— Не надо. Я все понимаю, но лучше не надо.
Долго стояли брат и сестра, глядя вслед ушедшим.
СЮЮМБИКЕ — ЦАРИЦА КАЗАНСКАЯ
Говорят, в Москве время бежит быстро. В Казани время тоже не стоит. С тех пор, как Эрви приехала в этот город, многое изменилось. Раньше Эрви в лесу спокойно жила. В Казани ее, как осенний листок, закрутило в жизненном вихре—и совсем другой стала Эрви. Гордости былой нет. Во дворцах гордость — словно роса: высыхает скоро. Красоты прежней тоже мало осталось. И только любовь к родной земле, преданность вере отцов по-прежнему горит в душе Эрви.
Где-то в сердце сохранился образ Аказа: нет-нет да и кольнет воспоминанием, великой болью в груди.
Все перемены казанские непременно Эрви касались. Она теперь как книга: все, что в ханстве произошло, по ней прочитать можно. Привезла ее царица в свой дворец, приласкала, пригрела. И стала Эрви для Сююмбике не то служанкой, не то подругой.
Захочет царица от дел отдохнуть — зовет Эрви. Нужно куда-то письмо отнести, куда-то сходить, гостей позвать — снова Эрви нужна. Иногда и сердечные дела царица ей доверяет.
Просится домой Эрви — говорят: рано еще, время не приспело. Сначала сказали, что Аказ в Васильграде обитается, как придет в Нуженал, ее отпустят. Потом стало известно: Аказ в Москву ушел.
А время идет.
Мурза Кучак в Казани теперь живет мало. Только приедет — сразу обратно в Крым. Всеми делами управляет его сын Алим.
Терпеливо ждет своего часа Эрви и не знает, придет ли он, этот час...
Над ханским дворцом бездонная небесная голубизна. Красные кирпичные стены, облитые жгучими солнечными лучами, дышат зноем. Но внутри дворца — прохлада. Сегодня в обители хана тишина. Властитель правоверных уехал на охоту вместе со свитой и вернется через неделю. Царице Сююмбике донесли: в свите хана тайно поехали четыре наложницы.
Царица в своих покоях с утра занята государственными делами. Сидит в любимой комнате с лазурными сводами. Острые солнечные лучи прорываются сквозь оконные занавески, рассыпаются яркими золотистыми пятнышками по ковру, падают на драгоценные камни пояса царицы и дрожат, отражаясь на шелковом пологе.
Рдеет крупными маками тонкий, облегающий стройное тело царицы халат. Лицо Сююмбике — чуть утомленное и от этого кажется еще красивее. У ног царицы, на низкой скамеечке, сидит Яванча. Бывший русский поп ныне похож на евнуха. На бритой голове чаплашка с кистью, полосатый халат до пят, пояс широкий— во все брюхо. Раньше Яванча сам писал свои заметы. Смотрел их святой сеит, иногда сам хан Сафа давал советы. Но потом появился молодой хан. Беналея и Яванчу беспокоить перестали.
Но вот узнала о его писаниях царица и велела без ее ведома ни строчки не делать.
Сегодня царица позвала Яванчу, а чтобы люди ничего плохого не подумали, посадила рядом Эрви. Начала говорить, что надо в Книгу царства записи делать. Часа два, а то и три сидели. Царица на ум востра, Яванча еле успевает записывать.
— Пиши далее: «В этот проклятый аллахом день наскочили на наш город эти гяуры, русские, и встали у стен...» Ты о чем задумалась, Эрви?
— О, прости меня, богоподобная! Я вспомнила реку Юнгу и лес, где родилась. Прости меня...
— Я знаю — тяжело тебе вдали от родины,— с участием произнесла Сююмбике,— сердцем понимаю.— Вздохнув, добавила:— Ты думаешь, я не тоскую по родным ногайским степям, по великому приволью? Ой как тоскую, видит аллах! Мы обе молоды, нам хочется резвиться на лугу, а мы вместо этого сидим в духоте и пишем книгу ханства.
— На все воля аллаха,— покорно ответила Эрви.
— Неправда! О том, что происходит в ханстве, обязан писать сам хан с сеитами да имамами.
— Благословенный хан все время занят...
— Гаремом да охотой!—зло перебила царица.— Дел царских совсем делать не умеет, русскому попу книгу ханства отдал. Доверить писать книгу такому человеку можно ли? Напишет там не то, что надо, а что русский посол повелит. Все нужно делать самой. Устала очень.
— Отдохни тогда, изумительнейшая.
— И верно!—воскликнула Сююмбике.—Давай веселиться!
Она хлопнула трижды в ладоши, в комнату неслышно вошел
евнух, упал на ковер.
— Пошли нам музыкантов и танцовщиц. Сперва пусть ногайские плясуньи нас потешат, потом черемиски подойдут. Ты родину вспомнишь,— заметила она Эрви.
