Возбужденный Симион принялся расхаживать по комнате, жестикулируя и разглядывая свою одежду. Из покрасневшего, словно от мороза, носа текло по усам. Он говорил быстро, лихорадочно:
— Еретики крадут у меня деньги. Все они объединились, чтобы мучить мое платье. Посмотрите на брюки (они были коротки), ведь совсем выцвели. Они распинают мое платье на кресте. Христа изгнали из мира, они убили Христа, мир остался без бога. Мне пишут ученики, а вы не передаете мне писем. Это безобразие, я буду жаловаться императору Цезарю. Вы у меня украли перчатки, Христос превратился в траву, и его склевали куры (во дворе были видны какие-то куры). Где мое пальто?..
— Это я у тебя украла деньги? — воскликнула возмущенная Аглае. — Я?
— Мама, — попыталась успокоить ее Олимпия, — не спорь ты с ним.
— Оставь меня в покое! Это я украла у него деньги! Деньги, — да простят меня дети, ты растранжирил с гулящими девками, это они довели тебя до такого состояния. Нет у тебя одежды? Что ж, это я должна была шить тебе одежду? На твою поганую пенсию? Другие в твоем возрасте бегают, работают, а не сидят, как трутни. У меня взрослые дети, а я не могу им свить гнезда. И вот, когда я пекусь о своей старости — уж не такая я теперь молодая, какой была когда-то, — ты мне отравляешь жизнь. Я погубила свою молодость ради тебя, подлец.
Разошедшаяся Аглае неожиданно расплакалась, громко всхлипывая, совсем как в прошлый раз Аурика. Потом она резким движением вытерла глаза, и лицо ее стало еще более злым. У Стэникэ на губах блуждала неопределенная улыбка.
«До чего же двуличная баба моя теща! — подумал он. — Яблочко от яблони недалеко падает. Так могла бы поступить и моя обожаемая Олимпия, будь я, избави бог, больным и старым. Гнусная семейка!»
— Мама, — сказал он вслух, — поберегите свое здоровье. Будьте благоразумны! Посмотрите, мы все здесь, с вами, и я тоже. Положитесь на меня, как на преданного сына. Мы сделаем все как можно лучше.
Симион, вдруг став доброжелательным и забыв свой гнев, пророчески заговорил:
— Вскоре вы меня не увидите. Я уйду туда, где ждут меня тысячи ангелов, чтобы одеть в золотые одежды!
Тити, прислонившись к печке, начал раскачиваться, а Аурика, стоявшая у окна, подрезала ножницами кожу вокруг ногтей. Наконец прибыл Вейсман. Пролетку он оставил дожидаться у ворот. Неосторожно предваряя план удаления Симиона, Аглае сказала:
— Симион, погляди-ка, пришел домнул доктор. Поезжай с ним, он тебя посмотрит и пропишет что-нибудь, чтобы ты выздоровел, а потом ты вернешься домой. Вы поедете в пролетке!
Симион подпрыгнул, как обезьяна.
— Какой доктор? Я не болен. Я самый здоровый человек. Я Человек и не умру во веки веков. Кто поклонится Мне и Отцу моему — спасется.
— Папа, — сочла нужным вмешаться Олимпия, — домнул доктор желает тебе добра, почему ты не хочешь с ним ехать?
Вся подсознательная враждебность Симиона к Олимпии пробудилась снова:
— Я не желаю с тобой разговаривать! И не называй меня отцом, потому что я тебя не знаю. Ты мне не дочь! Дети мои те, кто следует за мной и поклоняется мне.
— Я ваш истинный сын, потому что верю в ваше учение! — проговорил Вейсман.
Симион с любопытством взглянул на него и снова принялся кружить по комнате, как недоверчивая собака, обнюхивающая незнакомца. Уязвленная Олимпия не скрывала своей откровенной ненависти, так и светившейся в ее глазах. Аглае покачала головой и раздраженно сказала:
— Господи боже мой, извозчик ждет, это ведь денег стоит!
Вейсман мельком взглянул на нее, но можно было догадаться, насколько поразило его подобное бессердечие. Осторожный и вежливый по натуре, он, не выдавая своих чувств, быстро сообразил, что нужно сделать, чтобы вытащить старика из дома.
— Домнул профессор, — заговорил он весьма церемонно,— дамы пошутили, или здесь произошла ошибка. Я вовсе не доктор и пришел не для того, чтобы осматривать вас. Впрочем, мне и без того известно, что вы здоровы,— об этом все говорят. Я явился к вам, будучи привлечен вашей репутацией... ученого...
Симион перестал ходить по комнате, он впивал слова Вейсмана, повернувшись к нему, хотя его блуждающий взгляд не мог остановиться на каком-нибудь одном предмете. Слово «профессор» и уважение студента польстили ему, хотя Вейсман употребил этот титул совершенно случайно, совсем не зная рода занятий Симиона.
