Легко сказать «Коран запрещает», а как отказаться от чудесного напитка, к которому Беналей еще в Касимове накрепко привык. И хан пил, по-своему истолковав слова Корана. Он наливал вино в кувшин, макал туда палец и ту каплю, которая оскверняет душу человека, извлекал на пальце из кувшина и с презрением стряхивал на пол. Остальное вино можно было пить.
В одну из осенних ночей хан выпил особенно много и, еле добравшись до постели, уснул не раздеваясь. После полуночи в покои вошли два человека — мужчина и женщина. Мужчина откинул полог — и лунный свет из окна осветил спящего. Он лежал вверх лицом, раскинув руки. Мужчина вопросительно взглянул на женщину. Та кивнула головой и отвернулась. В лунном луче сверкнуло лезвие ножа, раздался слабый стон, потом хрип.
И все замолкло.
...Хоронили хана с почестями, но наскоро. Посла московского с женой и детьми посадили на захудалых лошаденок и вытолкали за ворота Казани. Велели передать Москве, что Казань теперь никому не подвластна: ни Москве, ни Крыму.
Посол с превеликими трудностями добрался до Москвы только 3 декабря. Ждал кары за то, что проворонил Беналея и Казань, но отделался легко. Глинский, выслушав его, только плюнул в сторону с досады, махнул рукой: «Иди, мол, не до тебя, слышал, чай, государь во дворце помирает».
3 декабря ночью Василий Иванович умер. Елена Васильевна безутешно плакала; около гроба, насупившись, сидел трехлетний наследник Иван.
Когда Елене донесли про Казань, она тихо ответила: «Бог с ней, с Казанью».
Верный союзнической просьбе Юсуфа, крымский хан Саип-Гирей незадолго до смерти Василия пошел на Рязанские земли, но был отброшен русскими. Думали, что крымцы домой уйдут, но ошиблись. Саип-Гирей повернул войско на Казань. С ним ехали Сафа-Гирей да Кучак-мурза.
Не быть тебе, Казань, неподвластной.
Аказ с Топейкой и Мамлеем живут в русском селе у частного вотчинника Гришки Хлудова. Сунулись было в родные края, да пришлось податься обратно. Встретили земляков из Нуженала, а те рассказали им, что нижегородский воевода дважды посылал в илем своих стражников, которые допытывались про Аказа, Топейку и про какого-то русского парня.
Пришлось подаваться обратно. В вотчине Хлудова им сразу понравилось: кругом леса, глушь, царские слуги сюда и носа не кажут.
Весна в этом году с приходом что-то задержалась: уж русские святую Евдокию отпраздновали, а на улицах сугробы как были, так и остались.
Аказ с Топейкой промышляют Гришке зверя, стерегут его лес. Но обоих мучит тоска по родным местам, и уж с зимы решено: как только просохнут дороги, идти в Нуженал.
Ш
Однажды ушли они на охоту далеко от села, заблудились и вышли к реке Суре. За ней лежали земли чувашей, а там, дальше, их родные леса. Сели на берегу отдохнуть и вдруг на той стороне услышали песню. Ее пела, видимо, чувашка, но напев до боли в сердце был близким и знакомым. Песня лилась тоскливо и заунывно, мелодия ее местами пыталась подняться ввысь, но оттого, что она была тяжела и тягуча, ей не удавалось оторваться от земли, и печальные звуки гасли, поглощенные сырым снегом.
Аказ взглянул на Топейку и увидел в его глазах слезы. В душе всколыхнулась тоска, он понял, что больше ждать невмоготу. Молча кивнул в сторону другого берега, Топейка понял все без слов. Поднявшись, подал Аказу руку, помог ему встать, и оба осторожно ступили на мокрый лед Суры.
Начался долгий и тяжкий путь на родину. Днем идти было нельзя — в лесу снег был рыхлый и глубокий, друзья проваливались чуть не по пояс. Ночью морозцем схватывало верхний сырой слой, и они шли по насту, обходя болота и овраги. Днем жгли костры, сушили обувь и одежду, отдыхали. Кормились охотой. В середине апреля дошли до усадьбы чувашина Магмета Бузубова, с которым в молодые годы Аказ был в большой дружбе. От дома Магметки до Нуженала оставались сутки ходьбы.
Земли Магметки Бузубова бок о бок с Аказовыми. Почти половина чувашской стороны под Магметкиной рукой. Чуваши так же, как и черемисы, от казанцев лихо терпели, гнетом тяготились. Магмет Бузубов встретил друзей радостно. Чувашам такой сосед, как Мырзанай, тоже был не нужен. Раньше, при Туге, если казанцы появлялись на черемисской стороне, чуваши сразу об этом узнавали и, кого нужно, прятали. А теперь этот казанский блюдолиз, мало того, что тайно мурзаков встретит, так еще их же на чувашей науськивает.
Послали за Ковяжем, дали знать о приезде брата на Луговую сторону — Янгину. Решили собраться вместе, а потом уж и действовать.
Магмет съездил на Нужу и Юнгу, но вернулся с неутешными вестями. Мырзанай держит около себя сотню татар, сторонников Туги раскидал по дальним илемам, Аптулата из картов выставил.
Мамлея чувашин утешил: дочь муллы его ждет.
Спустя неделю появился Ковяж, через три дня приехал Янгин.
Посоветовавшись, решили ждать агавайрема — праздника сохи. В эту пору в Нуженале все старейшины соберутся, все люди округа молиться в кюсото придут.
Вот тогда можно смело в Нуженал идти.
[1] Куколь — монашеский головной убор.
В ВАТАГЕ
М
икеиииу ватагу нашли с превеликими трудностями. Санька помнил слова атамана: «Жисть при царе не больно надежна.
Ежели что — беги ко мне в леса». Легко сказать «беги в леса». Раскинулись они на тыщу, а может, и более верст, где тут разбой- нички хоронятся, найди попробуй. И, главное, спросить нельзя — блаженным сочтут, а то и того хуже: поймут, что беглый.
Долго ходили-бродилн, вконец измаялись и забрели в такую глушь, что не только дорог, тропинок не стало. Подумали-погоре- вали, видят, выход один: идти в какое-то село. Царские служки поймают или нет, а в лесу уж наверняка гибель.
И вот пришли они ночью в лесное село, постучались в первое светлое окно. Ворота открыл тощий мужичонка в наброшенном на плечи рваном-прерваном зипуне. А Санька, честно говоря, в деревнях до этого не бывал, жил все по хоромам, около царя да царицы, и тут совсем испугался. В широченной избе на земляном полу— солома. На соломе в духоте и грязи лежат вперемежку теленок, ягнята и полуголые пузатые ребятишки. Хозяйка зажгла лучину, поставила светец на стол. Глядела на пришлых испуганно.
— Хлебца бы нам кусочек да кипятку,— нерешительно попросил Санька.—Деньги у нас есть. Мы уплатим.
— Иззяблись мы совсем,— добавила Ирина,— трое суток маковой росинки во рту не было.
Мужик кивнул жене, и та начала разжигать таганок. Хозяин, скинув зипун, не глядя на вошедших, сказал окая:
— По одежде глядя, вы из благородных. Прося хлеба, вы, может, не знаете, что он у нас из лебеды. Иного нет с осени. Ежели не погнушаетесь — раздевайтесь.
Уже сидя за столом и запивая кипятком вязкие, как комья глины, горьковатые куски, Санька спросил:
— Земля не родит аль што?
— Родит, отчего ей не родить,— ответил хозяин и тут же спросил:— А вас каким ветром занесло в такую даль? Из Суздаля, поди?
— Из Суздаля,— ответил Санька, радуясь тому, что сам хозяин толкнул его на ложь.
— В такую стужу да в такую даль недаром, поди, притопали?
— Суздальский боярин послал... — Санька на миг задержался, придумывая, что бы соврать дальше,— места для охоты углядеть. Боярский ловчий я...
— А женка твоя тож охотой промышляет?
— Какая женка? Ах, эта...
— Сестрой я ему прихожусь,— Ирина понимала, что не умеющий лгать Санька скоро запутается совсем, и решила сказать правду.— Добрым людям, Саня, лгать негоже. Не из Суздаля мы, а из Москвы, и не боярский ловчий он.
— Вестимо, не ловчий,— заметил мужик, как-то по-доброму ухмыльнувшись,— да и откуда им быть, коли в Суздале никакого боярина нету и все земли вокруг монастырские. Я-ить сразу понял, что вы от кого-то хоронитесь. По делу идучи, в такую глушь кто бабу с собой возьмет. Одного не пойму—уж больно далеко от Москвы махнули. Как добрались в такую половодь да и пошто в наши края? Знакомые есть али как?
— Есть,— тихо утвердил Санька.— Микеней звать. Атаман он. Не слыхали?
— Мы с разбойниками не знаемся,— хозяин помрачнел, насторожился и боле не сказал ни слова. После ужина Саньку положили на лавку, а Ирину — на печку. Несмотря на тревожность, они уснули сразу. Утром проснулись от холода. В избе хозяйка щепала лучину, чтобы растопить печку.
— Не торопитесь из-под зипунов-то. Холодно у нас. Вот печку заведу.— Хозяйка говорила без злобы, и это несколько успокоило Саньку.— Мужик мой из избы выходить вам не велел. Вечером он придет.
Ирина слезла с печки, подошла к Саньке и шепнула что-то на ухо.
— Понапрасну боитесь,— успокоила женщина,— мужик мой не доносчик. Он вам помочь обещался.
