Отилия широко раскрыла глаза.
— Феликс, я знала, что ты хороший мальчик. Ну, конечно же! Что тебе сделал бедный Паскалопол? Ведь я люблю тебя!
— Он завтра приедет. Я думаю, надо его принять.
— Неужели? Бедный Паскалопол! Как я соскучилась по нем! — в восторге воскликнула Отилия.
И, обхватив голову Феликса, она крепко поцеловала его в губы — в первый раз. Целых два дня дом оглашался сумасшедшими концертами на рояле. Когда появился Паскалопол, у дяди Костаке от волнения дрожали губы, а помещик, после минутной робости, бросился целовать руки Отилии. Она, присев к нему на колени, легонько поцеловала его в щеку и поправила ему волосы. Паскалопол был на верху блаженства. Феликс созерцал эту сцену, сам не понимая, что с ним творится. Сердце его сжималось от ревности и в то же время было полно странной симпатии к помещику. В семье Туля все остолбенели, узнав об этом событии. Аурика заявила, что Отилия приворожила Паскалопола, а Стэникэ, весьма решительный в суждениях за глаза, дал всему следующее толкование (о чем Феликс узнал позднее):
— Юноша (то есть Феликс) — плут, он использует положение. Живет с Отилией и вымогает деньги у помещика. Вот увидите, он далеко пойдет. И наследником дяди Костаке окажется.
Тем временем в соседнем доме возникла, развернулась и быстро пришла к концу другая история. Главным действующим лицом в ней оказался Тити Туля. После инцидента с Отилией эротическое беспокойство Тити нисколько не улеглось, и он, ничуть не скрываясь, искал другое, менее гордое существо женского пола. Это было нелегко, потому что застенчивый Тити не имел своего круга знакомых, а девушки, которых он встречал в Школе изящных искусств, не обращали на него внимания. Но там же, в Школе, Тити подружился с неким Сохацким, тучным, словоохотливым, добродушным студентом примерно одних с ним лет. Он тоже не имел особого призвания к искусству, писал копии, и целью его было стать преподавателем рисования и каллиграфии. Он учился в том же лицее, что и Тити, хотя классом старше, и поэтому у них оказалось много общих воспоминаний. Сохацкий шумно высмеивал преподавателей и никогда не высказывал ни единой мысли, ограничиваясь простыми фактами. Благодаря природной смышлености, он располагал кое-каким запасом общих мест, и речь его звучала как речь культурного человека. Он был нагловат, подчеркнуто вежлив и считался лишь со своими интересами: на занятиях он старался не выпачкаться мелом, а когда ему становилось душно от запаха масляных красок, он открывал окна, с опозданием спрашивая разрешения остальных. Он вмешивался в чужие разговоры, отвечал на вопросы, которые не ему задавали, всегда имел наготове всевозможные практические советы и полезные адреса. Одним словом, если Сохацкий и не был талантлив, то, во всяком случае, казался малым порядочным и у всех вызывал улыбку симпатии. Сохацкий вскоре заметил, какой кризис переживает Тити. Это было не так уж трудно, потому что Тити самым наивным образом сводил разговор на то, что его занимало. Говоря о женщинах, он задавал свой стереотипный вопрос:
— Вы думаете, с ней можно?
— Э, надо тебя женить, — благодушно сказал как-то раз Сохацкий. — Погоди, я найду тебе девушку. Да и мне надо жениться, я тоже хочу зажить своим домом.