Евнух свое дело знает. Поставил в конце комнаты ширму, привел туда музыкантов. Ширма плотная, не приведи аллах, если трубачи увидят царицу — оскорбят ее своим взором. По комнате поплыла музыка однообразная, как ногайские степи. Открылись двери, и в комнату на носках вбежали девушки в тонких, почти прозрачных одеждах. Поклонившись царице, они начали танцевать. Ох, хорошо танцуют степнянки, воскрешают в памяти царицы картины ее прошлой жизни! В каждом движении танца узнается родное. Вот танцовщицы, подняв руки, покачиваются одновременно из стороны в сторону. Так в степи травы на ветру качаются. Вот они уже кружатся стремительно, взявшись за руки. Так на кочевье юрту ставят. Молитву аллаху, слова любимого, скачку на коне — все передают они в танце, и сердце Сююмбике тает от услады, будто воск.
После степнянок вбежали в белых кафтанах танцовщицы лесов. Но царица подняла руку, обращаясь к Эрви, сказала:
— Вечером пошлю их к тебе. Сейчас дело нас ждет.
Эрви кивнула головой, она поняла, что царице не хочется после родного ей танца смотреть чужой.
— Теперь пиши: «В этот проклятый аллахом день под Казань пришли гяуры, русские, вместе с послами, а изнутри города подняли копья недовольные Сафой мурзы и эмиры и прогнали его из Казани. И стал ханом подданный Москвы Бен-Али, который Шах-Алею младший брат. Бен-Али сейчас правит Казанью мудро и блистательно...»
— Ты только что иное говорила, великая царица? — робко вставила Эрви.
Сююмбике дала знак Яванче, чтобы тот вышел, потом ответила:
— У ногайцев пословица есть: «Кто говорит правду — того изгоняют из девяти государств». А если мы напишем правду, нас и с земли сгонят. Да и могу ли я про своего мужа писать плохое?
Тихо в комнате. Обе женщины молчат. Меж створками окон звенит ошалелая муха. Задумались женщины. Каждая о своем. Первой нарушает молчание царица:
— Скажи, Эрви, Кучак-оглана ты знала ли?
— Алима?
— Да.
— Ты хочешь знать, горячо ли он целует, крепко ли обнимает?
— На твои слова я могла бы разгневаться, потому что думала совсем о другом.
— О другом? И не надо гневаться на бедную Эрви, аллах тому свидетель. Я вижу, что у тебя на сердце.
— Мое сердце принадлежит хану.— В уголках губ царицы улыбка.
— Хан твоего сердца —Алим, и пусть покарает меня всевышний, если я говорю неправду.
— Садись рядом, Эрви, и слушай. Я вырвала тебя из рук мурзы, я успела научить тебя грамоте, я сделала тебя первой подругой моей. Поклянись мне, что все услышанное ты похоронишь в своем сердце навсегда.
— О, мудрая Сююм! Разве ты не видишь: я предана тебе душой и телом. Я вся твоя. Скажи: умри, Эрви, и я умру!
— Ты умница, Эрви. Ты увидела в моей душе то, чего не видел даже сам Алим. Я давно люблю его, и ты поможешь мне в моей любви. Сегодня ночью приведи его ко мне. Евнуха не бойся, он мой.
— Будет сделано, благословенная. Я каждую ночь буду...
— Только сегодня. Завтра тебя, быть может, не будет в Казани.
— Пощади, милосердная, не изгоняй! — Эрви упала на ковер.
113
8 Марш Акпарса
— Поднимись, Эрви. Кто ты сейчас?
— Я твоя раба, о царица.
— А я хочу поднять тебя. Ты будешь женой князя, Эрви.
— Женой князя? — в глазах Эрви испуг, удивление.
— Да. Завтра же поедешь домой к мужу. Он из Москвы бежал. Теперь, наверное, он снова в Нуженале. Пусть правит землями твоими и своими. Пусть берет в руки весь Горный черемисский край. Я ему во всем помогать хочу.
— Мой милый патыр!
— Слезинку на глазах твоих вижу. Любовь к нему не погасла?
Эрви низко склонила голову, плечи ее слегка вздрагивали.
— Не плачь. Он ждет тебя и любит.
Эрви неуверенно покачала головой.
— Узнала я: живет он один. Если бы забыл тебя — женился. Поезжай смело, подарки богатые повезешь ему. Скажешь, что милостью аллаха дарую я ему княжеский титул. А ты княгиней будешь.
— В лесу зачем мне княжеское имя?..
— Сделаешь все как надо — в Казани будете жить. Отсюда черемисами править будете. Поняла?
— Что надо сделать?
— Скажи Аказу: весь Горный край поднимает пусть и знает, что только одна буду его жаловать, и пусть мне одной будет послушен. Если рать московская на Казань пойдет — ее воюет пусть и до нас не допустит.
