— Ты хорошо знаешь обстановку, в которой живет Тити, знаешь, что он за человек?
— Нет! Я думаю, он не преступник. Ты меня пугаешь...
— Тити уже был женат.
Джорджета поразилась. Замысел Стэникэ, направленный якобы к ее пользе, на поверку оказался лишь махинацией с целью пристроить юного балбеса, который сидит на шее у родителей.
— Слышали вы что-нибудь подобное? Расскажи мне все, Феликс!
Феликс, ничего не преувеличивая, но с иронией и нарочитой бесстрастностью изложил все, что ему было известно о Тити: о браке с Аной, о его упрямстве, психозах (среди которых не забыл и качания), о беспрекословном подчинении приказам Аглае. Высказал и свое мнение, что Симион — сумасшедший и что над Тити тяготеет фактор наследственности. Все матримониальные фантазии Джорджеты, которые питались только тщеславием девушки, ведущей беспорядочный образ жизни, разлетелись в один миг. Она хохотала до слез.
— У каждого свои причуды, Феликс, — сказала она.— Я, Джорджета, девушка без предрассудков, которой ничего не стоит вскружить голову трем генералам одновременно, я — замужем за рисовальщиком? Но это абсурд! Ты мой друг, Феликс. А Стэникэ я выгоню вон.
Тем не менее Джорджета не выгнала Стэникэ — настолько невинная у него была физиономия, когда он в тот же день явился к ней. Он сразу учуял, куда ветер дует.
— Послушай, Стэникэ, ты все еще настаиваешь, чтобы я вышла за твоего медведя?
— Я? Вы пренебрегаете моими добрыми чувствами к вам! Я смотрю на тебя с Феликсом. Какая молодость, какая красота! Завидую вам... Любите, пользуйтесь жизнью, пошлите к чертям все условности. Знаешь, зачем я пришел? Я пришел по-братски спросить тебя, ты непременно хочешь выйти за Тити? Они ухватились за это, приняли всерьез. Там я пошутил, но тебя обязан предупредить. Этот Тити не такой, как кажется, он — мул. И теща моя тоже не святая. Для меня явилось бы честью, если бы ты стала моей родственницей, но прежде всего я хочу быть твоим другом. Не правда ли, домнул Феликс?
— Вот что, друг мой, — сказала Джорджета, — виляй как угодно, я больше не буду слушать тебя. Скажи своему претенденту, что я ему отказываю, а теще — что я...
Феликс укоризненно взглянул на нее, он полагал, что в своем цинизме она переходит некоторые границы. Стэникэ сказал:
— Вот так я по доброте душевной растрачиваю свои силы. Можно иметь самые честные намерения, но стоит хоть раз ошибиться, сделать ложный шаг — и наживешь себе врагов.
Стэникэ побродил по квартире, потрогал безделушки, поглядел в окно, наконец, не зная о чем поговорить, простился и ушел. Однако в дверях он внезапно обернулся.
— Дай мне двадцать лей, — сказал он Джорджете, — и пусть благословит тебя бог.
Джорджета вынула из шкатулки, золотую монету и бросила ему. Стэникэ на лету поймал деньги.
— У меня на душе стало легче, — заключил он, вздыхая. — Сегодня я сделал доброе дело!
В этот вечер Джорджета пожелала, чтобы Феликс остался у нее. Он остался. Однако, хотя его мужской эгоизм и был удовлетворен, он втайне страдал от того, что уступил своим мелким, ничтожным побуждениям. Лежа в постели, Джорджета заставляла Феликса рассказывать о себе. Она хотела знать его намерения, его планы на будущее. Эти вопросы, чем-то похожие на вопросы Отилии, напомнили Феликсу, что он изменяет дорогому ему образу. Он попытался забыться, рассказывая Джорджете о своих стремлениях. Сказал, что хочет стать выдающимся врачом, ученым, что университет для него — путь к будущей научной деятельности. Он мечтает что-то открыть, разгадать тайны науки, внести свой вклад в развитие медицины. Горячо говорил о том, что долг его поколения — заниматься созидательным трудом, о том, как удручает его тот факт, что ни в одной области мировой культуры не встретишь имен румынских ученых. Он сознавал себя способным на сверхчеловеческие усилия.
Джорджета держала руку на его плече, завороженная тем, что наконец-то мужчина удостаивает ее глубокомысленной беседой. Она обладала довольно живым умом и читала много французских книг, правда, не слишком высокого художественного качества. Ее быстрые ответы нравились генералу, который любил болтать с ней, но разговоры с Джорджетой всегда ограничивались фривольными темами.
