— Будем?
Друг не в убыток — два горя вместе, третье пополам. Федя осторожно кивает, потом чуточку увереннее — будем!
— Я нож с собой взял, но тут на входе обшманали, забрали. Жаль, хороший нож, надо было спрятать лучше. Зато домашнего у меня много. Тушенка. Мясо! Лося кушал?..
Петька достает здоровенную стеклянную банку, тычет в нее ложку, выковыривая кусок мяса.
— Придурки, надо же какие, придурки! Свое сожрали и нормально попросить не могли. Обязательно надо с выебоном. И чего тебя выбрали? У меня–то сидор крупнее. Знаю! За чемодан прицепились! Пусть и маленький, но многих ты здесь с чемоданом видишь? Слушай, а как ты того первого заломил? Покажешь?..
— Надо же такому случиться!..
Комендант вслух сокрушается (правда, не без издевки), зная, что прибывшим деваться некуда, что с общего согласия вычеркнут из списка четыре фамилии и впишут новые (из списка — «хрен знает что»), и он, комендант, обязательно умолчит, что в списке окажутся и те двое, что весь этот сыр–бор устроили, а вечером позволит себе чуть–чуть больше коньячку, представляя смачные картинки в прицепном вагоне витебского направления — кашу, которую расхлебывать уже этим…
Впрочем, в последнем он ошибается…
В вагоне кто–то разносит слух, что эти двое из какой–то особой команды диверсантов, тоже «свои», только до времени держались отдельно. Лейтенант (старший лейтенант) и сержанты (тоже сплошь старшие), удивляясь, чуточку беспокоятся — насколько тихо проходит поездка. Какой–то «не такой» призыв — никто не «прогуливает» остатки свободы.
Сопровождающий, тем не менее, прознает что произошло накануне, что те, кто «побил» — из–за кого произошла такая утеря по качеству, находятся здесь же в вагоне. Как бы ненароком (штатное собеседование по уточнению личных данных) вызывает к себе тех, кто с синяками, угощает чаем с печеньем, доброжелательно, по–отечески расспрашивает. Почти все указывают на Федю и Петьку как зачинщиков (впрочем, весьма сконфуженно, неубедительно), рассказывают и про остальное. Теперь, когда поостыли, с неподдельным восторгом, будто один Федя со всеми справился, а про второго почти не упоминают — тот, вроде как, у первого на подхвате был… Потом сопровождающий расспрашивает Федю; кто таков, откуда сам, и кто родители. Ценит за немногословность, делает какие–то собственные выводы, а по прибытию в учебный центр, Федю и Казака сразу же разлучают…
— Куда такого недомерка?
— В хозвзвод!
Петька говорит, где их хозвзвод видел и идет на губу…
Сначала, конечно, объясняет, как может:
— Отец в разведке служил, дед, прадед — в пластунах! Они в гробу перевернутся, если узнают, что я в хозвзводе!
Недопоняли…
… Вид солдата, находящегося не при делах, у всякого старшего офицера способен вызвать приступ яростного идиотизма. И хотя «старших» не видно, но и лейтенантам до точки закипания надо отнюдь не много, едва ли сами успевают насладиться зрелищем. Петька сидит по–турецки на крыше небольшой электрощитовой. Вид наглый, раздражающий.
— Боец! Ну–ка, спрыгнул сюда бегом!
Легко соскакивает, как обезьяна. Отдает честь.
— Боец Петров по вашему приказанию спрыгнул, товарищи лейтенанты!
Именно так, всем разом и никому конкретно.
Петька формой не выделяется, рожа серьезная, глаза внимательные, но смотрится как–то… неуставно. «Лейтенанты» во множественном числе, да еще из уст такого — карикатурно маленького… что будто бы, вот–вот, улыбкой треснет, да еще на глазах всей разведки, что строевой занята согласно штатному расписанию…
— Какая рота? Почему без дела?
— Хозвзвод! Без дела по причине самовольной отлучки.
Каков нахал!
— Дембель? — бросает догадку один. — Задержали в части?
— Никак нет, товарищи лейтенанты, этого самого призыва!
Теперь понятно — наглость! Запредельная наглость, но неясна причина — должна же быть причина? Тут еще те, кто в шеренге, уши навострили — вроде бы зрелище намечается.
Петька этим опять с того же самого:
— Отец в разведке служил, дед служил и прадед. Они в гробу перевернутся, если узнают, что я в хозвзводе!
— Отец тоже?
— Нет — отец еще живой, — конфузится Петька, — Но он об меня обязательно дрын обмочалит, когда домой вернусь. За то, что поломал традицию.
— Так сурово?
