…За Петькой слава ошалелого.
— Бля! — говорит Петька, вытирая кровь с виска. — Освежи–ка память — опять в голову заехали? Ну, сколько можно!..
— А ты не высовывайся. Кружки с пюркой пошли — грузят подлюги для тяжести! Тебя табуретом зацепило, по ногам целили, но у тебя голова на уровне жопы оказалась. Еще отдохнуть не хочешь?
— Послезавтра разведвыход — отдохнем на губе!
— Лычки срежут.
— Как срежут, так и прилепят. Лишь бы моя «дивизионка» не гикнулась.
— И хорошо, что там делать? Там морят по–черному! В сравнении с ними, у нас полный курорт. Помнишь, на Беловодку прыгали? Мы оттуда купола в бортовую побросали, сами сверху уселись, а они до части бегом.
— Испугал кота селедкой! — заявляет Петька. — Я, когда бегаю — отдыхаю! Бежишь себе, ветерком обдувает, думаешь о чем хочешь, никто в уши не орет, не цепляется. Хорошо!
— Как думаешь, Кутасов до роты добежит?
— Добежит, но роты нет — механики, операторы на стрельбище уже.
— «Оперативка» должна остаться — у них планшетные занятия. Думаешь, не хватит?
— Хватит. Мы как–то с Федей два десятка рыл построили.
— И где теперь твой Федя?
— Уже в «дивизионке» — меня дожидается.
— Всерьез на сверхсрочную решил?
— А то ж! Смотри, как весело!
— Да уж…
— Что делают — видишь?
— Нет.
— Тогда, давай разом. Ты — справа, я слева. Ну?
Выглядывают из–за наваленных столов.
— Что видел?
— Чугунков натащили, выстраиваются, пойдут на сближение.
— Меньше стало — рыл на дюжину, — высказывает свои наблюдения Петька — Казак. — Почему?
— Баррикадируются с внешней. Кутасов прорвался. Роты боятся.
— Или караулки.
— Нет, караулка сразу не прибежит, она тоже ихняя, вмешиваться не будет до последнего.
Бачок пролетает и ударяется в стену.
— Вконец оборзели! Кружек им мало — бачками бросать затеяли!
— Не усидим. Теперь не высунешься. Встречную надо.
— Ох, и уборочки им будет!
— Отцепи–ка мне пару ложек, только не «люминевых», а сержантских, — говорит Петька.
— Зачем?
— Сойдемся, в бока натыркаю. Штык–ножи здесь оставим. Вынимай — клади под бак!
— Почему?
— Чтоб искушения не было — ни нам, ни им. До схода со столом бежим, дальше каждый сам по себе. Ко мне не суйтесь, мне разбирать будет некогда — где свой, а где борзые с «пятой». Ну…
За Петькой — слава. Это на первых порах драки у него вспыхивают одновременно с пожаром на лице, потом, много позже, превращаются в холодные, расчетливые, хотя и по привычке, для общего ли веселья, играет себя прежнего. Петька — Казак частенько походит на обиженного ребенка, чьи обиды можно не воспринимать всерьез. И только иногда, вдруг, когда уверяются в этом, в глазах проскальзывает что–то холодное, как от змеи, и тут же прячется.
Всякое дурное, сомнительное, страшное лучше начинать первому. Его все равно не миновать. Еще, чтобы победить, надо быть храбрее на минуту дольше. Петька эти правила вызнал давно и вовсю им пользуется.
Защищаясь победы не дождешься, защита может быть храбра, но она не спорит с теми, кто нападает, то и другое существует как бы раздельно, само по себе. Храбрость проверяется во встречной атаке. Лобовой ли, когда два истребителя мчатся навстречу друг другу, и один не выдерживает, отворачивает, подставляя под пули свое брюхо. Конные лавины, мчащиеся навстречу друг другу, и опять одна не выдерживает заворачивает, подставляя спины под сабли. Практически не бывает самоубийственных столкновений, почти всегда находится тот, кто на минуту, полминуты, а хотя бы секунду менее храбр. Тут, в общем–то, без разницы. Да хоть бы и на всю жизнь!
Безобразная драка в столовой в/ч ХХХ завязалась из–за неписаных привилегий полковой разведки — не ходить в караульные наряды по полку, по столовой, работам ее хозяйственной части (в том числе и обслуживания техники) и другим, кроме как внутренним, в пределах своей роты и собственной матчасти. Еще привилегия идти за оркестром на еженедельных воскресных построениях или впереди оркестра, если отличались по дивизии, становились лучшими среди разведрот на очередных контрольных состязаниях. Служа законным предметом гордости — «наши опять первые». Еще из неписаного — никто не смеет занять четвертый и пятый ряды полкового кинотеатра до момента, пока выключат свет, и начнется показ картины — хоть бы на головах сидели, толкались у стен, жадно поглядывая на свободные места, но до этого — ни–ни.