— Мне нравится твой энтузиазм, — сказала Джорджета, — но в жизни есть и другие радости. Позднее тебе наскучит так много учиться и ты захочешь жить полной жизнью. Я предвижу, что ты сделаешь блистательную партию, женишься на богатой девушке, займешься политикой, станешь депутатом, возможно, пойдешь и еще дальше. Умный мальчик, вроде тебя, может добиться чего угодно.
Феликс был разочарован прозаичностью взглядов Джорджеты и ничего не ответил. Она вдруг показалась ему очень пошлой.
— Отчего ты так смотришь на меня?—спросила его Джорджета.
— Я смотрю... так... В конце концов, естественно, что я смотрю на тебя, когда говорю.
— Ты как будто хотел мне что-то сказать.
— Видишь ли, — вдруг решился Феликс, — мне надо идти. Я забыл сказать тебе, что у меня завтра много дел, я должен готовиться к экзаменам.
Мысль, что он проведет у Джорджеты целую ночь, мучила его, все представлялось ему лживым, и он искал предлог для бегства.
— Послушай, Феликс, имей мужество сказать мне прямо! Ты боишься остаться у меня, думаешь, что это неприлично?
— Нет, нет, — смущенно возразил Феликс, — все так и есть, как я тебе говорю.
Он быстро оделся, стесняясь взгляда Джорджеты, которая следила за ним и терзалась сильнейшими подозрениями. Поступок Феликса был несколько оскорбителен, но она принудила себя верить, что он не лжет. Она не допускала и мысли, что от нее может убежать какой-нибудь юноша.
Когда Феликс вместе с Джорджетой вышел в переднюю, он увидел там пожилого человека, который, грустно улыбаясь, снимал перчатки. Никто не слышал, как он пришел.
— Ах, генерал! — вскрикнула Джорджета.
— Oui, mon enfant, c'est justement ton gйnйral. Тебя это удивляет? Я увидел в твоих окнах свет. Ce n'est pas de ma faute... [14]
Феликс побелел, и генерал, который все еще улыбался, сейчас же это заметил. Генерал был приятный седоусый старик, одетый весьма тщательно, в костюме табачного цвета, с широким, заложенным в три складки черным шелковым галстуком и в котелке.
— Это твой молодой друг? Я очень рад. Разрешите представиться, генерал Пэсэреску.
И генерал, по-военному щелкнув каблуками и поклонившись, вежливо протянул Феликсу руку.
— О, я виноват, мне просто нечего было делать,— искренно сожалея, сказал он без всякой иронии. — Я помешал вам. Домнишоара Джорджета проказница, она не сообщает мне свои точные приемные часы.
Обрадовавшись, что дело приняло такой оборот, Джорджета побежала одеваться.
— Как вы сказали вас зовут, молодой человек? — спросил генерал.
— Сима.
— Какой Сима?
Сын доктора Сима, из Ясс.
— Того, который служил в армии?
— Да.
— Но я знал Иосифа Сима, вашего отца. О, какая неожиданность!
Генерал внимательнее посмотрел на Феликса и взял его за подбородок; очевидно, юноша чрезвычайно понравился ему. Для Феликса этот жест был невыносим. Отилия, Джорджета, мужчины, женщины — все берут его за подбородок, точно он малое дитя.
— Поздравляю вас, милый мой! — засмеялся, не зная, что сказать, генерал.
Вся передняя пропахла духами генерала. Феликс двинулся к двери.
— Боже мой, вы не должны уходить, — запротестовал старик. — Я не хочу вам мешать. Сию минуту я уйду.
— Мне надо сейчас же идти, меня ждут, — в отчаянии сказал Феликс.
— Вот как? — удивился благовоспитанный генерал.— Знаете, домнишоара Джорджета прелестная девушка, она заслуживает нашей дружбы, — прибавил он. — Вы хорошо делаете, что навещаете ее. Она скучает. Видите ли, мы, старики, приходим из самолюбия, для того, чтобы показать себя людям. А искусством развлекать девушек обладаете только вы, юноши.
Хотя в словах старика не звучало никакой насмешки, Феликс готов был провалиться сквозь землю.
— Идите сюда, дорогая домнишоара, молодой человек хочет с вами проститься.
Появилась уже одетая Джорджета, и они вдвоем разыграли комедию учтивого расставанья. Генерал вошел в гостиную и сел на стул, а Феликс как безумный побежал по лестнице.
