— А если он не согласится?
— На то и едешь ты. Сделай все, что можешь: пусть народ твой станет стражем на краю моего ханства, пусть Аказ будет тебе послушен. Наши дары тронут его сердце.
— Смогу ли я? — робко заметила Эрви.— У нас в лесах женщин не любят слушать.
— У нас тоже. Однако я заставляю слушать.
— Ты царица.
— А ты будешь княгиней. Отныне Кучак над землей Аказа будет не властен, он в Крым убежал. Силу свою чувствуй. Если что не так — моего совета спрашивай. Мой конник будет приезжать к тебе часто и передавать мои повеления.
— Я не смогу... не буду...
— Тогда забудь о муже, забудь о Нуженале! — сурово произнесла царица. — Аказу мы найдем другую жену. Любая девушка за него пойти будет рада.
— Пощади, великая! Отпусти меня... Я попытаюсь...
— Хорошо, завтра поедешь. Сейчас сходи в дворцовую мечеть и позови сеита.
Тот вошел в покой царицы, чуть заметно склоня голову в знак
приветствия. Жестокий ревнитель веры жил с Сююмбике в дружбе, но всегда сердился, когда видел около нее Эрви. Сеита бесило упрямство язычницы, которая жила рядом с царицей и не хотела поклоняться аллаху.
— Я позвала тебя, святой сеит, для того, чтобы ты принял клятву на Коране,— уважительно произнесла Сююмбике.
— От кого?
— От Эрви.
— Но на Коране клянется только правоверный.
— Твои слова правдивы, святой сеит. Эрви сейчас же примет веру Магомета.
— Нет! Нет! — воскликнула Эрви и прижалась спиной к стене.— Веру своих предков я не предам!
— Тогда вон из дворца! — крикнул сеит.
— Зачем вы мучаете меня? Все эти годы я жила надеждой на возвращение в родные края...
— Твоя надежда сбывается, — мягко произнесла Сююмбике.
— Я потеряю все, если... я потеряю любовь мужа, меня оттолкнет мой отец, меня, словно занозу из тела, вырвут мои сородичи, лучше убейте меня!
— В тебе снова проснулась дикая кровь, — сказал сеит как можно спокойнее. Он по тону Сююмбике понял, что с Эрви надо обходиться мягче и тогда скорее достигнешь цели. — Чем ты платишь за любовь и ласку царицы?
— Я была твоей рабой, великая, во всем повиновалась тебе. Разве я не заслужила твоего доверия? Зачем нужна клятва на Коране? Я и так сделаю все, что ты велишь. Но я должна поехать к Аказу только с чистым сердцем. Иначе — лучше смерть!
— Подай Коран, святой сеит,— строго сказала царица, и сеит развернул священную книгу.— Я тебе повелеваю, Эрви, иди сюда!
— Ну! — крикнул сеит и, ухватив Эрви за руку, потянул к царице.
— Никогда! Лучше умру! — Эрви вырвалась из рук сеита и подбежала к двери. Служитель аллаха бросился за ней.
— Остановись, святой отец, мы не будем насиловать ее — это противно воле аллаха. Прости, что я потревожила тебя зря. Если будешь в городе и увидишь мурзу Чапкуна, пошли его ко мне. Он давно просит Эрви в свой гарем. Скажи, что я дарю ее ему-
Эрви пала перед царицей на колени и, плача, протянула к ней руки:
— Убей меня, госпожа, но только не в гарем! Только не в гарем!— Эрви упала на ковер, содрогаясь от рыданий. Сююмбике подошла к ней, сказала властно:
— Ты поедешь в Нуженал?!
— Поеду.
— И сделаешь все, что я велю?
— Сделаю...
Царица села, кивнула сеиту. Тот подхватил Эрви под руки, подтащил к столику.
— Встань, Эрви!
Эрви поднялась, но тут же упала снова. Ноги не держали ее. Сеит взял со столика священную книгу, поднял руку Эрви, подложил под нее Коран.
— Повторяй за мной. Отныне и до смерти...
— Отныне и до смерти... — надрывно повторила Эрви.
— ...я буду следовать праведному ученью Магомета...
— ...праведному... Магомета...
— …и принимаю веру в аллаха единого и величайшего...
— ...единого и величайшего... — как эхо неслось с ковра.
— ...и клянусь на святой книге...— Сеит глянул на Эрви в ожидании слов, но она молчала.
— Она без чувств, — спокойно заметила Сююмбике.
Сеит перевернул Эрви вверх лицом, приложил Коран к ее губам, к груди, ко лбу и произнес тоном купца в лавке:
— Дело сделано-
— Оставим ее,— сказала царица, поднимаясь.— Теперь она будет покорна нам до смерти...