Плюс первый этаж — хоть из окна прыгай по тревоге, одноярусные койки — никто не пыхтит над головой, не свалится на плечи, когда сиреной врежется в барабанки подымет звонок и подхлеснет истошный, раздирающий уют сна, громогласный голос дежурного: «Рота! Подъем! Тревога!»
Маленький спортзальчик прямо в казарме, «ленинка» (впрочем, это у всех — это обязательность), фотолаборатория. Тумбочка на двоих, а не четверых, и кучи приятных мелочей, которые замечаешь только когда теряешь.
Смешные мелкие солдатские привилегии. Смешные для всех, кроме самих солдат. Не убирать за собой посуду в столовой, не протирать столов, хотя собственный наряд — три человека, остаются подле них до последнего, обслуживая своих, следя, чтобы было только горячее — особо, если какое–то из отделений запаздывает с занятий. Никакой уборки, только собрать ротные, тщательно оберегаемые, ложки на проволоку и сдать полковому ложкарю. Из–за этих мелочей, которые для роты вовсе не мелочи, а Статус, и произошло столкновение с «дикой» пятой ротой. Впрочем, с той ротой все «не слава богу»!
Под шапочный разбор прибегает караульный взвод с автоматами — не шути! Ведет всех скопом под арест, на губу. Дежурный по полку (от той же пятой роты) злой, как положено дежурному, в чье дежурство случается подобное ЧП, самолично (не ленится) приносит два ведра воды, выплескивает на бетонный пол и вдребезги разносит окно за решеткой. В ноябре для всех, кроме Петьки (тот дрыхнет без задних ног), шуточки пренеприятнейшие, ночь дрожат, прижавшись друг к другу. Но настроение хорошее — пятой роте вломили, теперь и им самим, суточному наряду, должно вломиться никак не меньше пяти суток, а там своя рота уйдет в разведвыход, а там вернешься в пустую казарму — будет много свободного, вольного времени, потому как, попробуй вылавливать роту, рассосавшуюся по отделениям в лесах и болотах. И на следующий день, под приглядом караульных, на плац выходят бодро — позаниматься строевой подготовкой — бесконечной, как положено губарям, с перерывом на жидкий обед. Впрочем, насчет обеда не горюют, знают — свои подкормят, это давно налажено, губарей рота ублажает даже лучше, чем сама питается…
----
ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):
«В 1995 году американские ракеты были нацелены на 2500 зарубежных объектов; в 2000 г. эта цифра возросла до 3000, из которых под постоянным прицелом остаются 2260 объектов России, а остальные Китая и некоторых других странах…»
(конец вводных)
----
— Раз пошла такая пьянка, — говорит Седой, — покаяться никто не хочет?
На такую строгость, да заячью бы робость.
— Ты чего это, Енисеич? Не прощальное же воскресенье? Даты попутал?
— Новое начинаем. Не повредит.
— Я хочу покаяться! — говорит Петька — Казак, внося оживление — кроме него никто не имеет столько веселых грехов, чтобы публично сожалеть о них. — Давно хочу покаяться! Слушать будете?
— Валяй!
— В срочную, в первый год службы, определили меня в свинари…
Заржали. Хорошее начало!
— Шутишь?
— Всерьез. Хозвзвод.
— Протестовал?
— С губы не вылазил. Но потом повезло — земелю встретил. Редкий случай, чтобы с наших мест — у нас там и так люди редкость, а тут…
Относятся с пониманием. Землячек, да еще в первые годы службы, вещь крепкая.
— Он в разведроте сержантил, — продолжает Казак. — Полгода оставалось. Придумали вдвоем как туда меня вписать. Несколько дней готовили укрытие — кусок железа под то дело приволокли. Выкопали нору — щель, сверху железо, чтобы не осыпалось — заровняли, закустили. Все это невдалеке, где обычно разведка упражнялась, когда в полку находилась. Выбрал момент — взял на понт лейтенантов — пусть, мол, всей ротой меня поищут в том пролеске, что насквозь просматривается. Когда прочесывали, земеля момент выбрал — ко мне заполз. Дыру кустом заткнули. Потом себя же связать помог, а уж дотащил его я сам… Возвращаю — говорю — вам вашего сержанта! Видели бы физиономии!
Опять заржали. Ловко!
— Земеля в два раза меня больше — почти как Миша. Спрашивают его — как так получилось? Глаза круглит — вот такие делает! — Петька показывает, приставляет к лицу блюдца. — Не знаю, говорит! Тут как на–ва–ли–тся!
— Навалится!