— Люди слышали о моем учении? — серьезно спросил Симион.
— Вы меня спрашиваете, слышали ли они? Да кто же не знает великого, великого... (Вейсман не знал его фамилии.)
— ... пророка Туля, — подсказал Стэникэ.
— Вот именно! — подхватил студент.
— И чего от меня хотят люди? — величественно спросил Симион.
— Чего хотят? Чтобы вы явились к ним, просветили общество, вывели заблудших на верный путь.
Симион немного подумал и заупрямился:
— Не пойду. Миссия моя на земле окончилась. Испив желчи и уксуса, я был распят в моей одежде, теперь я должен встретиться с ангелами.
— Домнул Туля, — взмолился Вейсман, — а я-то зачем явился? Ангелы ждут вас. Клянусь честью. Они прислали со мной карету, чтобы доставить вас. Посмотрите, вот кони!
Симион бросил блуждающий взгляд в окно и увидел тощих кляч, которых извозчик украсил, сунув им за уши цветы.
— Крылья у них есть? — спросил он.
— Как не быть, домнул Туля! По двенадцать крыльев у каждого коня.
Симион стал нерешительно прохаживаться по комнате, потом снова заупрямился:
— Не поеду! Ангелы сами должны явиться сюда, чтобы вознести меня и усадить по правую руку от Отца. Вы меня не проведете. Дьявол лукав и принимает разные обличья.
Раздосадованный Вейсман почесал в затылке. Он ощупал задний карман брюк, где у него лежала коробочка со шприцем «Рекорд» и ампулами морфия, отозвал в сторону Стэникэ и что-то прошептал ему на ухо, в то время как Симион тревожно наблюдал за ним. Вейсман и Стэникэ прошли в соседнюю комнату и вернулись оттуда через несколько минут. Вейсман держал в руке шприц с морфием, а Стэникэ — клочок ваты, намоченной в спирту, запах которого разнесся по всей комнате.
— Домнул Туля, маэстро, — почтительно проговорил студент. Я знаю одно средство, для того чтобы ангелы пришли побыстрее. Мы сделаем вам небольшой укол в руку, совершенно незначительный, вот этим, и вы немедленно погрузитесь в чудесное состояние.
Симион в ужасе отшатнулся. К счастью, у Стэникэ нашлись убедительные слова.
— Я очень сожалею, что вы себя так ведете, — заговорил он с притворным отчаянием, — мне кажется, что вы не тот, за кого себя выдаете. Христос был пригвожден к кресту, а вы не позволяете себя уколоть даже иголкой. Какой же вы святой?!
Подавленный этими доводами, Симион остановился, не говоря ни слова, а Вейсман быстро снял с него пиджак и сделал укол, прежде чем старик успел опомниться. Стэникэ потер место укола ватой, в то время как Симион, на которого уже стал действовать наркотик, с недоумением смотрел на свою руку.
— Не хотите ли вы украсть мою руку, так же как укоротили мою одежду? — подозрительно спросил он.
— О нет! — любезно запротестовал Вейсман. Одурманенный Симион опустился на стул, мутный взгляд его был устремлен вдаль. Он казался счастливым. — Ну как вы теперь себя чувствуете?
— Хорошо чувствую, прекрасно, чувствую здоровье во всем теле.
— Разве я вам не говорил? — сказал Вейсман, глядя через окно на пролетку, где потерявший терпение извозчик хлопал бичом. — Подумайте как следует! Народ вас ждет, почему же вы не хотите сойти к нему? Впрочем, каждый святой удаляется на некоторое время в пустыню, в келью, чтобы очиститься. Если хотите, мы отвезем вас в прекрасный монастырь, где вы будете размышлять в полнейшем одиночестве. Туда никто не является, кроме ангелов в белом облачении, по утрам, в девять часов, и вечером. Маэстро, ваше место там!
— И там пустынно?
— Клянусь честью! Там более пустынно, чем в Фиванде [22].
Взъерошенная голова прильнула к окну. Это была Марина, которая подсматривала с улицы. Расчувствовавшийся Симион позволил Стэникэ и Вейсману взять себя под руки. Его быстро, пока он не передумал, посадили в пролетку. Никто из находившихся в доме не выразил никакого сожаления. Только Аглае все больше нервничала, видя, как затягивается эта сцена. У раздосадованной Олимпии так и не разгладились на лбу гневные складки. Тити покачивался у печки, а Аурика заботливо занималась своими ногтями. Извозчик хлестнул лошадей, и колеса запрыгали по булыжной мостовой. В это время Симион обернулся и, словно охваченный внезапным волнением, воскликнул, показывая пальцем:
— Смотри-ка, акация какая большая выросла!
— Ладно, — испуганно проговорил Стэникэ, — посмотрим на нее, когда вернемся, — и махнул извозчику, чтобы тот погонял лошадей.
