Батырбек никогда не видел Шахизады. Не думал о встрече с такой девушкой и Ораз. Не зная, кто она, джигиты недоуменно застыли у двери. Мамбет не стал здороваться.
— Где тюре? Пусть выйдет! — резко произнес он.
Девушка ничуть не испугалась, даже не нахмурилась.
— Мамбет-ага, вы мой гость, верно? В тот раз, когда вы зашли, я приглашала и очень хотела, чтобы вы пришли. И вот дождалась наконец. Проходите, мой гость, — ласково проговорила она, чуть улыбаясь.
Голос Мамбета смягчился.
— Я пришел, красавица… Но мне нужно сначала увидеть тюре.
— Садитесь, садитесь. Вы тоже усаживайтесь, — обратилась она к джигитам у двери. — Ближе к столу.
— Я пришел к Гаруну-тюре, — нетерпеливо сказал Мамбет, опускаясь на скамейку.
Только теперь поняли Ораз и Батырбек, куда их привел Мамбет. И стало ясно, что арестовать одного из главарей велаята — дело нелегкое, рискованное. Теперь же, видя, как девушка заворожила ласковыми словами батыра Мамбета, они испугались, что могут промедлить.
— Сестрица, мы пришли сюда не в гости и не собираемся калякать за чаем. Скажите, где Гарун-тюре, пока мы сами его не вытащили!
— Джигиты, а ну-ка за мной! Маке, первым пойду я… — сказал Ораз, направляясь к ближней комнате.
— Его нет там, ага. Я сама вызову папу…
Девушка шагнула к выходу.
— Зови, — сказал Мамбет, удобней усаживаясь.
Девушка вышла. Ораз ткнул Батырбека в бок: «Что делать?» Батырбек промолчал. «Мамбет сам начал, сам закончит. Посмотрим», — решил Ораз.
Девушка не возвращалась. Никто не знал, о чем она говорила с отцом, Ораз волновался. Батырбек уже дважды понюхал насыбай. Напряженная тишина царила в доме.
— Сейчас папа придет, — сообщила девушка, неторопливо входя в комнату.
Вслед за ней вошел и Гарун.
Офицер Аблаев услужливо распахнул дверь перед полковником, То ли Мамбета смутила сверкающая форма высокородного тюре, то ли сказалась привычка службы, но, заметив Гаруна, он вскочил. Полковник хмуро оглядел Мамбета, скользнул взглядом по дружинникам и глухо протянул:
— Так, та-ак!
Мамбет устремил недобрый взгляд на Гаруна и Аблаева.
— Обоих вас арестовываю. Хватит, поиздевались над народом! А ты.. — Мамбет взглянул на Аблаева. — Ты не умеешь обращаться с шашкой и наганом. Снимай, живо!
Аблаев метнул испуганный, вопросительный взгляд на Гаруна, но полковник словно не замечал его, он видел только Мамбета.
— Ну, а потом? — спросил полковник.
— Потом — посмотрим. Что скажут солдаты, то и будет.
Ораз и Батырбек подали знак вошедшим джигитам, чтобы они отобрали оружие у Аблаева. Двое тут же бросились к Гаруну, но между ними стала девушка.
— Мамбет-ага! Мой папа желал народу только добра. Вы один из народных батыров. Если папа был в чем-то несправедлив, то простите его… Нет безгрешного человека…
— Грехов у него чересчур много.
— Батыр, подарите мне обоих — и папу и офицера Аблаева! — взмолилась девушка.
Мамбет быстро взглянул на нее, отвернулся и пробубнил невнятно:
— Ну и красотка!
В разговор вступил Ораз.
— Маке, вы спросите тюре, куда он дел Мендигерея. Если без суда погубил невинного человека, тогда ни о какой пощаде не может быть речи.
Гарун повернулся к Оразу, смотрел долго, взгляд его становился все тяжелей, все колючей.
— Вы, молодой человек… — начал было он, но потом, словно опомнившись, повернулся к Мамбету. — Мендигерей Ипмаганбетов преступник, приговоренный к смертной казни. Он осужден военно-полевым судом. По этому вопросу обратитесь в Войсковое правительство.
Мамбет сдвинул брови и глухо спросил:
— А кто он такой?
— Маке, это образованный человек, заступник народа, — объяснил Ораз. — Весною правители-атаманы рубили его шашками. На прошлой неделе я видел его в здешней тюрьме, в одиночной камере.
— А, значит и ты, голубчик, из тех же! Так-так! — произнес Гарун то ли угрожая, то ли уясняя для себя личность Ораза.
— Ты расстрелял его? — спросил Мамбет.
Гарун уклонился от прямого ответа.
— Он под следствием Войскового правительства.
— Зачем ты передал его в руки Войскового правительства? — запальчиво спросил Батырбек. — Мамбет правильно говорит — творили произвол! Ты, султан Гарун, расстреливал и вешал лучших сынов народа! Никогда еще казах так не измывался над казахами.
Гарун понял, что дело принимает дурной оборот, — он нашел хитрый ответ.
