Так продолжалось полгода. Ивашка сдался и степью проводил деда на Кафу. И то надо сказать — надоел дед. Озлобился на ватажников за разброд, за баловство. За то, что Микеня оторвался от ватаги и свою шайку завел, дед Славко пилил Ивашке шею чуть ли не месяц.
Без него стало спокойнее, хотя надо сказать, что ватажники деда побаивались и слушались не меньше, чем Ивашку, потому как был он совестью ватаги.
И вдруг вчера приехал из Азова Ионаша с новостью:
— Жди завтра Сокола. Разыскал-таки слепец своего атамана. Везет на лодке с полосатым парусом.
К полудню новость разнеслась по всему становищу. Кто-то вышел на майдан к мачте и ударил в колокол. А это значит: собирайся круг.
И когда из-за поворота вынырнула фелюга, весь берег кишмя кишел, как муравейник.
Не успела лодчонка ткнуться в прибрежный песок, как десятки сильных рук вытащили ее на берег и, выбросив гребцов, подняли на плечи, понесли. Василько встал с дедом рядом, они не ожидали такой встречи. Они хотели было сойти с лодки, но им не дали и понесли вверх по склону. Лодка колыхалась, она плыла над людскими головами, словно по воде. Среди множества лиц, обращенных к нему, он узнавал своих друзей, но незнакомых лиц было больше. Толпа гудела, люди выкрикивали приветствия, бросали в лодку шапки, подставляли плечи под нее, сменяя уставших. Сокол знал, что его встретят радушно, но такое выражение восторга было для него не совсем понятно, он не знал, почему эти люди так рады его приезду. Если бы не крики «Соколу слава!», «Атаман, здравствуй!», Василько подумал бы, что эта торжественная встреча предназначена не для него.
Наконец толпа вынесла лодку на широкую площадь, посреди которой стояла мачта с реями, с вантами и даже с генуэзским флагом на вершине. Сокол узнал ее: это была главная мачта с триремы «Святая Агнесса».
Около мачты был прилажен судовой колокол, перед ним сооружена часовенка чуть повыше человеческого роста. В ее углублении Василько увидел вырезанное из дуба изображение святой Агнессы, которое когда-то стояло в каюте капитана триремы. На четырех бочках, составленных в ряд, видимо, сгорая от нетерпения, подпрыгивал человек в черной рясе, в камилавке, лихо заломленной на затылок.
Когда лодку поднесли к бочкам и поставили на землю, два мужика подскочили к Соколу, подхватили его под руки и легко подняли на бочки. Третий взял под мышки деда Славко и забросил его туда же. Сказал при этом:
— Подусох ты в Кафе-то, дед, целый год откармливать придется. ,
Человек в рясе, раскинув руки, подскочил к Соколу, облапил его и, привстав на носки, поцеловал трижды. Потом повернулся к толпе, воздел руки к небу и воскликнул:
— Православные казаки! Узрел господь мечтания наши, услышал молитвы наши и возвернул нам спасителя нашего и вождя! Падем все на колени и возблагодарим за это господа!
И все на площади опустились на колени с шумом и говором, в котором Васильку послышались и шутки. «Уж не насмешку ли какую выстроить хотят?»—подумал Василько и тронул деда Славко за руку повыше локтя.
— Так надо, Вася, так надо,—шепнул дед.—Отцу Иохиму верь. Он знает, что к чему.
А отец Иохим поднялся (за ним поднялась и вся толпа) и заговорил нараспев, как в молитве:
— Во времена для всех вас тяжкие и гибельные, человек этот собрал вас во едино стадо и, подобно царю Моисею, вывел на землю обетованную. И остался он в сердцах наших на многие годы, и кажинную заутреню мы молили бога о его возвращении. И внял спаситель нашим молитвам, сохранил нам атамана и снова поставил его над нами.— Тут отец Иохим помедлил немного и скороговоркой выпалил: — Атаману нашему слава!
— Слава! Слава! Слава!—дружно гудело-на площади.
Когда толпа утихла, отец Иохим подмигнул атаману и шепнул:
— Скажи им что-нибудь, пропади они пропадом.
Василько оглядел народ, снял шапку, смял ее в руке:
— Не чаял я увидеть вас, друзья, да вот бог привел. И я говорю вам: здравствуйте! — Площадь загудела приветно.— Вижу, вы, слава богу, живы, ну, стало быть, и я буду с вами жив. Принимайте к себе.
— Расскажи, где был?! — раздалось из толпы.
— Успеете! — крикнул отец Иохим.— Дайте отдохнуть человеку, путь вон сколь далек был, понимать надо!
В ближних рядах раздался шум недовольных, но отец Иохим погрозил кулаком.
— Ишь вы, греховодники. Сказано: всему свое время.
От бочек долго пробирались сквозь людское месиво, атаману то и дело встречались знакомые по Черному камню ватажники, каждый тискал его, перебрасывались несколькими словами.
Сельбище, собственно, и состояло из окружавших площадь землянок, глинобитных лачуг и коробок, сколоченных из корабельных досок и разбросанных в беспорядке. Дальше виднелся ров с земляным валом, в нем поблескивала вода.
Василько прежде других надеялся увидеть Ивашку, но его почему-то не было. Когда он спросил об этом деда, тот коротко ответил:
— К нему и идем.
Чуть на отшибе, ближе к берегу, показался высокий, по сравнению с лачугами, дом, сложенный из серых необожженных кирпичей.
И тут, около ворот дома, Василько увидел Ивашку. Он заметно постарел, но стал осанистее, полнее. От прежней худобы не осталось и следа. Он, видимо, ждал атамана и, завидев его, спешно пошел навстречу. На мостке, переброшенном через канаву, обнялись, и Булаев сказал тихо, словно жалуясь:
— Устал я без тебя, атаман.
В доме было всего два окошка,— по одному на комнату. Оконца эти были круглые, отороченные дубом. Василько догадался: с корабля. Внутри первой комнаты все было чудно и необычно. Ивашка, как видно, перетащил сюда целиком капитанскую каюту и обложил ее кирпичами. Вся мебель, в том числе и большой круглый стол, была корабельная. На столе стояли вина, закуски. Пахло кизячным дымом, сивухой и жареным мясом. Около стола хлопотал плечистый молодой парубок в серой, ниже колен, рубахе, вышитой по косому вороту затейливыми цветами. Увидев Василька, он улыбнулся, показав два ряда белых ровных зубов. Эта улыбка напомнила кого-то.
— Узнаешь? — спросил Ивашка, глядя на парня.
— Неужто Андрейка?!
— Он самый, пропади ты пропадом,— гаркнул отец Иохим, усаживаясь за стол.— Давай, отрок, наливай — в горле пересохло.
— Да ты, Ешка, подожди,— строго произнес Ивашка.
— Как это подожди, как подожди,— возмутился отец Иохим,— я из-за этого стола проповедь на майдане не договорил, сюда стремившись. Эх, атаман, какую проповедь я было приготовил, пропади ты пропадом.
— Не кощунствуй, Ефимушко,— тихо упрекнул его Славко, снимая с плеча гусли.— Пастырю этак-то негоже.
Пока Василько обнимал Андрейку, в комнату вошла с большой глиняной миской женщина. Поставила миску на стол, подошла к атаману, поклонилась в пояс.
— Так это же Полиха! — воскликнул Василько.— Дай глянуть- то на тебя.— Полиха тоже раздобрела, стала круглолицей, большая русая коса лежит венцом на голове. На девке серый сарафан с теми же, что и у Андрейки, цветами по подолу. Атаман прижал ее к груди, потом вытер концом платка, накинутым на плечи, повлажневшие глаза. Все сели за стол.
— Где-то мои гребцы?— спросил Василько.— Тоже, поди, голодны?
— Их покормят. Сказано.
По первой чарке выпили за счастливый приезд атамана, потом пили просто так, много ели, благо мясо на столе было и жареное, и пареное, и соленое, и копченое.
Охмелев, Василько спросил:
— Где ты вино берешь? У фрягов?
— Скажи, Ешка, где мы берем вино,— Ивашка усмехнулся.
— Вестимо где — у Ионаши. Там его сколько хошь. А фрягов давно в Кафе нету, пропади они пропадом.
От упоминания ненавистного имени у атамана хмель из головы вон.
— Разве Ионаша с вами?!
— Уж боле как два года. Лавку держит, в Кафу ездит — торгует. А что?
— Видать, новостей у вас в ватаге много? Расскажи.
— С самого начала?
— Давай с самого...
— Ждали мы тогда тебя. Долго ждали,— начал, как бы оправдываясь, Ивашка,— думали, бросил ты нас, с купчихой остался. А фряги по кораблям садят железами, того и гляди в щепы разнесут. Потом прибег Семка Чурилов, говорит: тебя на подворье и не было. Мы, грешным делом, подумали—лжет. Думали, купцы тебя сокрыть захотели. Сорвались мы, поплыли. Слава богу, ветер попутный был. Добрались до Корчева, нашли подходящих корабельщиков, сами к тому времени в парусах так и не разобрались. Корчевцы согласились провести нас до Азова, потом и на Дон. На Дону-реке болтались, почитай, два месяца, ветров попутных было мало. Это тебе река, а не море. Да и мелей боялись, будь они неладны. Уж совсем к осени добрались вот на это место и сели обоими кораблями на мель крепко-накрепко. На берег сошли, что же делать оставалось? Смотрим: с одной стороны лес, с другой — роща, место тоже веселое. Решили селиться. Нарыли в берегу нор, как кроты, надумали зимовать. Собрались на круг — все те же думы: что жрать будем? Судили-рядили долго и ничего кроме не придумали, как поклониться Микене. Дали ему храбрых молодцов сотню, оружие что ни на есть самое справное и послали в степь. Отбил он у ордынских пастухов две отары овец... Сколько, Андрейка, их было?
