилась на покрытую снегом скамью. Девушка была одета в стянутое в талии каракулевое пальто, которого Феликс раньше не видел.
— И ты еще утверждаешь, что любишь меня! Феликс вздрогнул. Значит, Отилия прочитала письмо!
Девушка засмеялась и снова взяла его за подбородок.
— Ну, скажи мне, Феликс, почему ты убежал из дома? Мы тебя чем-нибудь обидели?
Подавленный Феликс опять опустил голову и ответил:
— Но ты прекрасно знаешь... Я тебе писал... Я больше не могу так...
— Ты любишь меня? — серьезно спросила его Отилия, как будто справляясь, не болен ли он.
Феликс кивнул головой.
— Какой ты ребенок! Я прочла твое письмо, но забыла, ты ведь знаешь, какая я бестолковая. Зачем же ты убежал? Разве я говорила, что не люблю тебя?
Феликс встрепенулся:
— Отилия, это правда? Ты меня любишь?
— Ведь я же не говорила, что ненавижу тебя... Феликс снова был обескуражен. Он взял руки Отилии, начал осыпать их нежными поцелуями и, крепко стиснув ее пальцы, приложил их к своим щекам. Отилия с улыбкой позволяла ему это. Ободрившись, Феликс захотел получить более убедительное подтверждение и потянулся к Отилии, чтобы поцеловать ее. Она оглянулась на пустое шоссе и, мягко уклонившись, легонько поцеловала его сама в щеку, возле уха. Феликс опьянел от счастья.
— Поедем домой, Феликс, будь умником, мы еще поговорим в другой раз. Бедный папа беспокоится. Не рассказывай ему ничего. Мы скажем, что у тебя были занятия в университете.
Дома Отилия, стараясь не встретиться с дядей Костаке, повела Феликса, как арестованного, наверх и оставила на пороге его комнаты.
— Теперь иди к себе, согрейся. Я принесу тебе чаю. Феликс, желая увериться, что он не грезит, удержал Отилию за руки:
— Отилия, не играй мною, скажи, ты любишь меня?.
— Ты мне не безразличен. Но сейчас я занята, посиди спокойно.
И Отилия, посмеиваясь, сбежала вниз по лестнице.
Феликс провел райскую ночь, однако в последующие дни он опять стал испытывать недовольство. Отилия держалась с ним, как всегда, дружески, с прежней радостью принимала Паскалопола, и ничего в сущности не изменилось. Феликс начал сомневаться в серьезности ее слов и жаждал объяснения. Однажды, уже за полночь, он подстерег, когда Отилия вернулась в свою комнату. С полчаса он колебался, наконец постучал в ее дверь и тихонько позвал: «Отилия!»
— Что тебе? — услышал он из-за двери шепот девушки.—Я раздета!
Я непременно должен тебе кое-что сказать.
— Ты очень неблагоразумен, завтра скажешь.
— Нет, сейчас, сейчас, — настаивал Феликс, толкая дверь.
В щелке приотворившейся двери появилась дрожащая от холода Отилия. Волосы ее были распущены по плечам, и она, в своей длинной и широкой ночной сорочке, из-под которой виднелись тоненькие ножки, походила на ангела-вестника. Протянув руку, она легонько погладила Феликса.
— Будь умником, Феликс, ведь ты мне обещал! Нас могут услышать.
— Я тебя люблю! — пожаловался Феликс и поцеловал ее руку.
— И я тебя люблю, я тебе сказала, но это вовсе не причина, чтобы делать глупости.
Феликс толкнул дверь сильнее, и озябшая Отилия, не сумев удержать свои позиции, убежала на кровать и, стараясь согреться, уселась, поджав ноги и поеживаясь. Феликс стал на колени и положил голову на край постели.
— Я тебя люблю!
— Я знаю, — ответила девушка, коснувшись пальцами его волос. — Но тот, кто любит, тот скрывает свои чувства и не делает другому зла. Ты хочешь причинить мне зло?
— Поженимся, Отилия, — продолжал Феликс, — уедем отсюда. У нас есть средства к жизни. Я буду работать.
— Ох, Феликс, какой ты глупый. Да ведь ты еще несовершеннолетний. И кроме того... Тебе надо много трудиться, чтобы сделать карьеру, ты должен быть свободен. Я назавтра же стану для тебя обузой.
