Туда, где и в голову не придет искать негодяю наследнику!
Все засмеялись, а Стэникэ обругал про себя Костаке старым мошенником.
— В конце концов спрятал он их где-то в доме, там, где можно спрятать: в подполье, на чердаке, под матрацем или еще где-нибудь. Ну, а служанка протерла паркет бензином, окна открыть забыла, зажженная спичка упала на пол, пары бензина вспыхнули, и за два часа от дома со всеми деньгами остался один пепел. Отсюда мораль: не клади деньги туда, откуда не сможешь их мгновенно вынуть.
Стэникэ устремил пристальный взгляд на дядю Костаке, но тот по-прежнему был безучастен и все так же ел с нервной поспешностью, не поднимая глаз от тарелки.
«Значит, — сказал себе Стэникэ, словно он был сыщиком, — я поймал старика. Деньги у него в доме!»
— Знаете, — обратился он ко всем присутствующим,— есть люди, которые хранят капиталы в сундуках, и им даже в голову не придет своевременно узнать, что монета вышла из обращения и стала простое медяшкой. Но теперь, как я слышал, будет издан страшный закон. Государству нужно, чтобы капиталы все время находились в обращении. Если ты хранишь деньги в сундуке, ты обманываешь общество, лишаешь его тех возможностей, которые заложены в деньгах. Раз так, государство вынуждает тебя признаться, сколько денег у тебя имеется, объявляя обмен банкнотов. Если не принесешь, твое дело, ты их теряешь, если же принесешь, то обязан дать их в долг государству в обмен на ценные бумаги.
— Вот умник нашелся! Кто это выдумал такой закон? — проговорил дядя Костаке с едва скрываемым раздражением.
Стэникэ сделался красноречив:
— Это классический метод накладывать лапу на денежки частных лиц. Если случится война, как о том поговаривают, никто ведь вас и не спросит, согласны вы или нет. Но если бы вы посоветовались со мной, как этого избежать, я бы вам сказал…
— Ну и как же? — насмешливо спросил дядя Костаке, не переставая есть.
— Разделить деньги между наследниками, выделить каждому его долю, так чтобы они не достигали облагаемого минимума. А если хотите, отдайте их в долг государству или проедайте свои денежки.
Дядя Костаке готов был сердито заявить, что у него ничего нет, но прямо перед ним, как неоспоримое доказательство, что он получил изрядную сумму, сидел Иоргу. Поэтому Костаке ограничился шуткой:
— Когда молод, деньги не водятся, а в старости, только накопишь — глядь, тебя уже подстерегают родственники.
— Вот именно! — подтвердил генерал. — Поэтому-то я и решил израсходовать деньги вместе с молодостью.
Сказав это, он стиснул руку Феликса, но еще крепче ручку Джорджеты.
— Mon gйnйral [21], — воспользовалась случаем Джорджета, — когда вы купите мне шубу?
— Вопрос запоздал, — галантно ответил тот. — Покупка давно предрешена! Ты хочешь сказать, когда мы отправимся с тобой, чтобы ты могла выбрать?
Олимпия с завистью и жадным любопытством, словно на какое-то невиданное чудо, посмотрела на Джорджету.
Разговор перешел на детей, для которых родители копят деньги, отказывая себе во всем, а те потом их проматывают.
— Счастье, что у меня дочь, — проговорила доамна Иоргу, — девушки гораздо умнее!
— А разве дочерей не нужно выдавать замуж? — заметила Олимпия. — Иногда с ними труднее, чем с сыновьями. Я это по опыту знаю.
— Я не буду настаивать на замужестве! Если посчастливится — пусть выходит, а нет — и так хорошо!
— Превосходно! — воскликнул Вейсман. — Она будет практиковать свободную любовь для собственного удовольствия.
Кроме Джорджеты, Феликса и генерала, которые так и прыснули со смеху, все остальные с изумлением посмотрели на Вейсмана. А Олимпия глянула на него, как на какое-то чудовище.
— Как? — почти завизжал Стэникэ. — Не выдавать девушку замуж? Это преступление, мадам! Так и знайте. Это двойное преступление — против прогресса нации и против экономики. Как можно допустить, чтобы девушка оставалась бесплодной, чтобы исчезала румынская нация, чтобы уменьшалось народонаселение? А с имуществом что делать? В конце концов, оно представляет собой заем, данный каждому обществом, который должен быть возмещен...
— Браво! — одобрил Вейсман. — Он должен быть возмещен коллективу.
На Вейсмана снова обратились удивленные взоры.
— Позвольте, — оборвал его Стэникэ, — не путайтесь вы со своим социализмом. Богатство должно быть передано в руки детей, с тем чтобы им воспользовалось новое поколение,
— Ты порешь чушь, Стэникэ, — спокойно сказала Олимпия. — Само собой понятно, что наследовать должны дети.
