Глава шестая
ДЕЛА СТАМБУЛЬСКИЕ
...Потому что изменчива судьба наша: нынче хан, завтра беглец; нынче богат, завтра нищий; нынче много друзей, завтра все враги. Я боюсь своих, не только чужих...
Из письма хана Золотой Орды Тимура-Кутлуба
СНОВА В ВАТАГЕ
рошло еще три дня, и фрегат пришел в Азов. Авилляр решил еще раз испытать атамана. Позвал Василько, сказал:
— Здесь у меня дел много: корабль выгружать буду, крепость поглядеть надо, рабов привез— надо заставить стены чинить. Ты со своим стариком можешь гулять целую неделю. В субботу возвращайся.
— А если я не вернусь? Сбегу если?
— Вот дурак! Ты у меня три года вольный ходил, на корабле я тебя в трюм загонял разве? Зачем тебе бежать?
Говорил так паша и хитрил. Сам думал: если вернется атаман — верным слугой султана будет. А убежит — все равно поймают. Хоть и жалко— голову придется срубить.
Дед Славко с атаманом сошли с корабля. Авилляр сунул в руку атаману кисет с деньгами, сказал:
— Погуляй, новую одежду купи. Турецкие наряды пора снимать.
Вечером в каюте Авилляра появился человек. Недаром турок услал с корабля атамана. Увидел бы он Ионашу — задушил бы.
А Ионаша стал ныне важным человеком. Кем он был у Менгли хана? Мелким подручным. Кого надо выследить, кого надо убрать. Теперь, когда Ионаша перешел на службу к Авилляру, большие дела поручают ему. Под его рукой полторы сотни таких же соглядатаев, каким он был сам когда-то. Везде его люди: и в Кафе, и в Азове, и в Бахчисарае. Сам он по совету паши живет в ватаге, держит лавку, часто ездит вроде за товарами, а на самом деле сует Ионаша свой нос во всякую дырку. И в ватаге у него соглядатаи, и в Сарай-Берке, и в Казани, и даже в Москве. Велик простор, где есть у Ионаши глаза и уши, научился он разбираться в хитрых замыслах своих хозяев, чует, что и когда им нужно узнать.
Ионаша сразу понял: султану Баязету и снится и видится положить лапу на русские земли. Особенно беспокоится об этом Авил- ляр — султан поручил эту сторону его заботам. Авилляр знает: звезда Золотой Орды идет к закату, того и гляди лакомый кусок — Русь из его рук упадет. Если султан не перехватит этот кусок на лету — пиши пропало. А перехватить можно. И Авилляр за эти три-четыре года сделал для этого немало. А Ионаша ему помогал. Задумано было хорошо: если Ахматова орда растает—двинет с юга к русским границам свое войско Менгли-Гирей, послушный султану человек. С востока зажмут русских ногайцы. Они тоже Стамбулу послушны. Рядом с Москвой Казанское ханство. Там сидит Алихан, дважды подданный: и Крыму, и через него Стамбулу. На западе живет круль Хазиэмир. Этому выгоду посули— пойдет хоть на черта. Со всех сторон обложена Русь. И на вольницу степную, придонскую большие надежды возлагает Авилляр. Ионаша это знает, не зря живет в самом сердце вольницы. Придумано собрать эту вольницу в один кулак, дать этим разбойникам оружие, бросить на Ахмата, ускорить его падение. И тогда не данницей можно сделать русскую землю, а частью Османской империи вместе с Крымом, Астраханью и Казанью.
В последние месяцы Ионаша и его соглядатаи метались из конца в конец своих поднадзорных земель: всюду дела пошли по- другому, не так было задумано. И вот сегодня примчался бывший кашевар в Азов к своему хозяину с вестями не совсем утешными.
— Ну, говори,— сказал Авилляр, разглядывая Ионашу, исхудалого, обветренного.
— Я писал тебе, паша, если помнишь, еще в прошлом году, что хан Ахмат решил наказать строптивого Ивана и послал в Москву войско.
— Помню. Ну и наказал?
— Не удалось сие хану. Дошел он до городка Алексина, разграбил его, а далее идти побоялся. Да и не мудрено — выставил князь Иван сто восемьдесят тысяч воинов, и хан, поджав хвост, убрался восвояси. Ныне снова готовит хан посольство на Москву, но еще неуважительнее будет говорить Московит с послами, поскольку теперь он воинов может выставить вдвое больше. Ахмату дерзости подданных сносить непривычно, он непременно захочет наказать ослушника, и будет война.
— На Казанский юрт твои люди ходили? — мрачно спросил Авилляр.
— Оттуда плохие вести, великий паша. Алихан казанский неумен, горяч и труслив. Знать татарскую против себя настроил; голову сечет правым и виноватым, а старая царица Суртайша совсем из ума выжила. Не приведи аллах, если их обоих с трона столкнут! Уйдет тогда Казань на сторону Москвы.
