Геба кончила рассказ и взглянула на Эминэ. Та стояла, сжавшись, в углу башни, лицо ее было бледно, губы дрожали. Не сказав ни слова, она выбежала из башни. Якобо устремился за ней. Геба обернулась: в дверях стоял Гонфольдо. Он покачал головой и сказал:
— Теперь я понял тебя, старая греческая сандалия. Ты выдумываешь всяческие истории и плетешь их прямо на ходу. А я, дурак, верил, думал, пришли эти сказки с древних времен. Сознайся то, что городила, выдумано сейчас?
— Ты глуп, Гондольфо, да к тому же пьян. Знай, все что я рассказала, чистейшая правда. И в далекие времена, и сейчас, и впредь во веки веков любовь для всех одна. И для рабов, и для царей. Наш синьор консул не понимает этого.
ОПЯТЬ ПИСЬМО ШОМЕЛЬКИ ТОКАТЛЫ
Гондольфо ди Портуфино дням, проведенным в Кафе, потерял счет. С того момента, когда посол солдайского консула на усталой лошаденке подъехал к городу и, вознеся руки к небу, воскликнул: «Здравствуй, богом дарованная»1, прошла неделя, а может, и более. Приняли посланника в Кафе холодно, письмо консула взяли и велели ждать. Предполагая, что ожидание это продлится недолго, Гондольфо в первый же день спешно обошел все кабачки
города. Всюду он заказывал лучшие вина и закуски, угощал Случайных друзей, поражая хозяев кабачков своей щедростью и богатством. Проснувшись на следующее утро с глубокого похмелья, посланник консула обнаружил в своем кошельке один-единствен- ный аспр, которого не хватило бы не только на то, чтобы опохмелиться, но и на то, чтобы купить пол-лепешки на завтрак. Потолкавшись в помещении сената, он понял, что консул не примет его и в этот день. В самом скверном настроении Гондольфо вышел на улицу. «Если продать седло,—деньги будут, но как же тогда ехать домой,— думал Гондольфо. — Можно продать плащ, но кому он нужен?»
Рассчитывая отыскать несколько завалявшихся монет, нотариус стал обшаривать карманы. Его надежды оправдались — в кармане штанов обнаружилась монета в пять аспров. Хоть и скудный, но завтрак будет. Гондольфо бодрее зашагал по главной улице, а у дома синьора де Камалья свернул по направлению к погребку старого Фомы. Спустившись по каменным ступенькам, которые вели в погребок прямо с улицы, Гондольфо очутился в низком, но широком помещении со сводчатым потолком. Посетителей в погребке было мало и, получив на свои шесть аспров порцию жареных музари1 и хлеба, Гондольфо сел за столик. В погребок входили все новые и новые посетители. Один из них, невысокий, с черными живыми глазами, сел против Гондольфо и заказал кувшин солдай- ского вина. Когда смуглый сосед стал наливать вино в глиняную кружку, у Гондольфо от непреодолимой жажды задрожал подбородок. Сосед пристально поглядел на Гондольфо, затем взял с соседнего стола вторую кружку, наполнил ее и, подвинув к нотариусу, учтиво сказал:
— Не люблю пить в одиночестве. Будьте добры — составьте мне компанию.
Уже после второй кружки к Гондольфо пришло хорошее настроение и он пожелал узнать, с кем имеет честь беседовать. Сосед его, привстав, слегка поклонился и представился:
— Шомель Токатлы — купец из Москвы.
— О-ла-ла! — радостно воскликнул Гондольфо.— Я бесконечно уважаю московских людей. Тебе надо знать, что я помощник консула Солдайи, а в нашем городе есть целый и притом самый большой антибург2, населенный русскими. Они называют свои поселения Сурожской слободой.
— Да, да, именно слобода,— радостно поддержал Шомелька.— И какого вы мнения об этих русских, синьор?..
— Синьор Гондольфо ди Портуфино,— с достоинством ответил
1 Музари (ит.). — бычки.
* Антибург — часть города или пригород.
нотариус.— Русские люди, живущие у нас в Солдайе и здесь в Кафе, достойны всяческого уважения. Спокойный, трудолюбивый и честный народ, чего я не могу, к сожалению, сказать о моих соотечественниках. Ты знаешь главного консула Кафы Антониото ди Кабелу? Наклони ко мне голову, и я тебе расскажу о нем кое-что...
Только к вечеру Гондольфо и Шомелька покинули погребок Фомы. Славный посланник Солдайи еле стоял на ногах. На следующий день новые знакомые снова дружно беседовали в погребке за кувшином вина. Шомелька все больше спрашивал, а Гондольфо рассказывал ему все, что знал о Кафе и кафинцах.
Оба были совершенно довольны: Гондольфо нашел человека, за счет которого можно пить сколько угодно, благо купец не любит сидеть в погребе за кружкой вина один.