— Никогда.
— Нехорошо, когда супруги одного возраста, — вполне серьезно возразила Отилия. — Мужчинам все быстро надоедает.
— Отилия, ты не любишь меня.
— Да нет же, нет, Феликс. Я говорю так именно потому, что люблю тебя. Я мечтала о славе, о богатстве для тебя, думала потом найти тебе девушку — хорошую, кроткую. Мне никогда бы и в голову не пришло, что ты полюбишь меня. Я взбалмошная, сама не знаю, чего хочу, я — для людей пресыщенных, как Паскалопол, которые тоскуют по юному смеху, по молодости.
Феликс почувствовал себя уязвленным.
— Понятно, почему ты любишь Паскалопола, ведь он богат.
Отилия, гладя его по голове, задумчиво и беззлобно ответила:
— О нет, бедный Паскалопол тоже отчасти моя жертва, как сказала бы тетя Аглае. Он одинокий, несчастный человек, ему необходимо иметь возле себя друга. Не знаю, может быть, он сам себя обманывает. Я думаю, он предпочел бы, чтобы я была его дочерью. Не скрою от тебя, что он мне некоторым образом дорог, нужен мне, но это совсем не то, что ты предполагаешь. Все вы, мужчины, старые и молодые, — просто дети.
Радость, неуверенность, все сложные чувства, переполнявшие грудь Феликса, искали выхода. По щекам его потекли слезы.
— Отилия, я не могу, не могу без тебя, Я буду ждать сколько захочешь, буду молчать, буду делать все, что ты скажешь, стану твоим защитником, но позволь мне любить тебя!
Феликс встал с колен и попытался обнять Отилию. Всегда такая проворная и насмешливая, она словно потеряла всю свою смелость. Взгляд ее потеплел, губы дрожали. С покорным, растерянным видом принимала она робкие поцелуи Феликса и порой машинально отвечала ему, едва касаясь губами его щеки.
— Мы будем молчать, — бредил Феликс, — но будем считать себя обрученными и, когда станем независимы, поженимся. Ради тебя я сделаюсь великим человеком, богачом, и ты будешь учиться в консерватории. Отилия вздохнула:
— О, какие прекрасные грезы! Не очень-то я верю в свою звезду. Я от всего сердца хотела бы, чтобы ты был счастлив... со мною.
Они просидели так несколько часов, говорили обо всем, переходили от планов на будущее к болтовне о знакомых. Почти забыв, как случилось, что они здесь вместе, они очнулись, только когда запели петухи.
— Феликс, ради бога уходи! Если нас увидит эта трещотка Марина, то по всему городу пойдут россказни. Уходи, уходи.
Отилия торопливо прикоснулась губами к лицу Феликса, а он прижал к своей щеке ее руку и поцеловал.
С тех пор они иногда сидели вдвоем по ночам, во тьме, то в одной комнате, то в другой, отдаваясь своим невинным мечтам. Феликс счел бы себя бесчестным, если бы допустил хоть малейшую нескромность по отношению к Отилии, и, когда властью подсознания в его мозгу упорно возникали чувственные картины, он мучился, стараясь их отогнать, и думал о том, какой он ничтожный и подлый. Он верил в чистоту Отилии, и сознание своей целомудренной преданности девушке делало его счастливым. Жизнь обрела смысл, и он с увлечением взялся за занятия. Он ходил в больницы по собственной инициативе и напрашивался на приглашения коллег с последнего курса. Во время беседы главного врача со студентами на специальные темы он подал несколько реплик, которые поразили врача, и юноше, обладавшему столь редкими в его возрасте познаниями, стали разрешать в порядке исключения присутствовать вместе со старшекурсниками при осмотре больных. Можно было заранее предсказать, как его встретят, когда он станет практикантом. Чаще всего Феликс посещал невропатологов и психиатров; бывал он в больнице Колентина (где находил также превосходную даровую ванну); бывал у доктора Маринеску, любившего, чтобы его окружали студенты, и у доброго, экспансивного доктора Обрежа, который проливал слезы над своими умалишенными, вызывая их по очереди, словно напоказ зрителям.