Ночь сошла на Казань. Вышки минаретов опустели, умолк гомонливый базар, шумевший весь день. Где-то тихо звучал рожок— мелодия лилась печальная, тоскливая. Но вот и она оборвалась, стыдливо замер ее последний звук. Погасли огни в домах, только кое-где мерцают глазки-окна кофеен, не успевших выпустить поздних гостей. Ночью не услышишь скрипа арбы — жители города ушли за высокие заборы своих домов. Даже собаки перестали лаять. Тишина. Изредка процокает по камням запоздалый всадник, иногда бесшумно проплывет чья-то тень по освещенному луной забору, и снова безмолвие.
Еще тише в ханском дворце. У малого входа со стороны Казани появились две фигуры. Страж, дремавший, воспрянул, услыша легкие шаги, насторожился. К нему подбежала женщина, открыла лицо. Страж сразу узнал ее — Эрви.
— Кто второй? — спросил шепотом.
— Евнух. Пусти.
Страж вложил саблю в ножны, шагнул вбок от входа.
Комната с темно-синими сводами — для сна царицы. Но Сююмбике не спит. Она полулежит на широком ложе, перед ней рассыпаны розы. Царица не спеша обрывает лепестки, бросает на ковер. Освещенные трепетным огнем светильников, лепестки на ковре похожи на пятна крови.
На Сююмбике ослепительно яркие одежды. Широкий пояс искрится множеством жемчугов и алмазов. Бирюзой светятся сафьяновые сапожки. Царица ждет возлюбленного. Всякому известны последние минуты перед свиданием. От волнения кипит кровь, бьется в груди сердце.
Но сердце царицы бьется ровно. Алим ей нужен не для любви
Тихо открылись дверцы — показался Алим. Он быстро подошел к краю ковра, опустился на колено.
— Селям-алейкум, великая.
— Живи сто лет, Алим, сын Кучаков.
— Ты звала меня, о вздох моего сердца?
— Звала. Встань и садись рядом со мной.
— Когда я шел сюда, мне сказали, что я любим. Это верно?
— Может быть. Но об этом не говорят сразу. Особенно во дворце хана.— Сююмбике одарила Алима лукавым взглядом.
— Я готов жизнь отдать, только бы узнать это!
— Узнаешь. Но ответь мне сначала, почему ты не покинул Казань вместе с отцом? Сначала, говорят, ты хорошо служил Сафе-Гирею, теперь также хорошо служишь его врагу — хану Бен-Али. Отчего это? Ведь ты крымец?
— Неправда, царица. Отец мой из Крыма, а я рожден в Казани. Я ханам не служу, а своему родному городу. Я так и сказал отцу, когда он уходил отсюда.
— Если на трон сядет какой-нибудь пастух, ты и у него будешь целовать пыль с ковра?
— Если пастух заслуживает трона...
— Ладно! А если ханством буду управлять я, одна?
— Более верного и преданного слуги, чем я, у тебя не будет! Я и мои джигиты будем рады умереть за тебя, джаным!
— Я верю тебе, Кучак-оглан.— Сююмбике долго молчала, потом добавила: — Верю, потому что люблю тебя.
Алим резко пододвинулся к царице, протянул к ней руки, чтобы обнять, но Сююмбике выпрямилась и строго взглянула на Алима.
— Сначала выслушай меня. Я больше не могу терпеть! Хан Бен-Али мне ненавистен, только ты один желанен моему сердцу. Но я царица, Алим, и мы не сможем быть вместе, пока рядом со мной Бен-Али.
— Скажи только слово —и я зарежу его, как ягненка!
— А потом?
— Никто не помешает нам любить друг друга!
— Это плохо. Ты говоришь не думая. Мне ты казался умнее. Я сама отвечу тебе, что будет потом. Ты убьешь хана, сторонники Москвы поймают тебя и снимут голову, а меня, опозоренную и нищую, выбросят за стены крепости.
— Говори, свет очей моих, я сделаю все!
— Завтра Эрви едет к горным черемисам. Она умна, и Аказ будет нам большой опорой. Луговых черемис Япанча в железной узде держит. Он тоже будет за меня. Но этого нам мало. Ты тоже завтра собирайся в дальнюю дорогу. Поедешь в ногайские степи, отцу моему поклон повезешь. Скажи ему: пора вершить задуманное. Пусть всадников своих под Казань ведет. Вот тогда московиты не страшны будут. Тогда с тобой мы вместе Казанью будем править. Готов ли ты в путь?
— Хоть сейчас, блистательная! — воскликнул Алим и снова протянул руки к Сююмбике.— Я вручаю мою судьбу тебе, я весь горю, желанная!
Царица подняла с ковра розу, оторвала от цветка самый большой лепесток и, приложив его к губам, слегка потянула воздух в себя и поманила Алима...
