— Павел, Павел!
Голос показался Феликсу знакомым. В глубине сада он заметил делавшего ему какие-то знаки Симиона. Феликс вопросительно взглянул на него, и тот опять назвал то же имя. Удивленный юноша направился к нему, а Симион вприпрыжку, словно обезьяна, вбежал в калитку и двинулся навстречу, размахивая какой-то тетрадкой.
— Павел, Павел, я тебе дам кое-что чрезвычайно ценное!
— Меня зовут Феликс, разве вы не знаете? Старик не обратил внимания на эту поправку и оживленно заговорил. Глаза его были налиты кровью.
— Я принес тебе замечательное произведение, которое я написал (он похлопал рукой по тетради) для того, чтобы сделать добро человечеству. Тс-сс! Никто не должен об этом знать, а то у нас украдут изобретение. Здесь собрана вся мировая мудрость. Это вылечило меня, когда я был болен. Ты помнишь, каким я был? А теперь погляди! — Желая продемонстрировать свою мускулатуру, Симион проделал несколько упражнений. — Я хочу вылечить, исцелить все человечество, чтобы не было больше ни одного больного, чтобы никто на свете не умирал. Теперь я делаю кое-какие подсчеты: надо узнать, сколько лет мне было тогда, когда я начал пользоваться своим методом. Я их еще не закончил, они трудные. Я не буду лечить только врагов. Хочешь стать моим учеником? Ведь ты медик. Сначала изучи мою науку, а потом мы приступим.
— Симион! — послышался резкий голос Аглае.
— Тс-с! — прижал палец к губам Симион. — Надо остерегаться врагов. Для того чтобы сломить всякое сопротивление нашему делу, понадобятся большие капиталы. Но у меня есть деньги! Там, в саду, я зарыл огромный клад. Боюсь только, что дерево всосет его в себя. Если хочешь денег, я дам тебе сколько угодно!
И Симион, уронив на землю тетрадь, стал рыться в кармане. Снова донесся крик Аглае.
— Идите, вас зовут к столу, — решительно сказал Феликс.— Я с интересом прочту ваше произведение.
— Да? — обрадовался Симион. — Я пойду поем, мне необходимо усиленное питание.
«Но ведь он совершенно безумен!» — сказал себе Феликс после ухода Симиона и поднял с земли тетрадь. Ему не хотелось обо всем этом раздумывать, и он решил, что Симион, вероятно, всегда был подвержен приступам помешательства, раз все относятся к нему с таким презрением. В это время из города вернулся дядя Костаке, а немного погодя пришел и Стэникэ. «Этот Стэникэ каждый день толчется здесь, как будто у него нет своего дома, — размышлял Феликс. — Уж наверное, делает это с какой-нибудь целью». Он вошел в столовую, где сидели дядя Костаке и Стэникэ. Адвокат прикинулся, что изнемогает от усталости, и попросил дать ему чего-нибудь закусить.
— Кажется, я проигрываю процесс! Вот чем все это кончится.
— Какой процесс? — поинтересовался дядя Костаке.
Лучше не спрашивайте, — ответил Стэникэ и разразился гневной речью. — Дело простое, ясное, тут и дитя малое поняло бы, на чьей стороне правда. И все-таки я проиграю процесс. Проиграю потому, что таковы люди, а заручки у меня нет. Талант, документы — всего этого недостаточно. Необходимо напугать суд, показать ему, что у тебя есть связи в политическом мире! Я поздравляю вас, — бросил Стэникэ Феликсу, — вы изучаете медицину. Там режешь, пишешь рецепты и ни в ком не нуждаешься!
— Что же это за процесс? — с любопытством спросил дядя Костаке.
— Вот как обстоит дело, — повернулся к нему Стэникэ. — Один пожилой состоятельный человек не имел близкой родни и воспитывал ребенка, не усыновляя его. Он завещал ему все состояние, не забыв оставить небольшие суммы и всем дальним родственникам, чтобы не возникло никаких разговоров. Завещание в полном порядке. Я вас спрашиваю: имеет человек право оставить свое имущество тому, кому хочет, или нет?
— И-и-имеет! — заикаясь, сказал заинтригованный дядя Костаке.
— Вот тут-то вы и ошибаетесь! По здравому смыслу выходит, что имеет, а на деле — нет. Не успел старик целая куча людей, которые выдают себя за его дальнюю родню. Они заявили, что покойный, когда составлял завещание, не был в здравом уме. Этого мало! Они добились того, что последняя воля старика признана недействительной, и ребенок очутился на улице. Я помогал ему, кормил его, надеясь, что выиграю процесс. Как бы не так!
— Что? Я не имею права оставить кому хочу свое состояние? — распетушился дядя Костаке.