— Почему уйдет?
— Ведомо ли тебе, что у Ивана Московита живут сыновья Ибрагима— законные наследники престола?
— Магмет-Аминь?
— Да, премудрый паша. И еще Абдыл-Латиф.
— Они дети Нурсалтан, а она, я думаю, хану Менгли послушна. У детей скорее к Крыму будет душа лежать.
— Не думаю. Нурсалтан царя Московского братом зовет, хан Менгли тоже с Иваном в дружбе.
— А ногайцы? — уже совсем мрачно спросил паша.
— У ногайцев такая междуособица идет, что им свои земли без наших воинов, коли что случится, не защитить. Польский круль тоже идти на Московское княжество опасается. Растет оно и поднимается, как на дрожжах тесто.
Отпустил паша Ионашу, велел пока подождать и стал думать. Две ночи думал, ничего не мог придумать. За такие скверные дела султан голову снесет, пожалуй. То, что везде свои соглядатаи есть, это хорошо, но они только смотрят на дела, а вмешиваться в них не могут, изменять не могут. И выходит, что Авилляру самому надо во многих местах побывать, и в первую очередь в Сарай-Берке, в Москве, в Казани, в Астрахани. Надо дела этих городов наощупь проверить, надо их в нужное султану русло направить. А время идет! И решил Авилляр немедля ехать в Сарай-Берке, оттуда с посольством Ахмата — в Москву, а из Москвы — в Казань. Позвал Ионашу, велел ему снова ехать в ватагу.
— Скажи всем, чтобы атамана встретили.
— Скажу. Только мне оттуда убираться придется, великий па
ша. Сокол никогда не простит мне.
— Поживи пока в Азове.
...Желание вырваться в степь, на волю было велико. Василько пересчитал деньги, данные Авилляром, их хватит, чтобы купить двух коней. А там...
Но чем больше он ходил по берегу, тем больше убеждался, что думать о воле еще рано. Куда ни кинь взгляд, в какую сторону ни погляди — всюду недруги, везде опасность. Даже в ватаге сейчас его не могут спрятать. Василько понимал, что и там паша понатыкал своих людей: недаром же, сидя в своем серале, он все о ватаге знал.
И понял Василько, что отрываться от турка ему пока не надо. Дед Славко хоть и поворчал малость, однако тоже с этим согласился.
В субботу утром они пришли на фрегат. Авилляр встретил их с радостью, сказал:
— Одетый в турецкую одежду, ты был милее моему сердцу. Но раз надо...
На следующий день он посадил атамана и деда Славко в турецкую лузатую фелюгу, дал двух гребцов и велел плыть вверх по Дону, к ватаге.
— Я тебе все время помогать буду,— сказал прощаясь.— И ты меня помни. Придет время — приеду.
Весна ныне на придонской земле сильно замешкалась и потому уходила спешно. Ей наступало на пятки, дышало сильными ветрами в спину ядреное южное лето. Парус под этими ветрами надувался туго, звенели снасти, гнулась мачтенка. Фелюга прыгала по речной волне с гребня на гребень, словно чайка, еле задевая воду. Гребцы бездельничали. На пятый день пути Славко сказал:
— Нужное место не проскочить бы. Ты, атаман, гляди. Будут ежели по левому берегу две рощицы — дубовая и сосновая, меж ними и приставай. Наши там должны быть...
...Ивашка Булаев, послав деда в Кафу, надежду на то, что он там встретит атамана, имел малую. Если бы дед Славко не докучал постоянными разговорами, то и не послал бы. А старый гусляр надоел ему. Как стало известно, что Сокол жив и находится в туретчине в плену, Славко стал приходить к Ивашке чуть не каждый день и ныть:
— Он вас, иродов, можно сказать, из геены огненной вывел, а вы его, стервецы, забыли. Ведь ежели бы не он, расползлись бы вы по крымской земле, как черви, передавили бы вас татары поодиночке. Ты сам-то, пес рыжий, сколько раз от плена бегал, а все попадал туда же, теперь сидишь в каюте, портков из парусов нашил и доволен. Про атамана забыл. Скоро грабежом займешься...
— Не скули, дед,— упрашивал Ивашка,— что я могу поделать? Не в туретчину же мне за ним идти. Я сам тоскую не меньше твоего.
— Ежели тоскуешь, проводи меня в Кафу. Ваську не зря Соколом прозвали — не сможет он в неволе долго жить, улетит. И где бы он ни был — к Чуриловым придет все равно. А там, баял Ионаша, пустырь. Кто его встретит? Кто к нам дорогу укажет?
Так продолжалось полгода. Ивашка сдался и степью проводил деда на Кафу. И то надо сказать — надоел дед. Озлобился на ватажников за разброд, за баловство. За то, что Микеня оторвался от ватаги и свою шайку завел, дед Славко пилил Ивашке шею чуть ли не месяц.