Петька кивает, и подумывает, не нагнать ли на глаз слезу, но решает, что перебор будет — лишнее, неизвестно как к этому отнесутся.
— И что ты такого умеешь, чтобы тебя разведка оценила?
У Петьки на этот счет ответ давно заготовлен.
— Во–он, видите тот пролесок? Дайте мне пять минут, я там спрячусь. Все равно ваши бойцы никому ненужной дурью занимаются…
Спустя полчаса собираются на том же месте, только без нахального недомерка.
— В дураках оставил, — мрачно говорит один из лейтенантов. — Пролесок насквозь пробежал и деру. Рожу запомнили? И не из хозвзвода он! Может быть, и не нашей части. Соседи из «полтинника» разыграли — теперь месяц будут хихикать… Кто–нибудь помнит — есть у них в разведроте такой маленький, нагловатый?.. Командуй построение!
— Второй взвод стройся!
— Первый взвод стройся!
— Третий взвод стройся!
В разведротах ВДВ взвода малюсенькие — по 14 человек, два отделения — каждое одновременно экипаж БМД — боевой машины десанта, легкой дюралевой коробки, которая непонятно как всех умещает. Чего это стоит — знают только они и еще, быть может, те конструктора, которые эту игрушку придумали. Вложили универсальность — мечту ребенка, чтобы бегала, как гоночная, плавала, летала… ну, по крайней мере, сверху вниз — с парашютом. Чтобы отстреливалась на все стороны всяким–всяким; три управляемые противотанковые ракеты, полуавтоматическая пушчонка, три пулемета, да еще чтобы бортовые стрелки могли свои автоматы высунуть, и тот, что сзади, тоже… Только вот тесно. Но тут, как говорится: «Лучше плохо ехать, чем хорошо идти!» — давняя поговорка, а для разведки очень актуальная…
— Первый взвод — все!
— Третий взвод — все!
— Второй взвод? Взвод — почему молчим?
— Сержанта нет.
— Что?! Доложите!
— Сержант Байков отсутствует по невыясненным причинам!
— Где видели в последний раз?
— На прочесывании.
Разом смотрят в сторону подлеска. Показывается фигура — уже понятно, что один идет, а поперек него второй навален, увязанный стропой. Подходит, пошатываясь под тяжестью, аккуратно роняет в ноги.
— Вы бойца забыли, товарищи лейтенанты?
В ответ что–то сказать надо, а что скажешь? Неловко всем.
— Хозвзвод, значит?
— Так точно! Но ищите на губе. Я самовольно с губы отлучился…
…Каждый новый человек — новые проблемы.
— Вместо кого думаешь? — спрашивает лейтенант другого лейтенанта.
— Вместо Калмыкова — он первогодок, а уже службой тяготится — забурел!
Лейтенант (который ротный) морщится, лейтенант (который взводный) понимает причину — это столько бумаг заполнить: рапорт надо составлять, основание выдумывать. Бумажной работой все молодые тяготятся.
— Что–то в нем не то, — говорит взводный. — Темненький он какой–то. Словно с пятнышком.
— Тогда, может — на хер?
— Но талант… Много у нас в роте талантов?
Придется все–таки писать — понимает лейтенант, который комроты. Талантов много не бывает, хоть с ними и тяжело. Чем больше талантов — тем больше неприятностей.
— Подъем переворотом? Норму делает?
— Проверил. Полста.
Полста это даже больше, чем пять норм.
— Со стрельбой как?
— Говорит — охотник. Промышлял.
— Бег?
— Не знаю. Лукавит что–то. Говорит, с утра до вечера может бежать — от егерей бегал. Проверить возможности нет. По кругу, что ли, пустить? Он сейчас на губе — удобно… Можно договориться — там на него сердитые…
— Я — казак вольный! — к месту и не к месту говорит Петров, отчего к нему и прилипает прозвище «Казак», а еще и «Петька», но это не столько по фамилии — Петров, как из–за удивительного внешнего сходства с персонажем фильма «Белое солнце пустыни». Был там этакий «Петька — Петруха», со ссадинами на лице. У Петрова ссадины неизменное, еще и привычка в драке укоризненно выговаривать своему противнику: «Личико–то открой!». В общем, это было предопределено — Петька! Или (что чаще) — «Петька — Казак».
«Петька», «Петруха», «Казак» имеет привычку ввязывался в драки по любому, самому мелкому поводу. Должно быть, из–за своего маленького роста.
На воскресном построении его видит комполка, когда, бодро чеканя шаг, проходит перед ним очередная стрелковая рота, весьма озадачивается и, подозвав к себе командира батальона, недовольно спрашивает:
— Что за сморчок? Твой?