— Очаровательный юноша, — сказал генерал Джорд-жете.— Смотри, не испорти этого мальчика. И прошу тебя, не ставь его в такое неловкое положение, не задерживай до того часа, когда могу прийти я. Бедный ребенок!
Джорджета уселась на колени к генералу.
Феликс в это время не шел, а летел. В душе его бушевала буря. Он приехал в Бухарест с думами об упорном труде, с широкими замыслами, нашел девушку, о которой мечтал, поклялся ей в любви и уважении на всю жизнь, а теперь дошел до того, что проводит ночи у подозрительной особы. Конечно, Джорджета красива, но она всего лишь кокотка. Возможно, размышлял он, она насмехалась над его наивностью, желала изведать свежее чувство. Поэтому она и намеревалась выйти за Тити. Он, Феликс, соперник Тити! Какое скандальное положение! А позорная встреча с генералом! Если бы тот чем-нибудь оскорбил его, задел, он мог бы по крайней мере быть горд, что пользуется благосклонностью, за которую надо бороться. Но и генерал и он — оба были сконфужены встречей, следовательно, это компрометировало обоих. Преувеличивая тяжесть положения, Феликс решил, что он пал морально, и пообещал себе пройти курс лечения аскетизмом. Он зароется в книги, блистательно сдаст экзамены, докажет Отилии, что умеет держать слово. Он снова стал думать обо всем, что было связано с Отилией. Правда, она уехала, но он ничем не мог доказать, что это было с ее стороны предательством. Она писала ему, вскоре она, вероятно, вернется. Какое значение имеет поездка на месяц-другой за границу? Отилия всегда вела себя так, и если дядя Костаке не видел в этом большого греха, то у него, Феликса, еще меньше прав подозревать здесь что-то предосудительное. Сколько раз сплетни порождали в его душе сомнения, а потом в них не оказывалось ни слова правды! Такая ли Отилия, какой он ее себе представлял, или нет — но она не переставала быть его идеалом женщины. Он должен верить в нее, а если она впоследствии и развеет его иллюзии, все равно надо создать культ Отилии, пусть даже бесполезный, без этого он, Феликс, не может существовать. Он должен непременно пройти этот искус постоянства и преданности, чтобы проверить и испытать свои душевные силы. Он должен оставаться чистым до тех самых пор, когда исполнится величайшее событие его жизни. Придя домой, Феликс осторожно поднялся по черной лестнице, проклиная скрипучие ступеньки, и тотчас же разделся. Едва он лег в постель, ему снова вспомнилась Джорджета, ведь он только что лежал в ее постели. Образ белозубой, сияющей здоровьем Джорджеты смеялся над всеми его суровыми планами. Она сидела в сорочке (бретелька немного сползла) и, положив на его плечо белую руку, говорила: «Видишь, как ты неблагодарен! Я предложила тебе то, чего домогались многие, я отвергла богатство, испортила себе будущее. Я сделала тебя, застенчивого студентика, мужчиной, который может гордиться своей любовницей. Что ж такого, если у меня есть любовники? Привязанность генерала доказывает, что я не какая-нибудь кокотка, которая торгует своей благосклонностью. Разве ты видел меня с кем-нибудь другим, разве кто-нибудь тебе хвастал, что обладал мной? Я делаю то же самое, что делает множество женщин, но не скрываю этого и у меня есть преимущество — красота. А разве твоя Отилия не обнимает Паскалопола, не позволяет ему содержать себя? Все великое, что совершено в этом мире, совершено с помощью таких женщин, как я. Покровительствовали гениям куртизанки, а не порядочные женщины. Я дарю тебе любовь, все радости и не требую никаких обязательств, потому что я куртизанка, ты это знаешь. И если ты когда-нибудь меня покинешь, я прощу тебя и не стану осуждать. Не будь глупцом! Я понимаю, что ты уважаешь Отилию, люби ее, прославляй, это совсем другое дело. Но ведь ты медик! Зачем делать нелепости и из-за того, что ты любишь Отилию, отказываться от счастья, которое даю тебе я? Это значило бы обременять свои чувства, питать нечистые мысли о ней. Тебе кажется, что ты поклоняешься Отилии, а на самом деле ты ее желаешь. Ты молод, переживаешь любовный кризис. Как по-твоему, почему Отилия убежала? Каждая умная девушка чувствует волнение юноши. Она убежала, потому что боится тебя и любит. С Паскалополом все обстоит совершенно иначе, он человек пожилой, он безвреден так же, как мой генерал.