Однако прежде всего Сохацкий попытался проникнуть в дом Туля, чтобы познакомиться с семьей Тити. Ио Тити никогда его не звал, так как Аглае приучила сына никого не принимать у себя дома. Тогда приятель удовольствовался тем, что пригласил Тити к себе, и таким образом на второй день рождества Тити попал на одну из улиц, расположенных за Северным вокзалом. Отыскав невысокий дом под нужным ему номером, он остановился. Было похоже, что здесь раньше помещалась лавка, а потом витрины заделали. Тити, не имевший ни малейшего представления ни об архитектуре, ни о политической экономии, ничего не подозревая, вошел во двор, где его встретили лаем две большие собаки. Сохацкий принял Тити с громкими изъявлениями радости и не отходил от него, пока тот снимал в прихожей боты. В прихожую доносились взрывы смеха и громкие голоса. Сохацкий, крепко держа Тити под руку, ввел его в длинную, с низким потолком комнату, где несколько мужчин сидели на высоком, как кровать, диване за придвинутым к нему столом. Здесь было по-мещански опрятно, на стенах висели обычные украшения: проволочная рамка с фотографиями и картины на стекле, изображавшие сцены из «Отелло» и «Женитьбы Фигаро». Сами по себе картины были довольно приличные, но так как их изготовляли на фабрике, они имели дешевый вид. Из печки шел аромат печеных яблок. Чахлая, высохшая пальма торчала из цветочного горшка с морской травой, а в углу поблескивала покрытая бронзой уродливая композиция из желудей, сосновых шишек и других лесных плодов. Своей чистотой и порядком комната понравилась Тити. Двое мужчин были сравнительно молоды, немного старше Сохацкого, один — высокий, широкоплечий, другой — с глубоким шрамом на щеке, худощавый и поэтому казавшийся хилым, но в действительности сильный и мускулистый. На почетном месте сидел лысый, с закрученными кверху усами пожилой человек, а на стуле возле печи — румяный старик с подстриженной бородкой. По его акценту Тити решил, что он иностранец. Рядом с ним, на другом стуле, сидела неприметной внешности старуха в домашних туфлях с помпонами. Крепкая девушка, которую скорее можно было принять за замужнюю женщину, прислонившись к печи, оглядывала всех нахальными глазами. В переполненной комнате находилась еще женщина средних лет в шляпе с перьями и двое юношей. Слегка опешившего Тити представили всем, и он узнал, что двое из сидевших на диване мужчин — братья Сохацкого, девушка — его сестра, а старики — родители. Хотя все были в штатском, но разговор шел на военные темы и в комнате даже появлялся денщик.
— А ты когда едешь в полк? — спросил господин с закрученными усами.
Поданный в ликерных рюмках глинтвейн подбодрил Тити, и началась, или, вернее, возобновилась, шумная беседа.
Более тонкий, чем Тити, наблюдатель понял бы, что попал к людям, которые лишь совсем недавно покинули городскую окраину благодаря занятиям молодого поколения, представители которого стали кто чиновником, кто даже учителем или еще кем-нибудь в этом роде. Все они говорили общими, заимствованными из газет фразами, расспрашивали друг друга, вспоминали какое-либо происшествие, но, как и Сохацкий, не высказывали никаких мыслей. Это тотчас же успокоило Тити, которому не нравились всякие рассуждения. Сохацкий вкратце изложил историю своего знакомства с Тити, затем стал рассказывать о происшествиях в школе; Тити расхрабрился и тоже припомнил некоторые случаи. Сохацкий перешел к пантомиме и, надев свою лицейскую фуражку, изобразил одного хромого преподавателя, чем вызвал всеобщее веселье. Девушка неестественно громко хохотала, забавно прижимая руки к груди. Вскоре Тити передали группе у печки, которая встретила его пирожными, вином и вопросами. У судорожно смеявшейся девушки были широкие ноздри, чуть заметные усики, толстые икры, а главное развязные, вульгарные манеры. К удовольствию Тити, она смеялась в ответ на его самые пустячные замечания, кладя руку ему то на плечо, то на колени, и громко объявляла одобрительно смотревшим на нее старикам, что ей нравится домнул Тити. Старуха в домашних туфлях с помпонами, мягко, но настойчиво выспрашивала у Тити о его семейном и общественном положении: живы ли родители, есть ли у него еще братья, сколько лет каждому из членов семьи, какое у них имущество и так далее. Тити не находил это любопытство неуместным, однако из-за робости не умел толком ответить на вопросы.
— Полковник, — крикнула девушка, — вы слышите, он живет на улице Антим, там же, где и ваш зять.
— Да что ты? — удивился усач. — Туля, Туля... Как будто я что-то слышал!
Все громко переговаривались между собой, и стоял адский шум. Сохацкий крикнул Тити с противоположного конца комнаты:
— Ты смотришь на стены? Расписывал их я.
Это была правда. Позднее он продемонстрировал и другие образцы своей работы — шкафы, сундуки. Сохацкий посвятил себя не столько высокому искусству, сколько прикладному. Он утверждал также, что может есть яичницу-глазунью, только если сам ее приготовил, и что никто, кроме него, не умеет приправлять соленья.
Тити ушел, опьяневший от вина и очарованный Аной Сохацкой (так звали девушку), которая, дружески положив ему руку на плечо, настойчиво просила бывать у них почаще. Тити так и поступал, а Аглае не усматривала ничего подозрительного в том, что он приходит домой позднее обычного. Впоследствии стало известно, что Сохацкий лично собрал информацию о семье Туля. Решив в случае неудачи своего маневра сказать, что ошибся адресом, он храбро вошел во двор, принадлежавший, по его мнению, Аглае (в действительности он попал во двор к Джурджувяну), и неожиданно наткнулся на Марину, которая обрадовалась случаю всласть поболтать с кем-нибудь и за умеренную мзду выложила ему все сведения о семье Туля.