— Хорошо, братья. Коль вам понадобился Ипмаганбетов, я могу его вызвать. По распоряжению Жанши он отправлен в город Уил и сейчас находится там.
Батырбек и Ораз не разгадали сразу его коварства.
— Еще три дня тому назад он был здесь, — снова вклинился в разговор Ораз, но Мамбет не дал ему договорить:
— Чтобы за три дня, султан-тюре, доставил Ипмаган-бетова из Уила сюда! Не сделаешь — ответишь головой. От меня не уйдешь! Пошли, джигиты!
— Спасибо, Мамбет-ага! Офицер Аблаев выполнит ваше приказание, — сказала девушка вслед Мамбету. — Заходите к нам, ага. Гнев — враг, рассудок — друг. Уляжется ваш гнев — приходите. Для вас всегда наши двери открыты, герой-ага!
Через полчаса Аблаев помчался в Уил…
Весь день сновали по городу дружинники и даже к вечеру не все собрались в казармы. Одни возвращались со скатертями из различных учреждений, другие — с красивыми папками и портфелями под мышкой. Но никто не нарушил строгого приказа: «Не трогать вещей простого люда». Жалоб на дружинников не было,
На другой день спозаранку Мамбет выстроил десяток своих джигитов, спрыгнул с коня, вытащил из кармана большой складной нож. Схватив одной рукой хвост коня, коротко обкорнал его и обратился к джигитам:
— С этого часа, с этой минуты я навсегда отрекаюсь от Джамбейтинского правительства. Возврата нет. Отныне я большевик! Как и у них, мой конь— куцый. Приказываю всем дружинникам, начиная с правого фланга, укоротить хвосты коням! Кто не выполнит приказа — значит остается в ханской дружине. Такой пусть убирается своей дорогой! Ну, начинайте! — закончил он и глянул на правофлангового Нурума.
Нурум, спрыгнув на землю, взял у Мамбета нож и ловко отсек конец хвоста своему мухортому. Потом снова прыгнул в седло и стал в сторонке. Вслед за ним вышел другой джигит и повторил то же самое. Вскоре рядом с Нурумом выстроились все пятьдесят джигитов. Хвосты коней были коротко и аккуратно подстрижены. Как бы возвещая о новых порядках, Мамбет весь отряд провел по самой длинной улице.
Люди смотрели из окон и, ошеломленные зрелищем, шептали:
— Астафыралла!
— Спаси, аллах!
Дети галдели:
— Смотрите: конница бесхвостая!
— Бесхвостые болшабаи едут!
На прутьях, на палках, с гиканьем и свистом мальчишки бежали следом.
V
Говорят, порою чувство захлестывает рассудок человека. А чувство бывает разным. В отчаянии человек не страшится ни воды, ни огня. Не боится он ничего и тогда, когда окрылен великой целью, высокой мечтой. Нет, ничего подобного не испытывал офицер Аблаев в этот день. В нем все бурлило, будто неистовый ветер гнал по степи перекати-поле — в нем клокотала месть.
— Ну, подождите! — скрипел зубами он всю дорогу.
Решительные приказы султана Гаруна ему были больше по душе, чем беззубые распоряжения Жанши, Да и вообще, какой он, Жанша, глава правительства? Иного мерзавца бить бы надо, а Жанша провожает его с почестями. Других бы надо в тюрьме сгноить, а он с улыбкой, с извинениями отпускает их. Какой же это порядок?! Летом приказал Каржауову проводить учителя Калена! Да еще и подарить коня и чапан! А вчера отпустил безбожницу бабу, жену лютого врага велаята Абдрахмана Айтиева, которая тайком доставляла красным пропитание, и не посчитался с его, Аблаена, авторитетом.
— Тьфу, пентюх! — возмутился Аблаев, в сердцах огрев коня камчой. — Как будто агент этих самых красных… Ну, подождите. Погодите, голубчики! Я вам еще покажу! Приведу сюда весь кадетский корпус! Попляшете!
Аблаев спешил в Уил.
— Или умри, или проучи негодяев! — приказал ему Гарун. И Аблаев решил проучить. В Уиле в кадетской школе учатся триста пятьдесят человек — сплошь молодцы, отборные рубаки, воспитанные, обученные казачьими офицерами. Триста пятьдесят юнкеров! Бесстрашная, еще не битая, отважная молодежь! Он, Аблаев, бросит их против голодранцев-бунтовщиков! Надежда и опора велаята, воспитанники кадетского корпуса завтра ринутся в первый бой.
— Пусть свистят шашки над головами предателей! Никакой пощады! Только тебе доверяю я это дело, — наказывал Гарун..
«Совсем распустились, сволочи! Подождите! — яростно грозился Айткали Аблаев. — Верно говорят, что обнаглевший корсак станет рыть себе нору ухом. Один угоняет коней, другому плевать на дисциплину, третий набрасывается на офицера… А теперь, наглецы, подняли бунт в самой столице велаята! Ну, подождите!..».