А Шомелька... Шомелька Токатлы в конце недели отправил с отъезжавшими купцами дьяку Курицыну еще одно письмецо. Вот оно:
«Письмо пущено в канун Петрова поста из Кафы. Будь здоров, дьяче!
У хана в Солхате мы побывали и грамоту шертную взяли. О том тебе сам боярин Никита Васильев, наверно, уже отписал и грамоту тую переслал. Последние дни живем в Кафе у торговых людей наших и готовимся говорить о делах с консулом кафинским. Пока же напишу я тебе о Кафе и кафинцах. Узнал я многое о сем от человека ихнего, коему все верить можно.
Слыхивали мы раньше, дьяче, што Кафа город токмо торговый, и говорили нам, будто здесь только покупают, продают и перепродают товары привозные. Сие неправда. Всамделе людей мастеровых в городе много, и ремесла здесь процветают. Есть кузнецы, плотники, бочары, комяжники, кольчужники, седельщики, конопатчики, сапожники и швалыцики. Народу нашего, русского, среди них много. Живут они в большой нужде, и обидно, дьяче, что на Москве о них ничего не знают. Сколь тут нашего русского люду — подсчитать трудно, одначе в городе стоит три русских церкви, в коих православную веру народ наш поддерживает крепко. Живут русские посредь многоязычного племени, но язык свой не забывают, обычаи блюдут и имя отчизны своей содержат в чистоте.
Жителей в городе около 70 тысяч, а генуэзцев всего одна тысяча, и я не пойму, почему город сей Кафой генуэзской прозывается.
Фряги только то и делают, што перекупкой товаров промышляют, сидя дома, да простоватых купцов вводят в обман. В пору, коли нет товара привозного, фрязины торгуют рыбой, солью да. икрой.
Но более всего наживы они имеют с товара живого. Кафский; рынок невольников — самое ужасное место в городе. Невольников фрягам поставляют татары, крупные фряжские купцы подбиваюд их на новые набеги на русские, кавказские и литовские земли. Я бы на месте государя нашего фрягов почитал за более худших врагов своих, чем татар.
Град Кафа в сем году управляется консулом, коего зовут Анто- ниото ди Кабела. Говорят, что жаден он зело и хитер, одначе до дела не особенно рачителен. При нем есть сенат, два Совета — малый и большой. Все подсудные дела вершит Хазарский трибунал да генеральный синдик. Они консулу не подвластны, и бают в городе, что он побаивается сих разбойников. А мелких чиновников при консульстве превеликое множество, и каждый норовит урвать от народа кусок поболее, и посему людишки городские стонут стоном от их грабежа. Изварначились они начисто. Живут фряги по Уставу. Сей документ я видел и читал, по приезду моему поведаю тебе о нем самолично. Зараз же скажу, только кратко: Устав сей строг, но нарушают его здеся завсяко просто. Протектора банка св. Георгия, во власти коих находятся здешние колонии, составили этот Устав ради своих выгод и доходов, постановили в нем, чтобы все приставленные здесь к власти человеки доносили друг на друга синдикам и зорко наблюдали бы друг за другом. Есть в Уставе статья, грозящая каждому чиновнику за воровство телесным наказанием и пыткою. Она заставила фрягов здешних соединиться дружбою и зазнамо покрывать лихие делишки каждого. И потому грабят они здесь походя, а ухайдакать человека для них за всяко просто. При мне однажды на улице пырнули ножом бедняка, и никто слова не молвил против. Простые людишки в Кафе именуются плебсом, а еще более по-фряжски «абитаторес», сиречь — люд низкого слоя. Они живут худо. Смуты в Кафе и других городах бывают часто, инда так сии плебсы перебуторивают богачей, што те вынуждены« им ослабу давать. Бунты и смуты были в Суроже и Чембало, однако сила на стороне богатых, а людишки без имени в смуте не дружны и посему гибнут. Недавно в горах появился уруссин, Соколом прозванный, сбил он большую ватагу, помогает бедным и не дает пощады лиходеям-богачам. Вскорости приходит в Кафу фряжский престольный праздник. После него я тебе, дьяче, отпишу, как фряги его отгуляют. Оставайся, дьяче, с богом, письмо кончаю.
Шомелька руку приложил».
Глава двадцать седьмая
ГОРЕ ЗА ГОРЕМ
Тяжелей горы, Темней полночи Легла на душу Дума черная.
А. Кольцов.
ДЕД СЛАВКО ПОЕТ ПЕСНЮ
Вечерняя багряная заря охватила полнеба. Дальние гряды гор в фиолетово-синих отсветах врезались в небосклон, словно стены великой крепости. У Черного камня наступила тишина. Полумрак царит на поляне, не видно и не слышно людей.