— Нет, — с подчеркнутым хладнокровием сказал Стэникэ.
— Это мошенничество! — вспылил Костаке.
— Вы абсолютно правы. Но так случается с теми, у кого нет головы на плечах. А старик, о котором я вам говорю, был глуп и не послушался меня.
— А как, по-вашему, надо было поступить? — спросил более доверчиво дядя Костаке.
— Как надо было поступить? Я при жизни дал бы ребенку кое-что — и конец. Раз у тебя нет семьи, то, пока ты жив, никто не потребует отчета, как ты распоряжаешься своим имуществом.
— Конечно! — согласился дядя Костаке.
— А так что получилось? Противная партия подкупила слуг и лечащего врача и добыла свидетельство, что старик проявлял признаки душевного расстройства задолго до того, как составил завещание, что он бил прислугу, без всякой причины выгонял родственников. Да еще принесли из дома большое количество икон, которые старик унаследовал от родителей, и повели разговор о том, что он впал в религиозное помешательство и тратил деньги на акафисты.
— Негодяи! — пришел в ярость дядя Костаке.
— Они до того обнаглели, что объявили, будто старик не умел писать. Понимаете? А все завещание, от начала до конца, написано рукой покойного! И верх невезения вот в чем: хотя я своими глазами видел, когда старик был жив, как он писал, я не могу ничем этого доказать. Из дома растащили все вещи, а его письма родственники не хотят показывать. К тому же старик нигде не служил, так что я и не знаю, где достать доказательства. Он был коммерсант, родом из Македонии. Те люди, с которыми он имел дела, не пожелали мне ничего сказать: они боялись, что их привлекут как свидетелей, а может быть, их подкупили. Старик писал не слишком много, он заключал свои сделки большей частью на словах. Ну вот, научите меня, что делать?
— У мальчика все права, — возбужденно сказал Костаке. — Существует завещание!
— Существует, черта с два! — уныло ответил Стэникэ. — Оно гроша ломаного не стоит, понятно вам? Все в один голос заявляют, что старик не умел писать, а я располагаю только одним-единственным документом, написанным его рукой, — завещанием. Ничего сделать нельзя. Дайте мне самое великолепное завещание, и я его опротестую.
Стэникэ, разжигая негодование дяди Костаке, еще некоторое время распространялся на эту тему, затем выпил несколько рюмок водки, закусил маслинами и, внезапно вспомнив, что его ждет Аглае, поспешил к двери. С порога он крикнул дяде Костаке:
Послушайтесь меня! Не делайте завещания. Когда понадобится, позовите меня, я научу вас всем нашим адвокатским уловкам.
После обеда Феликс, соскучившись, решил отправиться к Джорджете. Он поднялся по лестнице и позвонил, но тотчас же, словно раскаявшись, невольно отстранился от двери. Зачем он сюда пришел, как оправдать подобный визит? Он сознавал, что эта девушка куртизанка, однако, судя по кварталу и великолепному дому, где она жила, она была не из тех, к кому всегда можно смело постучаться. Он уже хотел сбежать вниз по лестнице, когда дверь приотворилась и в нее осторожно высунула голову сама Джорджета.
— Ах! Это вы? Как я напугалась! Входите! Феликс заметил, что девушка не причесана и одета весьма небрежно — в накинутом наспех пеньюаре, в туфлях на босу ногу. Джорджета объяснила, что отпустила служанку в город, а сама проспала до позднего часа, потому что вернулась домой на рассвете.
Она пригласила Феликса в маленькую гостиную, и он отметил, что ее квартира, над убранством которой работал один декоратор, выглядела очень прилично. Очевидно, девушка получала значительное содержание.
— Знаете, — сказала она, положив руку ему на плечо, — я очень рада, что вы пришли. Мне говорил о вас Стэникэ.
— Да? — нахмурившись, спросил Феликс.
Девушка смешалась, опустила руку и сдержанно ответила:
— Он не говорил про вас ничего плохого. Наоборот, сказал, что вы будете самым великим врачом, что вас уже и сейчас знают в Париже, где вы опубликовали книгу или что-то в этом роде, что вы поедете за границу — вас посылает университет.
Феликс узнал обычную манеру Стэникэ делать из мухи слона, но после холодного равнодушия, которое ему пришлось столько раз испытать, почувствовал к нему признательность за эти преувеличения.
— Он мне рассказал и кое-что другое! — засмеялась Джорджета, усаживаясь на другой конец софы, на которой сидел Феликс. — Он мне сказал, что вы — покоритель женских сердец, что у вас есть прекрасная возлюбленная, Отилия, но вы ее прогнали, потому что не хотите портить себе карьеру. Зачем вы это сделали?