— Ну конечно, — подтвердила пышная доамна Иоргу.
Сам Иоргу в свою очередь склонился к генералу, Феликсу и Джорджете и заверил, сопровождая свои слова благородным жестом:
— Девочке, своей малютке, я оставлю царское наследство!
Это услышал Стэникэ.
— Вы не поняли меня, — воскликнул он, — вы же не даете мне высказаться! Недостаточно оставить девушке наследство, необходимо выдать ее замуж, чтобы богатством воспользовался и другой.
— Выдадим, выдадим, — примирительно проговорил Иоргу.
— Однако весьма важный вопрос — за кого выдать!
— Я бы хотела за офицера или врача, — сказала доамна Иоргу.
— За врача? — подскочил Стэникэ. — Вот перед вами врач! — И он протянул руку к Феликсу. — Лучике сейчас восемь лет, через шесть лет она будет уже зрелой девушкой, а он — свежеиспеченным доктором. Прекрасный юноша!
Иоргу и его жена с робкой симпатией смотрели на Феликса, который находил эту сцену весьма тягостной и проклинал про себя болтливость Стэникэ. Олимпия же казалась недовольной, и Феликса поразило ее сходство с Аглае.
— У вашей дочери, — заговорила она с мягкой усмешкой, — должны быть более высокие стремления — член магистрата, высший офицер!
Стэникэ расхохотался, но не объяснил почему. Иоргу, чтобы примирить спорящих, заявил:
— Кем он будет — не все ли равно, был бы только порядочным юношей, трудился бы, как я, ведь я поднялся с самых низов! Однако что нам сейчас напрасно толковать, ведь девочка еще маленькая. Лучше выпьем за здоровье ее и за всех присутствующих.
Кельнеры, стоявшие наготове за спинами гостей, наполнили бокалы, и все выпили. Генерал сильно захмелел, но продолжал держаться с достоинством. Он во что бы то ни стало хотел, чтобы отношения между Феликсом и Джорджетой были более сердечными.
Послушайте меня, — приставал он к Феликсу, чувствовавшему себя очень стесненно, — Джорджета — это жемчужина, восхитительная девушка, с которой вы должны поддерживать знакомство, я прошу вас об этом. В ваши руки я передаю мою драгоценную питомицу.
В это время дядя Костаке, довольный тем, что избавился от нападок Стэникэ, усердно ел и пил, облизывая толстые губы и уставившись в тарелку. Доамна Иоргу, взглянув на него, сочла своей обязанностью любезно справиться:
— Домнул Джурджувяну, я слышала, у вас живет барышня, дай ей бог здоровья и хорошего мужа. Где же она, почему вы не привели ее с собой?
Дядя Костаке что-то пробормотал с набитым ртом, не в силах произнести что-нибудь более вразумительное. Вместо него взял слово Стэникэ:
— Отилия? Там, где она теперь, она в нас не нуждается. Она в Париже.
Последние слова Стэникэ произнес, торжествующе обводя взглядом всех присутствующих. Ничего не подозревая, доамна Иоргу спросила Олимпию:
— Учится?
Олимпия сделала гримасу, которую перехватил Стэникэ.
— Учится музыке, — сказал он и тут же подмигнул группе, сидевшей вокруг генерала.
— Ах, вот как! — воскликнула доамна Иоргу, не уловив смущения остальных. — Домнул Костаке, вы, должно быть, тратите много денег... чтобы содержать ее?
Дядя Костаке что-то буркнул в стакан вина, который поднес ко рту. Стэникэ, снова подмигнув, пояснил:
— У нее стипендия. На нее обратил внимание один профессор, который настоял на том, чтобы она усовершенствовалась, и лично — заметьте, лично! — повез ее в Париж.
— Это замечательно! — одобрила доамна Иоргу. Неосторожный офицер внезапно вмешался в разговор:
— Кажется, она отправилась с каким-то Паскалополом, крупным помещиком, так люди говорят. Я ведь знаю ее — прекрасная девушка!
Феликс почувствовал, что задыхается. Джорджета хотела спасти положение:
— Вы плохо осведомлены, домнул лейтенант. Отилия была моей подругой по консерватории. Она замечательная пианистка.
Олимпия, все время старавшаяся показать, что скучает, попыталась прекратить этот разговор:
— Я не понимаю, к чему терять время на ненужные препирательства. Отилия нам не родственница и не дочь дяди Костаке, она...
Закончить она не сумела. Дядя Костаке, внезапно покраснев, свирепо забормотал:
— Н-не говори глупостей о моей девочке! Стэникэ поддержал старика:
